Элиза Ожешко - В провинции

«Любовь сделала меня мнительным, — говорил он себе. — Это просто легкое недомогание или какие-то детские капризы, это скоро пройдет! О, если б она уже постоянно была со мной, я бы вылечил ее счастьем и любовью!»

Такими мыслями он утешал себя и некоторое время спокойно занимался своими делами.

В первых числах июля, после долгого отсутствия Александр снова заехал в Неменку. Болеслава и на этот раз не было, он отправился в уезд улаживать какие-то формальности. Александр узнал об его отъезде от своего Павелка и, быть может, умышленно выбрал этот день для того, чтобы повидаться с Винцуней. Должно быть, рассчитал, что, когда рядом не будет жениха, девушка не сможет устоять перед его чарами. Возможно также, что этот сермяжник, как называл он Топольского, несколько подавлял его своей серьезностью и умом — могло ли это быть приятно юноше, который привык привлекать внимание своей красотой и свободой обращения, подкрепляемой изрядной дозой дерзости? Так или иначе, Александр появился в Неменке тогда, когда мог быть уверен, что не застанет там Топольского.

Сегодня, однако, он не был так весел, как в прошлый раз; напротив, облекшись в черную мантию меланхолии, он говорил о страданиях, о тоске, о смерти, вздыхал, сидя рядом с Винцуней, а под конец сообщил, что намерен вскоре покинуть эти края навсегда. Винцуня, стоявшая около своего стула, услышав последние слова, побледнела и оперлась рукой на спинку.

Александр заметил ее волнение и, улучив удобную минуту, тихо сказал ей:

— Я должен уехать… забыть… Уеду куда глаза глядят, потому что чувствую, что, если останусь здесь… поблизости от Неменки, моя жизнь будет разбита!

Винцуня подняла на него затуманенный взор — ri странно, увидела и на его лице неподдельное волнение. Бенгальские огни, которыми он хотел воспламенить сердце девушки, обожгли его самого. Но был ли это огонь настоящей любви? Или блуждающий огонек минутного увлечения? Этого Александр не знал и не спрашивал себя об этом, ему вовсе не хотелось задумываться над подобными тонкостями.

Он уехал из Неменки в сильнейшем возбуждении и, вернувшись домой, долго ходил по комнате; перед его глазами стояло лицо Винцуни. Вдруг он остановился и трижды проговорил вслух:

— Люблю! Люблю! Люблю! Прелестная, очаровательная, восхитительная девушка!

Затем с торжествующим видом поднял руку и воскликнул:

— О! Но и ее мысли заняты мною! Еще немного — и Топольский останется с носом! Ха-ха-ха!

Походил, походил и снова остановился.

— Прекрасно, а что дальше? Что из всего этого выйдет?

И, пощипывая свои светлые усики, он задумчиво уставился на стену.

— Не могу же я без конца кружить ей голову, а бросить… жаль, честное слово, жаль! Очень уж хороша, такой хорошенькой я еще никогда не видел. И любит… впрочем, в этом я еще не совсем уверен, а если устранюсь, она, конечно, достанется Топольскому. Ну нет, чего-чего, а этого я не допущу! Что же делать? Эх! Женюсь на ней, баста, vogue la galere![7]

Последним выражением он тоже был обязан частому общению с пани Карлич. Обольстительная вдовушка любила его повторять в минуты своих мимолетных увлечений. Александр, услышав французскую фразу, спросил, что она значит. «Что хочу, то и делаю, а там будь что будет», — перевела это по-своему черноокая красавица.

— Жениться? — повторил Александр. — А моя драгоценная свобода? А радости холостяцкой жизни? Я еще так молод… Да, но ничего другого не придумаешь. Винцуня прелестна, и Топольскому я ее не отдам! Ни за что не отдам, честное слово!

Он еще долго так расхаживал и размышлял, наконец подошел к столику, на котором стояла неизменная бутылка с его излюбленным вином, и, щелкнув пальцами, решительно произнес:

— Женюсь!

После чего налил себе бокал вина, опрокинул его одним духом, погасил свечу и заснул как убитый.

Близился полдень; в адампольской усадьбе и на окрестных полях давно царило оживленное движение, супруги Снопинские с раннего утра были погружены в хозяйственные хлопоты, а Александр еще сидел у себя в комнате перед зеркалом, занятый своим туалетом. После вчерашнего визита в Неменку он заспался и, должно быть, во сне видел Винцуню, — подкручивая перед зеркалом усики и приглаживая волосы, он с шаловливой улыбкой раз-другой тихонько произнес ее имя. Поглощенный, видимо, какой-то мыслью, он минутами совершенно забывал о неоконченном туалете, машинально глядел на свое отражение в зеркале и, то улыбаясь, то отрицательно качая головой, все мотал да мотал что-то на свой холеный ус.

В комнате звякнули ключи, и молодой человек увидел стоявшую за его спиной мать. Он обернулся и нежно поцеловал ей руку.

— Хорошо, что вы пришли, мама, — сказал он. — Я хочу с вами поговорить.

— А что случилось, Олесик? — спросила Снопинская, усаживаясь напротив него.

— Жениться думаю, — ответил сын кратко и вразумительно.

Снопинская даже руками всплеснула, то ли от испуга, то ли от радости.

— На ком же, дитя мое?

