— У меня есть другие, — ответил он. — Лезь.

Девушка замаскировала свой вздох облегчения под раздражённое фырканье, взялась за повод и поставила ногу в сапожке на его сцепленные руки. Она несильно оттолкнулась и оказалась в седле.

Перегрин оживлённо и деловито помог ей подтянуть стремена, затем стал оправлять её юбки.

— О, ради всего святого, — сказала Оливия.

— Люди могут видеть всё.

— Каким ты стал пуританином, — заметила она.

— Ты ведёшь себя ужасно беспечно, — ответил Лайл, — демонстрируя это… всю эту женственность целому свету.

А, значит, его это всё-таки волнует, не так ли?

Хорошо. Её волнует он.

Оливия усмехнулась и, тихо прищелкнув языком, дала кобыле сигнал двигаться.


Дамы спали, когда Оливия возвратилась, и не проснулись, когда карета снова двинулась в путь.

В то время как они похрапывали, Оливия раскрыла дорожный путеводитель Паттерсона и, пока они ехали, зачитала Бэйли информацию о городах и деревеньках, которые они проезжают, имена выдающихся людей, живших в окрестностях, и описание домов этих персон.

Медленный подъём в гору привёл их к повороту на Бантингфорд. Дорога шла вверх до следующего поворота в Ройстоне. После этого скорость лошадей возросла, пока они проезжали по участку ровной дороги. Они проехали над рекой Кэм и через Аррингтон. Здесь они остановились в «Гербе Хардвика», где их приветствовала хозяйка собственной персоной, что неудивительно. Она узнала дорожный экипаж вдовствующей графини и, как любой другой владелец гостиницы вдоль королевской дороги, знала, что фамильный герб — это знак, который читается как «Деньги. Целые кучи. Тратятся не считая[9]».

Во время этой остановки леди полностью проснулись. Объявив себя умирающими от жажды и измученными, они выпрыгнули из кареты в ту же минуту, как лакей опустил подножку.

Оливия как раз собиралась выйти, когда Лайл, пешком на сей раз, подошёл к двери экипажа.

— Я знаю, ты говорил, что берёшь командование на себя, но мы должны остановиться, чтобы поесть, — сказала она. — Мы умираем от голода.

Благодаря фурору в «Соколе» она так и не позавтракала. В Уэре она была ещё слишком сердита, чтобы подумать о еде.

— Я не собирался морить тебя голодом, — сказал Перегрин. Он предложил ей руку, и Оливия приняла её, между делом игнорируя совершенно неуместную волну возбуждения, поднявшуюся в ней, пока она торопливо спускалась по узким ступенькам. Как только девушка уверенно стала на землю, она высвободила руку и направилась к гостинице.

Однако она не смогла его опередить. Граф широким шагом легко её догнал.

— Я бы остановился раньше, если бы ты мне напомнила, что не позавтракала, — заговорил Лайл. — Тебе лучше не полагаться на то, что я буду обращать внимание на такие вещи. Если я не голоден, то вообще забываю о еде. В Египте, когда мы путешествуем, я не думаю о пище, поскольку об этом заботятся слуги. Более того, мы обычно путешествуем в дахабейе [10], вместе с поваром, провизией и кухонными принадлежностями. Нам не нужно останавливаться, чтобы поесть, в попутных гостиницах, которых и так немного за пределами Каира. Плавать на дахабейе всё равно, что путешествовать вместе с домом.

Образы возникли у Оливии перед глазами, достаточно яркие, чтобы заставить её забыть о неприятных чувствах.

— Как это должно быть замечательно, — проговорила она. — Грациозная лодка плывёт по Нилу, матросы в белых одеждах и тюрбанах. Полностью отличатся от всего этого.

Она махнула рукой, обводя двор.

— Вы скользите посередине реки. Рядом с другой стороны раскинулся великолепный вид. Полоса зелени с буйной растительностью. Где заканчивается зелень, начинаются пустыня и горы, и там, среди них, виднеются храмы и гробницы, призраки древнего мира.

Они уже вошли внутрь к тому времени, как Оливия закончила описывать своё видение. Она обнаружила, что Лайл рассматривает её так, словно неведомую закорючку на обломке камня.

— Что? — спросила она. — Что такое? У меня слишком открыта шея?

— Как легко это у тебя выходит, — сказал он. — Воображать.

Для неё оно так же естественно, как дышать.

— В данном случае это больше похоже на воспоминание, — ответила девушка. — Ты посылал мне свои рисунки и акварели, и у нас есть целые горы книг.

Большинство книг приобрела она, чтобы следить за путешествиями, о которых он писал.

— Я не вижу это так, как видишь ты, но я могу понять, как тебе всего этого не хватает.

— Тогда почему… — Граф умолк, покачав головой. — Но нет. Мы объявили перемирие.

