Тати Блэк - В постели с монстром

- Как Алина?     

- Отлично. Спит. Остальных я уже выставила.      

- Не удивлён.    

- И это правильно.    

Сестра поджала губы, словно сдерживалась и не давала себе ни единого шанса произнести вслух те мысли, которые бродили в её голове. Впрочем, Ильинский прекрасно понимал, о чём - вернее, о ком - они.      

- Нино спит тоже. Так что… думаю, ты можешь отбыть домой, - проговорил он, когда молчание между ним и сестрой стало напрягать.      

- Умотал девку? - Ира вскинула бровь, сильнее поджимая губы.     

- Ир…      

- Да ладно тебе. Можно подумать, я не в курсе, что это закончилось тем, чем и должно было закончиться.   

- И всё же обсуждать это я не хочу.    

- И я не хочу. Но ты такой забавный.    

Ира мягко рассмеялась и, подойдя к Герману, приподнялась и провела губами по его щеке в невесомом поцелуе.        

- Просто хочу, чтобы ты был счастлив, - шепнула она и вышла из гостиной, а следом и из дома, оставив его в одиночестве. И впервые за долгое время Ильинский захотел того, что озвучила сестра.     

Он тоже хотел стать счастливым. И хотел сделать счастливой ту, что теперь принадлежала ему.

Сумасшествие. Горячечное, крышесное сумасшествие – вот на что была похожа близость Германа Ильинского. Та близость, которой она хотела так давно. Та близость, которая, казалось, перевернула внутри нее все и вместе с тем – поставила на свои места. Та близость, в реальность которой уже не верила.   

И, наверное, настало время признаться себе самой – она всегда была здесь не только ради Алины, но и ради человека, единственную встречу с которым помнила столько долгих лет, кажущихся сейчас такими далекими и неважными, будто жизнь разделилась на две половины – ту, в которой Герман был недостижимой мечтой, и эту, новую, где в тот момент, когда он жадно брал ее, она ощущала себя желанной и необходимой. Ощущала себя на том месте, на котором так хотела быть.   

И все, что произошло до этой вспышки между ними, тоже, казалось, было свидетельством того, что Герман желал ее – его ревность из-за Разумовского и его жадность, читавшаяся в каждом прикосновении; его слова и каждый его взгляд – все говорило о том, что он видит в ней, Нино, ту, кем она и желала для него стать. Пусть даже всего лишь на одну ночь.

Разочарование, которое накатило на нее, когда проснулась среди ночи и поняла, что находится в постели одна, будто Германа с ней и не было вовсе, оказалось таким жгучим и острым, что Нино, не в силах оставаться одна там, где ещё пару часов назад они с Германом были вместе, поспешно встала и, натянув джинсы, вышла в коридор.

Дом спал, погруженный в тишину, в которой каждый удар сердца, тяжёлым молотом бьющего по вискам, казался оглушительным. И уродливое разочарование от того, что Герман ушел, оставив ее одну, давило на грудь невидимым грузом. А ещё – вопросы, вновь роящиеся в голове беспрестанным потоком. Те вопросы, до которых ей не было никакого дела, когда стонала под Ильинским совсем недавно, а теперь приобретшие настолько невыносимую важность, что их хотелось задать немедля – пусть не вовремя, пусть под силой идиотского порыва, к чему обычно была не склонна, пусть даже рискуя испортить все, но она хотела знать. Хотела знать самое главное – думал ли он о своей невесте в тот момент, когда был с ней, Нино? И ее ли вообще видел под собой тогда, когда она так отчаянно ему отдавалась?

Вероятно, она накручивала сама себя, но не могла вытравить из мыслей того факта, что все, что между ними случилось, произошло ровно после того, как она спросила Германа о его невесте. О женщине, которую он, очевидно, до сих пор не мог забыть. И, быть может, в ней, Нино, искал лишь краткосрочного забвения, потребность в котором она сама в нем и пробудила, задав неосторожный вопрос. И сама же теперь от этого мучилась.

Негромкий детский плач, от которого Нино испуганно вздрогнула, нарушил мирную дремоту дома, напоминая о том, о ком они с Германом оба совершенно забыли. Поспешно ворвавшись в спальню Алины и взяв девочку на руки, чтобы успокоить, Нино с ужасом осознала, что позволила себе недопустимое - пренебречь своими непосредственными и самыми главными обязанностями. Кто отнес Алину в ее комнату, кто уложил спать, в то время как она, сама не помня как, провалилась в сон? Возможно, это был сам Герман? Может быть, поэтому он и оставил ее одну, чтобы позаботиться о дочери? От этой мысли стало на мгновение легче, но главного вопроса, который беспокоил ее, это не снимало. И как бы ни было страшно сделать неверный шаг – сейчас, когда, казалось, забрезжила надежда стать для Германа не только няней его дочери, но и женщиной, в которой он по-настоящему будет нуждаться – Нино поняла, что молчать она просто не в состоянии. Потому что если Герман, находясь с ней рядом физически, мыслями был с другой женщиной – все дальнейшее между ними теряло смысл. И чем раньше она поймет, что ей стоит и впредь оставаться не более, чем просто няней Алины, тем проще будет смириться с разочарованием от того, что для Германа Ильинского ей никогда не стать кем-то действительно важным.

