Что значит «выбрали имя»? О чем говорила эта женщина?

- Не понимаю… - призналась Нино растерянно и снова посмотрела на женщину с мольбой:

- Где Алина?

- Ах, вы про эту девочку, которую похитили вместе с вами! – спохватилась медсестра. – Все хорошо. Ее осмотрели, никаких травм нет.

Нино ощутила, как от облегчения ее начала бить дрожь и в глазах против воли встали слезы. Значит, это была правда. Герман пришел за ними.

- Ну что такое! – обеспокоилась медсестра и, вскочив на ноги, стала суетиться рядом. – Все позади, не надо плакать. В вашем положении вредно нервничать, вы и так натерпелись…

И тут до Нино дошел весь смысл этих слов. От накатившего ледяной волной ужаса ее начало трясти сильнее – так, что зубы стучали друг о друга, когда она, с трудом шевеля губами, переспросила:

- В моем положении?

- Ох, а вы не знали? – медсестра смотрела на нее растерянно несколько секунд, а потом снова расплылась в улыбке, от которой Нино начало ощутимо подташнивать:

- У вас будет ребенок.

Нет. Господи, нет.

У нее не могло быть ребенка. Она не должна становиться матерью. Не была к этому готова и никогда готова не будет. Она зареклась иметь детей в тот день, когда умер Виталик. Она не могла больше рисковать. Не могла больше терять.

Ей казалось, что Алина многое в ней изменила, но эта иллюзия стремительно распалась в тот момент, когда она позволила этому психу похитить вверенную ей малышку. Все случилось из-за нее. Она снова не уберегла того, кто так нуждался в ее защите. Она не имела никакого права иметь собственного ребенка.

Господи, как она вообще могла быть так неосторожна, почему не позаботилась о том, чтобы не забеременеть? Вероятно потому, что у нее просто не было нужды пить противозачаточные таблетки или носить с собой презервативы. До Ильинского она долгие годы вообще не вспоминала, что такое быть женщиной. Да и, откровенно говоря, до него и не знала этого по-настоящему вовсе.

Ее первый неловкий опыт стыдно было даже вспоминать, и никакого желания продолжать сексуальные отношения он в ней не вызвал. Скорее, наоборот способен был начисто отбить тягу к чужим прикосновениям, и она спокойно обходилась без секса все это время, пока в ее жизни снова не появился Герман.

Герман… как он отнесётся к этой новости? Их отношения были ещё слишком непрочными и она боялась даже задумываться о том, какую роль в его жизни играет. Но, тем не менее – задумывалась. И делала это даже слишком часто, будучи не в состоянии подавить в себе нелепую надежду быть ему жизненно необходимой. Теперь же, пытаясь мыслить трезво, говорила себе, что, быть может, для Ильинского она была всего лишь временной любовницей, и подобные осложнения в виде беременности и соответствующих обязательств его могли совсем не обрадовать. И хотя Нино была твердо уверена в том, что он не станет уходить от ответственности, сама она совершенно не желала быть в его жизни навязанной обузой.

Ей нужно понять, что между ними происходит, прежде, чем она признается ему в том, о чем ей было так страшно даже думать. О том, с чем сама ещё не знала, что делать.

Раздавшийся стук в дверь нарушил поток ее панических мыслей и сердце, бешено забившись, подскочило куда-то к горлу, когда сам объект ее размышлений вошёл в палату.

Первое, что бросилось ей в глаза – это его болтавшаяся на перевязи рука. И выстрелы, что преследовали ее даже во сне, обрели теперь свое физическое воплощение при виде белого бинта на плече Германа. Дождавшись, когда медсестра, снова одарив ее улыбкой – на этот раз тошнотворно-понимающей – выйдет из палаты, Нино первым делом, не пытаясь скрыть тревогу, спросила:

- Что с тобой?

Ее собственная рука, с багровыми следами от наручников на запястье инстинктивно потянулась к Герману, но он, осторожно ее перехватив, положил ту обратно на одеяло, заставив Нино почувствовать себя так, словно она наткнулась на уже знакомую ей невидимую стену, вновь возникшую между ними.

- Я в порядке, - сообщил он хмуро, глядя куда-то в сторону, отчего внутри у Нино что-то тревожно сжалось. – Это так, ерундовая царапина.

Она вдруг почувствовала себя глупо от того, что вообще задала этот вопрос. Ведь действительно, вот он, Герман Ильинский, стоит перед ней, живой и почти невредимый, вот только вид у него при этом такой замкнутый и мрачный, какого она не видела уже давно.

- Тебе здесь нравится? – спросил он, все же подняв на нее взгляд, под тяжестью которого ей захотелось просто исчезнуть. Только бы не видеть его, такого, казалось, уже родного, теперь настолько чужим и далёким.

- Я имею в виду, нормально ли за тобой ухаживают… - добавил Герман, откашлявшись, и Нино впервые осмотрела свою палату осмысленным взглядом.

Стало понятно вдруг, почему так кудахтала над ней медсестра и почему в палате, кроме нее, никого больше не было.

Эта комната не была похожа на стандартные больничные палаты с унылыми стенами, давно не видевшими ремонта. Здесь не было такого привычного запаха лекарств и пропитавшего все вокруг ощущения безнадёжности. Это была явно дорогая и, скорее всего, частная клиника. Не ровня той, в которой умирал ее маленький брат.

