Она спросила его:

— Ты мой дедушка?

Отец ответил утвердительно, и по его щекам потекли слезы.

— Ты плачешь! — воскликнула она испуганно и в то же время осуждающе. Взрослые никогда не плачут. — Потом она добавила:

— Так делают только дети.

Я забрала ее, чувствуя, что отец слишком разволновался. Он очень полюбил ее. Должно быть, он гордился Шарло, но мне казалось, что Клодина с ее живыми непосредственными комментариями покорила его сердце.

Когда мы были втроем, создавалось некоторая иллюзия счастья, и в такие минуты мне действительно хотелось отправиться вместе с ним.

Отец мог оставаться и в Турвиле, на что и согласился, не замечая, видимо, как недели бегут одна за другой.

Он много рассказывал о своем прошлом. Между его первой встречей с моей матерью и последующим воссоединением у него было много женщин.

— Но когда она была со мной, ни делом, ни мыслью я не изменял ей. Тебе, наверное, это кажется естественным, но, принимая во внимание то, какой образ жизни я вел раньше, мое поведение можно было бы назвать чудом.

Как-то раз он заметил:

— Я рад тому, что ты дружишь с Лизеттой.

— Я очень люблю ее, — ответила я. — Иногда ей приходится нелегко. Она получила образование вместе с Софи и со мной, почти постоянно была с нами, но при этом ей давали понять, что она лишь племянница домоуправительницы. Думаю, ее это задевало.

— Возможно, мне не следовало делать то, что я сделал, — он пожал плечами, — Но тогда мне это казалось наилучшим выходом.

— С твоей стороны было очень мило позволить тете Берте держать при себе племянницу.

В его глазах появилось отсутствующее выражение, он помолчал, а затем начал рассказывать:

— Мне кажется, тебе следует знать, что было на самом деле. Это началось много лет назад, когда мать Лизетты появилась в нашем отеле с платьями для моей первой жены. Она была швеей, работавшей у одной из знаменитых портных, так что если требовалось что-то подогнать, к заказчице обычно являлась мать Лизетты. Она была очень хорошенькой… стройная соблазнительная девушка. Я встретил ее на пороге, когда она пыталась управиться с несколькими рулонами тканей… слишком тяжелыми для нее. Я помог ей донести их до комнаты моей жены. Вот так мы и познакомились. Она меня заинтересовала. Ее звали Колетт. Случилось неизбежное. Я посетил ее. Она жила на одной из улочек неподалеку от собора Парижской Богоматери… узеньких, извилистых, не слишком чистых, там, где обычно красильщики окрашивают ткани. По водосточным канавам там частенько текут красные, синие и зеленые потоки. Она снимала две комнатушки в доме одной старухи. В те дни я считал приключением посещение таких районов. Для этого я переодевался мастеровым. Я был тогда совсем молодым, так что не суди меня слишком строго. Я узнал историю Колетт. Как и многие другие девушки, она приехала в Париж в поисках впечатлений, которых было мало на ферме ее отца Она происходила из строгой религиозной семьи, из-под опеки которой стремилась избавиться, но вскоре выяснилось, что жизнь в Париже основательно отличается от той, которую она себе представляла. Колетт умела неплохо шить, но этого было недостаточно, чтобы заработать себе на пропитание. Она нашла покровителя… мелкого торговца, немногим более обеспеченного, чем она сама. Через некоторое время он бросил ее, но она нашла ему замену. Она не была проституткой. Она лишь искала любовника, который мог бы поддержать ее.

Она была храброй женщиной, эта Колетт, но не слишком крепкой, и для нее лучше всего было бы оставаться в деревне. Сначала я не собирался вникать в ее проблемы, поскольку в то время меня интересовала совсем иная дама, но у Колетт была весьма утонченная внешность и в ней чувствовалась ранимость, которая трогала меня. В те дни я не слишком задумывался о последствиях и делал только то, что хотел в данный момент.

Итак, я посещал Колетт, жившую в домике возле рю де Мармюсет. Я проводил у нее час-другой и оставлял деньги, которых ей должно было хватить на месяц. Ее такие отношения очень устраивали. Иногда на некоторое время я забывал о ней, но, когда она снова приходила в наш дом, мой интерес оживал и я вновь отправлялся к ней в гости.

Иногда в ее квартире у меня возникало странное ощущение. Какой-то шум… чье-то присутствие. Это было довольно неприятно. Я находился в районе бедноты. Колетт знала, кто я. Я начал побаиваться, что она может прятать кого-то, кто собирается ограбить меня или совершить кое-что похуже. Это было действительно неприятное ощущение. Помню, я поспешно оделся, дал ей денег и покинул дом.

Но Колетт меня интриговала. Она выглядела такой невинной, что я не мог поверить, что она замешана в преступное дело, не говоря уже о возможности насилия. Я приходил к ней одетым очень просто и брал с собой лишь те деньги, которые собирался передать Колетт. Но их она получила бы в любом случае. Шантаж? Это было бы смешно. Ни один человек не был бы возмущен, узнав, что я посещал девушку, пригласившую меня к себе. Моя жена? Она знала, что у меня есть любовницы, и никогда не возмущалась. Нет, мысль о том, что кто-то прячется в этих комнатках, чтобы подстеречь меня, была просто глупой. Я посмеялся над собой, и когда вновь встретился с Колетт, во мне ожили старые чувства и я направился к ней с визитом.