Хотя, думая об этом сейчас, Нино не была уверена, что вообще сумеет с этим смириться когда бы то ни было.

Следующим утром, когда Алина ещё мирно спала в своей колыбели, Нино спустилась на завтрак с твердым желанием прояснить то, что ее беспокоило. От сковавшего все тело напряжения она ощущала себя неспособной ни проглотить ни кусочка, ни думать ни о чем бы то ни было ещё, кроме вертевшегося на языке вопроса, для которого, наверное, просто не существовало подходящего времени.

Когда она дрогнувшей рукой неловко опрокинула стакан сока и тут же подскочила на ноги, растерянно озираясь в поисках того, чем можно было вытереть расползавшуюся по белой скатерти оранжевую лужицу, Ильинский, не выдержав, по всей видимости, ее странного поведения, поднялся из-за стола следом за ней.

- Что-то случилось? – спросил он хмуро и, взглянув в его лицо, на котором ясно читалось беспокойство, Нино сглотнула и открыла было рот, чтобы вытолкнуть из себя ненавистный вопрос, не дававший ей покоя, но поняла, что просто не в состоянии издать ни звука. Отрицательно помотав головой, она обессиленно оперлась руками на стол и вздрогнула, когда голос Ильинского раздался совсем рядом, от чего по ее телу пронесся неконтролируемый табун мурашек.

- Я же вижу сам. Я что-то сделал не так?

С губ против воли сорвался нервный смешок. Сделал ли он что-то не так? О нет. Он сделал все слишком хорошо. Так хорошо, что она не была уверена в том, что именно ее он видел при этом с собой рядом.

- Я… хотела спросить кое-что, - наконец удалось ей выдавить из себя и, подняв голову, Нино посмотрела ему прямо в глаза, желая видеть их выражение в тот момент, когда она задаст этот, возможно, крайне идиотский, но такой важный для нее вопрос.

- Спрашивай, - ответил он просто.

- Вчера… когда мы… - она запнулась, ощущая, как стремительно иссякает в лёгких воздух под действием его выжидательного взгляда и, жадно сделав вздох, хотела было продолжить, но Герман ее опередил:

- Когда мы что? Тебя беспокоит, что мы не предохранялись? Ну да, тебе действительно есть о чем волноваться – как ты знаешь, я уже зарекомендовал себя как способный производитель, - криво усмехнулся Ильинский, то ли издеваясь над самим собой, то ли пытаясь пошутить, чтобы разрядить обстановку между ними. Но это произвело совершенно обратный эффект – Нино ощутила, как по спине пробежал озноб от мысли, что случившееся между ними может иметь последствия в виде беременности. И к этому она была совершенно точно не готова. С тех пор, как умер Виталик, она решила, что никогда не сможет, не рискнёт сама стать матерью.

Ужас, написанный на ее лице, Ильинский, очевидно, расценил по-своему.

- Что, боишься? – спросил он, склоняясь к ней ближе и едва ли не выплюнул ей в лицо:

- И правильно. Кто захочет видеть отцом своих детей такого урода, как я, правда?!

Услышав это, она буквально задохнулась от возмущения и наконец выпалила:

- Не в этом дело!

- А в чем же?

- Я просто хочу знать, думал ли ты о ней, когда спал со мной!     

Она практически выкрикнула последние слова, сама испугавшись своего порыва. Но ещё страшнее ей стало, когда она увидела, какое выражение приобрело после этой фразы лицо Германа. Первоначальное ошеломление сменилось непроницаемой маской, которая вскоре разлетелась на осколки под действием злости, исказившей его черты в тот момент, когда он сказал ей в ответ одну-единственную короткую фразу:

- Ты что, дура?!   

И просто вышел из столовой, хлопнув дверью так, что этот звук для нее прозвучал точно погребальный выстрел.     

Думал ли он об Оле, когда спал с Нино? Мать-перемать… пожалуй, подобный вопрос мог прийти в голову только няне его ребёнка. И ошарашило это уточнение Германа настолько, что он растерялся так, что не смог и слова вымолвить.    

Впрочем после того, когда вышел, хлопнув дверью, и когда остался наедине с собой, чтобы привести мысли в порядок, понял, почему Нино задала этот вопрос. Между ними почти ничего не было - только горячечная страсть и его желания.      

Которые он ей не озвучил. Хотя, казалось бы, куда проще было бы просто сесть и обо всём поговорить, но он отчего-то считал, что верным будет поступить вот так. Умолчать обо всём, а отношения начать… с секса. И считать, что это в норме вещей - не обговаривать острые моменты, а просто спрыгнуть с места в карьер. Оказаться в постели вместе и…      

И на что он рассчитывал? Даже у него, Германа Ильинского, имелось множество вопросов, на которые он не находил ответов. Так что же тогда говорить о Нино, которая вошла в его дом и семью, стала частью его привычного, на первый взгляд, уклада, но ничего о нём не успела узнать?