— С какими детьми? — изумленно спросил он.;

— От нашего брака.

— Ах, ты имеешь в виду наших детей. Ну, значит, я получил ответ. Он звучит как «да». Наконец, моя милая Лотти! Я объявлю об этом сегодня же.

— Но я ничего не сказала…

— Нет, ты сказала «А что будет с детьми?»; Дорогая моя девочка, ты ведь не хочешь сказать, что мы заведем детей без церковного благословения?

— Я просто размышляла вслух.

— Ты размышляла о нас… о наших детях. И что ты собиралась сказать о них?

— Я не католичка.

На секунду он стал серьезным, а потом сказал:

— Это очень просто. Ты можешь стать католичкой.

— Я не сделаю этого. Неужели ты не понимаешь; что именно по этой причине я не могу выйти за тебя замуж.

— Такие причины легко устраняются.

— Как? Ты согласен отказаться от своей религии?

— Должен признаться, я вообще не слишком религиозен.

— Поняла это по твоему поведению. Он рассмеялся.

— Дорогая Лотти, — сказал он, — но на самом деле это всего лишь обычай. А вот для детей это важно. — Он уже более серьезно взглянул на меня. — Мы не позволим, чтобы это разделило нас. Я разумно смотрю на жизнь. Ты говоришь, что не изменишь свое вероисповедание. Вижу ты готова твердо стоять на своем. Очень хорошо. Что же делать? Наш первый мальчик будет наследником. Ему придется стать католиком, девочки, которые у нас появятся, они будут твоими. Нальчик мой… это необходимо для столь древнего рода и тому подобное, для будущего наследника и так далее… ты же понимаешь. А девочки станут твоими. Так будет честно, правда?

— Думаю, что да.

— Так чего же мы еще ждем? Сегодня вечером я объявлю о нашей помолвке.

Вот так все это и случилось, и, по правде сказать, именно этого я хотела. Именно этого я и хотела давным-давно.

* * *

Мать и отец были очень рады, это же относилось и к Турвилям. Это было счастливым разрешением ситуации. Все договоренности, касавшиеся в свое время Софи, теперь относились ко мне. Мать сказала:

— Я очень рада. По правде сказать, я беспокоилась, ведь французы придают большое значение формальностям… а с твоим рождением дела обстояли несколько необычно… Я знаю, что твой отец уже позаботился об этом. Он занимался тем, чтобы сделать твои права законными. Оказывается, это можно сделать. Но теперь, когда ты выходишь замуж, это уже ненужно. Я так счастлива за тебя, дорогая. Я знаю, ты любишь его, а он очень привлекателен. Я вижу, ты счастлива.

— Да, — удивленно произнесла я, — полагаю, что так оно и есть.

Моя мать немедленно взялась за подготовку.

— Очень удачно, что здесь и Турвили, — сказала она. — Мы можем все сразу же уладить. Хотя, возможно, свадьба произойдет не так скоро. Нужно, чтобы прошел, скажем, год после того ужасного события. Думаю, лучше всего в мае. Чудесный месяц для свадеб. И есть еще проблемы. Я думала устроить все в Париже… но, наверное, не стоит… В замке же будет нехорошо из-за…

— Из-за Софи, сидящей в своей башне. Она кивнула.

— Ну, де Турвили сделали предложение, и оно показалось мне стоящим. Почему бы вам не устроить свадьбу в их замке? Я знаю, что это несколько непривычно, и свадьбу положено устраивать в доме невесты… но в данных обстоятельствах…

Я поняла, что они все решают без меня и с удовольствием позволила им продолжать это делать. Меня очень радовала возможность брака с Шарлем, избавлявшая, наконец, от необходимости бороться со своими инстинктами.

Я не могла с уверенностью сказать, когда полюбила его. Конечно, я была влюблена в него, если влюбленность значит, что в отсутствие любимого все кажется скучным.

Я хотела изменений. Я хотела радости. Я не хотела возвращаться в Обинье, где Софи жила в своей башне как угрюмое привидение… преследуя меня. Хотя я не могла понять, отчего должна чувствовать хотя бы частичную вину за случившееся. Действительно, во время этих страшных событий Шарль бросился спасать меня. Но если бы он покинул меня и попытался пробраться к Софи, ему не удалось бы спасти ее.

И все-таки меня не оставляло постоянное чувство вины, преследовавшее меня в Обинье, где Софи вечно напоминала мне об этом.

Мне нужно было бежать, и Шарль предоставлял мне возможность устроить побег. Я готовилась к приключениям — к эротическому приключению, которое, насколько я знала, будет затрагивать мои чувства. К неизвестному — да, конечно, к неизвестному. Но будущее должно было разрешить все мои проблемы.

Мы вернулись в Обинье, и долгие зимние недели я проводила в размышлениях о грядущей свадьбе.

Более чем когда-либо мне не хватало Лизетты. Я пообещала себе, что, когда стану замужней женщиной и получу большую свободу, чем та, которой обладаю сейчас, я непременно отправлюсь и разыщу Лизетту на ее ферме, где бы та ни находилась. Тетя Берта давно вернулась и начала выполнять свои старые обязанности как ни в чем не бывало, но она оставалась, как всегда, необщительной, и я так и не смогла получить от нее адрес, по которому могла бы написать Лизетте.