И опять я услышал странный шум. У меня снова появилось то же самое неприятное чувство, но на этот раз я был уверен, что мы не одни. Это стало вдруг невыносимым. Я должен был все выяснить. Я подошел к двери, соединявшей комнаты. К моему удивлению, в замочной скважине торчал ключ; дверь была заперта с моей стороны. Я открыл ее, и передо мной оказалась хорошенькая маленькая девочка. Она была явно испугана. Пробежав мимо меня, она бросилась к Колетт и расплакалась: «Мамочка, я там не шевелилась, не шевелилась». Я перевел взгляд с ребенка на Колетт, и она сказала: «Да, это мой ребенок. Мне с ней приходится трудновато. Когда ко мне приходят друзья, я вынуждена ее прятать».

Ты не представляешь, как я был тронут. Колетт выглядела такой беспомощной, дитя было таким хорошеньким, а когда я припомнил свои подозрения, то устыдился и испытал чувство вины перед этой храброй юной женщиной.

После этого случая я сблизился с Колетт. Мне хотелось помочь ребенку. Я одел девочку. Как выяснилось, ей было четыре годика. Колетт сказала мне, что большую часть работы она старается сделать дома, что для портнихи не составляет особого труда. Тогда ей не приходится беспокоиться за ребенка. Но когда ей нужно уходить, она всегда очень волнуется. Я был потрясен. Я дал ей денег, чтобы она могла не беспокоиться о хлебе насущном и нанять женщину, которая присматривала бы за ребенком в случае необходимости. Так продолжалось около года. Колетт была бесконечно благодарна мне.

Она рассказала мне историю своей жизни. В ней не было ничего необычного. Она приехала в Париж, полагая, что там найдет свое счастье, возможно, выйдя замуж за богатого — по ее понятиям — человека. Колетт сказала, что семья не оказала бы ей никакой помощи, если бы узнала, что она совершила ужасную вещь — завела внебрачного ребенка. Однако, хорошенько поразмыслив, решила, что ей могла бы помочь старшая сестра. Берта всегда была очень самостоятельной девушкой, взявшей на себя руководство домом; она очень расстроилась, когда Колетт заявила, что уезжает из дома. Остальным Колетт не решилась бы рассказать о себе.

Колетт пробыла в Париже совсем недолго, когда встретила своего торговца. Она полагала, что он женится на ней. Он хорошо относился к ней, но, когда родился ребенок, испугался ответственности, а его родственники быстренько устроили ему брак с дочерью другого торговца. Сначала он изредка навещал Колетт, но визиты становились все реже, а затем она узнала, что он покинул Париж, и с тех пор ничего о нем не слышала.

Итак, бедняжка Колетт осталась с ребенком, которого нужно было содержать, хотя, как выяснилось, в Париже ей было трудно заработать даже себе на пропитание. Но она старалась изо всех сил. Колетт была доброй девушкой, во многих отношениях просто превосходной. Я не знал, что она серьезно больна. У нее был туберкулез, как у многих девушек, что работают в душных помещениях и плохо питаются.

Я довольно долго с ней не виделся, так как уезжал в провинцию, а вернувшись, застал ее уже прикованной к постели. Она наконец решилась известить сестру, и тогда я впервые увидел Берту. Я понял, что Колетт умирает, поскольку ни при каких иных обстоятельствах она не решилась бы послать за сестрой. Берта была незаурядной женщиной — жесткой, хотя и проявляющей это, но всегда готовой выполнить свой долг так, как она его понимала.

Я поговорил с ней, и она сказала, что забрать ребенка в деревню практически невозможно. Их семья — очень религиозная, и внебрачный ребенок вряд ли найдет в ней доброе отношение. Колетт знала об этом и, лишь попав в совершенно отчаянное положение, упросила Берту приехать с надеждой, что та подскажет какой-то выход.

Смертельно больная женщина, к которой я питал нежные чувства, суровая, но достойная сестра и прекрасное дитя — все это меня глубоко тронуло. Я нашел решение. Берта должна поступить ко мне домоуправительницей. Она была из тех женщин, что умеют быстро управляться с любым домашним хозяйством, как, впрочем, и с любым другим делом. Она привезет с собой ребенка, и эта маленькая девочка будет воспитана под крышей моего дома.

Как только я сделал это предложение, я понял, что оно устраивает всех. Теперь Колетт может быть спокойна, Берта сможет занять подходящую для нее должность и одновременно уладить семейные проблемы, дитя окажется под надежной опекой, а моя совесть будет спокойна. Возможно, ты будешь удивлена, Лотти, узнав, что у меня и в те дни была совесть. Но так оно и было… и временами она доставляла мне неприятности.

Я сказала:

— Это было добрым поступком с твоей стороны. Значит, так Лизетта попала в замок… Он слабо улыбнулся.