От этого воспоминания захотелось заплакать. А ещё – обнять Ильинского и никуда не отпускать до тех пор, пока из его глаз не пропадет это пугающее выражение обречённости, от которой тянуло выть. Ей хотелось спрятаться в его объятиях, затеряться в его силе, и позволить себе хотя бы минутную, типично женскую, слабость. Хотелось рассказать ему то, что должна и услышать, что вместе они со всем справятся. Но вместо этого она слушала, как он говорит с ней так, словно прибыл с дежурным визитом к едва знакомому человеку и пыталась найти силы, чтобы ответить.

- Здесь… очень комфортно. Спасибо, - выдавила она из себя, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что именно Герману обязана тем, что находится тут, а не в одной из тех больниц, где врачи настолько усталые и безразличные, что даже вместо слов соболезнования способны сказать лишь «уберите тело»…

Тело. Так они называли Виталика. Ее маленького мальчика, которого она держала в объятиях до последнего вдоха. Для нее он был всем, а для них – просто «телом». Ещё одним из числа тех, кого они не смогли спасти.

- Нино… - негромко позвал ее Герман и она вскинула на него глаза, наткнувшись на вновь отведенный взгляд, и это явное нежелание смотреть на нее било гораздо больнее его сухого тона. Хотя она могла, конечно, его понять. Ведь наверняка выглядела сейчас просто чудовищно, вот только дело было вовсе не в ее внешнем виде, она чувствовала это. Чувствовала всем своим существом.

- Да? – сказала она, когда возникшая между ними пауза затянулась.

- Я пришел тебе сказать… что нам нужно прекратить наши отношения.

Вот и все. Самые страшные слова уже прозвучали и можно было больше ничего не говорить, но она все же задала самый глупый и бессмысленный вопрос из всех возможных:

- Почему?

- Потому что я не хочу продолжать.

- Ясно.

Она сама удивилась тому, насколько безразлично прозвучал ее голос и насколько тихо и пусто вдруг стало внутри. Там, где каких-то несколько мгновений назад при одном только взгляде на Ильинского поднималась целая буря самых разнообразных, но одинаково сильных чувств.

- То, что произошло с тобой и Алиной… - вновь заговорил он и Нино посмотрела на него, с какой-то отстранённостью отметив, как на его лице заходили желваки. Герман злился. И она прекрасно понимала, почему. – Я не могу допустить повторения этой ситуации. Не могу, ясно?! – последние слова он практически выкрикнул, а затем оттолкнулся от подоконника, на который опирался, и стремительным шагом вышел прочь из палаты.

Нино прикрыла глаза, когда за ним захлопнулась дверь, ознаменовав этим резким звуком конец всего. Она снова осталась одна, наедине с разъедающим осознанием того, что все обстояло именно так, как и ожидала.

Он тоже винил ее в том, что случилось с Алиной. И наверняка жалел, что доверил ей свою дочь. Но Герман даже не представлял, что ненавидеть ее сильнее, чем ненавидит себя она сама, просто невозможно.

И что ей теперь делать с ее ребенком? С ИХ ребёнком? Она просто не могла его оставить. Не имела права. Но и погубить собственное дитя не могла тоже. Ни за что на свете.

Жалеть о чем-то теперь уже было слишком поздно. Да она и не жалела. Просто не понимала, как найти выход из ситуации, из которой этого выхода не существовало в принципе.

Только одно Нино в этой ситуации сознавала ясно – Герман ни в коем случае не должен узнать о том, что она имела неосторожность от него забеременеть. Он ясно дал ей понять, кем она является в его глазах. А именно – проблемой, от которой он поспешил избавиться и винить его за это она не могла.

Когда в палату вновь заглянула медсестра, чтобы спросить, не нужно ли ей чего-то, Нино вдруг четко поняла, чего она хочет. Того же, что и почти каждый человек в тот момент, когда остаётся один на один с проблемами, которые просто не в состоянии решить.

- Мама, - выдохнула она сдавленно в трубку, когда медсестра по ее просьбе набрала самый родной на свете номер. – Мама, - повторила сквозь вставший в горле ком и, услышав в ответ мамин голос, в котором тревога переплеталась с облегчением, упала на подушки и беззвучно зарыдала.

Часть 35

Поздняя весна перешла в раннее лето. Раньше, когда ещё была жива Ольга, Герман любил это время года. Потом забыл о нём, и вот сейчас вновь понял, что вспоминает те самые отголоски себя прежнего, когда прогуливается по дорожкам парка и вдыхает полной грудью первые цветочные запахи.     

С тех пор, как он сказал Нино, что между ними не может быть ничего, прошло несколько месяцев, и за это время они ни разу не виделись. С одной стороны, так было правильно - ведь именно этого Ильинский и желал. С другой - нет-нет, да и накатывало раздражение вперемежку с затаённым сожалением. Потому что даже Алина Нино оказалась не нужна. Не то, чтобы было верным подспудно винить их бывшую няню в этом, но это было тем незримым поводом, за который он хватался, когда становилось совсем невмоготу. Потому что позволяло убедить себя в том, что он всё сделал правильно. Во-первых, уберёг Нино от чего-нибудь страшного, что непременно с нею бы случилось, если бы она осталась рядом. Во-вторых, заверить себя, что не настолько уж они с дочерью и были нужны их няне, раз она так просто отказалась даже не от него - от Алины.