Она все еще путешествовала со своим мужем — настаивала тетя Берта. Она должна будет въехать в свой новый дом с наступлением весны. Наконец, я написала письмо, в котором сообщала, что выхожу замуж за Шарля де Турвиля и надеюсь, что Лизетта со своим мужем смогут приехать ко мне на свадьбу. Я отнесла это письмо тете Берте, которая заявила, что немедленно отошлет его, как только узнает адрес Лизетты. О Лизетте ничего не было слышно, и постепенно я стала вспоминать ее все реже и реже, потому что была занята своими собственными делами.

Мы отправились в Париж подобрать для меня приданое, и меня полностью поглотили дела, связанные с шитьем новых платьев. Главным, конечно, было свадебное платье из белой парчи, изящно украшенное жемчугом, а также фата, которая должна была спадать с жемчужной диадемы на моей голове. В моде были высокие прически, так что волосы приходилось укладывать на специальные подушечки. Эту моду ввели придворные парикмахеры, потому что такая прическа очень шла к высокому лбу Марии-Антуанетты. Прическа действительно шла очень многим, если моду, как это часто с нею бывает, не доводили до абсурда.

В общем я приятно проводила время в Париже, и в первый раз после того ужасного случая смогла проехаться по Елисейским полям, не ощущав при этом невыносимо тяжелых переживаний.

Весь мой гардероб должны были доставить в Обинье, чтобы мы могли проверить, все ли необходимое я заказала, а уж потом отправить его в Турвиль. После свадьбы Обинье переставал быть для меня домом, Я должна была жить с семьей мужа. Некоторое время мысли об этом меня печалили. Теперь все было иначе. Более всего я хотела убежать отсюда, хотела распрощаться с детством, глубже познать те чувства, которые впервые пробудил во мне Дикон, когда я еще не понимала их смысла. С тех пор я повзрослела и знала, что Шарль станет моим наставником.

Часто я примеряла свои платья. Это доставляло мне удовольствие. Шелковые и бархатные, полные очарования дневные платья и элегантная жемчужно-серая амазонка. Возбуждение от примерок действовало на меня почти так же, как любовь действовала на Софи.

— Сразу же видно влюбленную, — заявила одна из служанок, собравшихся поглазеть на то, как я примеряю платья.

Была ли я влюблена? Я не знала. Но чем бы ни были на самом деле мои чувства, они меня радовали.

Свадьба должна была состояться в мае, ровно через год после трагедии, происшедшей с Софи, причем не предполагалось никаких пышных торжеств, ведь все еще помнили, что не так давно Шарль собирался жениться на Софи.

Я не могла дождаться дня выезда в Турвиль, и все-таки эти дни ожидания доставляли какое-то своеобразное удовольствие. Как часто потом мне приходило в голову, что предвкушение чего-то может приносить больше радости, чем обладание. Я наслаждалась ожиданием будущего, находясь в блаженном неведении относительно того, что оно для меня готовило.

Так проходили дни. Это случилось вечером накануне отъезда. Одна из служанок уже после нашего отъезда должна была заняться упаковкой моего свадебного платья, которое отправляли вместе со всей остальной моей одеждой. Пока же платье висело в шкафу, и я время от времени любовалась им.

В этот вечер я легла рано, поскольку мы должны были встать на рассвете, чтобы успеть покрыть за день расстояние до ближайшего ночлега. Я быстро уснула, так как за день устала.

Я проснулась от страха и не сразу поняла, где нахожусь, так как еще была во власти сна.

Ярко светила луна. И в комнате, куда проникал ее свет, было светло, почти как днем.

Неожиданно я похолодела. Я чувствовала, что вот-вот мои волосы встанут дыбом… Кто-то был в моей комнате. Кто-то, напоминающий призрак. Я лежала неподвижно, не в силах шевельнуться… уставившись на странную фигуру. Девушка… я сама… одетая в свадебное платье. Я видела вуаль, спадавшую почти до самого полу.

Затем она повернулась, и я увидела ее лицо.

Я чуть не задохнулась от ужаса. В лунном свете ясно были видны обезображенные черты лица, синеватые шрамы, сморщенная кожа на одной стороне лица, жуткие голые пятна на том месте, где должны расти волосы.

Я приподнялась и хрипло прошептала:

— Софи…

Она стояла в ногах кровати, глядя на меня, в ее глазах светилась холодная ненависть.

— Это должно было быть моим свадебным платьем.

— Ах, Софи, — воскликнула я, — если бы ты захотела, оно стало бы твоим. Ты сама отказалась.

Тогда она рассмеялась, и горечь ее смеха, как нож, вонзилась в мое сердце.

— Ты хотела его с самого начала. Ты думала, что я об этом не знаю. Ты сманила его у меня. Ты… ты знаешь кто? Ублюдок! Зачатый в грехе! Я никогда тебе этого не прощу.

— В этом я не виновата, — сказала я.

— Не виновата!