— На Винцуне Неменской.

— Так ведь она уже помолвлена, Олесик!

— В том-то, маменька, и загвоздка. Нравиться я ей нравлюсь, в этом нет сомнений, я ее натурально, тоже люблю, иначе к чему бы и жениться. Но она помолвлена, и ее терзают угрызения совести, стало быть, надо так сделать, чтобы она о них забыла. Ей-Богу, ну скажите сами, справедливо ли, чтобы такое прелестное создание приносило себя в жертву этому шляхтишке Топольскому?

Снопинская задумалась.

— Что верно, то верно, Олесик, — сказала она, помолчав, — ты ей больше подходишь, чем Топольский. Я вот смотрела на вас в прошлое воскресенье, когда вы шли из костела через кладбище, и как раз подумала: что за славная парочка! И не я одна, другие тоже так говорили.

Александр с довольным видом подкрутил усы; Снопинская продолжала:

— К тому же это недурная партия, у панны Неменской свой фольварк и, говорят, благоустроенный. Правда, есть там и теткина часть, но отец откупил бы ее для тебя и, наверное, ничего не имел бы против этого брака. Но как сделать, чтобы она отказала Топольскому?

— Об этом, маменька, я и хотел с вами поговорить. Мы должны дать бал.

— Бал? — воскликнула Снопинская, складывая руки. — Иисусе, Мария! Зачем?

— Мы должны дать бал, — веско повторил Александр, — и бал настоящий. Это произведет на нее нужное впечатление. Я шепну ей, что бал устраивается в ее честь, блеск ослепит ее, шум оглушит, — танцы, возбужденье, головокруженье, знаете, как это у барышень, — а я тем временем объяснюсь и ручаюсь вам, маменька, что она уедет отсюда, влюбившись по уши, и, когда я на следующий день приеду в Неменку, примет мое предложение, а Топольскому откажет.

— И чего только эта головушка не придумает! — сказала Снопинская, с восхищением глядя на сына. — Может, ты и прав… да только как быть? Я отродясь балов не давала, а сказать по правде, и не бывала на них, и понятия не имею, что там да как на этих балах.

— Об этом, маменька, не беспокойтесь, я все беру на себя. Найму поваров и лакеев, из тех, что оставлены в графском особняке на случай приезда графини, займусь и освещением, и приемом гостей, — я-то, слава Богу, не на одном балу побывал, у пани Карлич и у других, знаю, как это делается.

Снопинская задумчиво позвякивала ключами.

— Ох, сынок, — промолвила она, помолчав, — ведь это же будет страшно дорого стоить.

— Неужто деньги вам дороже моего счастья? — жалобно спросил Александр, ласкаясь к матери.

— Сам знаешь, Олесик, что ради твоего счастья я хоть в огонь кинуться готова, только видишь ли… отец…

— Отец! — подхватил Александр. — Да, с ним дело будет потрудней. Но если мы, маменька, возьмемся за него вдвоем, все обойдется. Я знаю, отец хочет, чтобы я женился, вот я ему и скажу, или на Винцуне, или ни на ком и никогда, и даже, представьте себе, не совру, я об этой девушке день и ночь думаю, вижу ее во сне и наяву. Наконец — и это тоже примите во внимание, — я возьму за ней недурное приданое.

— Недурное, недурное, — подтвердила мать. — Говорят, Топольский так толково наладил хозяйство, что Неменка дает столько же дохода, сколько наш Адамполь, хоть она и в пять раз меньше его.

— Вот видите, маменька! А когда Неменка будет моя, я так все налажу, что куда там Топольскому, я ведь, женившись, и за хозяйство возьмусь, да не на шутку.

— Ладно, ладно, Олесик. Я сегодня же поговорю обо всем с отцом. А когда этот бал-то надо устроить?

— Лучше всего в день святой Анны, ваши именины, маменька, будут отличным поводом для празднества. Но перед этим, маменька, вам нужно съездить к соседям с визитами: сперва в Неменку, потом к пани Карлич, потом…

— Я — с визитами! — воскликнула испуганная Снопинская. — Побойся Бога, это еще зачем?

— Затем, что без этого и они к нам не приедут.

— Но уж к пани Карлич я не поеду, это такая дама…

— Нельзя, маменька, неприлично, я там часто бываю. Да и что значит «такая дама» — среди всех наших дам она самая богатая и своим посещением окажет честь нашему дому.

— Олесик, родненький, но мне это так трудно… Я не привыкла…

— Маменька, миленькая, золотая, ну сделайте это ради меня, ради моего счастья! — нежно упрашивал Олесик, ласкаясь к матери и целуя ее руки.

— Да уж сделаю, котик, сделаю, куда хочешь поеду, лишь бы тебе было хорошо. Вот только бы с отцом сладить, — отвечала Снопинская, целуя сына.

Вскоре после того, как между матерью и сыном произошел этот разговор, послышались изумленные и испуганные восклицания старого Снопинского, которого атаковали сразу с двух сторон.

— Бал! Бал! Да что это вам взбрело в голову? Тут жатва в разгаре, а они — балы задавать! С ума сошли оба, что ли? Послушай, Анулька, ты, наверно, сама не знаешь, что говоришь, а этот шут вообще ни о чем не думает, он тут скоро все вверх дном перевернет!