Оливия знала, о чём он хочет спросить. Почему она, понимая, как сильно он стремится в Египет, разделила с ним это жуткое путешествие в одно из его самых нелюбимых мест на свете, чтобы умилостивить его родителей, которых не волнует, счастлив ли он, и которые его совсем не понимают?

Оливия понимала лучше, чем кто-либо другой, его стремление жить иной жизнью, следование за мечтой.

Она хотела, чтобы он обрёл такую жизнь.

Она хотела такой жизни и для себя, но поняла давным-давно, что для женщин это было практически невозможно.

Не то чтобы она совершенно перестала надеяться, или прекратила искать способы, чтобы это случилось. «Почти невозможно» не то же самое что «совсем невозможно».

Но пока Оливия не нашла ответа — если вообще найдёт его, ей придётся жить заимствованной жизнью. Если Лайл застрянет в Англии… Но нет, думать об этом было невыносимо. Он, скорее всего, повесится, и она повесится из симпатии к нему, если до этого не скончается от скуки.

Ему следовало знать это, но он мужчина и тугодум.

И будучи мужчиной и тугодумом, он, разумеется, не сумел постичь всё великолепие её замысла.

Перегрин бы сбежал, визжа от ужаса, если бы знал, что она сделала. Или нет, он бы её задушил.

Но всё лишь оттого, что ему не хватает воображения.

«Георг», Стамфорд, Линкольншир, восемьдесят девять миль от Лондона. Вскоре после полуночи.

Крики пробудили Лайла от крепкого и крайне необходимого ему сна.

— Пьяные гуляки, — пробормотал он. — Только этого не хватало.

Сопровождать трёх беспокойных леди на протяжении четырёх сотен миль — задача не из лёгких. Подобно лошадям, их следует кормить и поить. В отличие от лошадей, их нельзя обменять на свежую упряжку. В отличие от лошадей, на них не наденешь узды. Что означает сохранять бдительность во время остановок. Нельзя позволять женщинам замешкаться, поскольку они будут медлить вечно, и чем дольше они остаются на одном месте, тем выше вероятность неприятностей.

К счастью, в половине десятого вечера они добрались до «Георга» безо всяких происшествий. Здесь к ним присоединились две остальные повозки. Со всеми слугами и багажом они заняли большую часть комнат по коридору. К его огромному облегчению, все три дамы немедленно удалились в свои комнаты после того, как Оливия сообщила ему, что ей необходимо принять ванну.

— Леди говорят, я пахну как скотный двор, — заметила она. Вне сомнений, эти две сводни сказали куда более того: пошлые намёки относительно коней и женщин, ездящих верхом, и по большому счёту, о том самом, о чём Лайл думал и мечтал бы стереть из памяти.

Он не нуждался в том, чтобы, в добавление к этому всему, мысленно представлять Оливию, принимающую ванну.

Перегрин перевернулся и накрыл голову одной из подушек. Крики были всё ещё слышны, хотя слов он не мог разобрать.

Сон издевательски помахал рукой и сбежал.

Голоса, в сопровождении сердитых шагов, приближались.

— Я видела, что ты делаешь!

— Ты преувеличиваешь!

— Ты смотрел на неё влюблёнными глазами!

— А как насчёт тебя самой? Я видел, как ты с ним флиртуешь!

— Ты пьян.

— Я не пьян и пока не ослеп.

Лайл сдался, отбросил подушку и прислушался, как, должно быть, сделали все остальные вдоль по коридору, независимо от их желания.

— Ты омерзителен! — Вскричала женщина. — Что ты делал за тем фургоном?

— Я мочился, глупая ты женщина!

— Я не глупа и не слепа, к тому же. Я вас видела, обоих во дворе конюшни.

— Значит, тебе померещилось. Чёрт возьми, Элспет, не заставляй меня гоняться за тобой по коридору.

— Молодец, Элспет, — пробормотал Лайл. — Заставь его побегать.

— Чёрт возьми? — завопила женщина. — Ты подлая, грубая, нечестивая, лживая скотина!

— Вернись сюда!

Новый визг.

— Убери от меня свои руки!

— Ты моя жена, будь ты проклята!

— О, да, проклинай меня. Ты мне изменяешь — и проклинаешь меня? Ненавижу тебя! Почему я не слушалась своего папочку?

Тут кто-то застучал в дверь. В дверь к Лайлу?

— Сэр?

Лайл поднялся. Худая тень Николса появилась из смежной гардеробной.

— Открыть дверь? — тихо спросил камердинер.

— Бог ты мой, нет, — ответил Лайл. — Держись подальше от перебранок влюблённых. Нельзя предугадать, что…

— Отойди от меня, или я закричу!

Снова стук, но на этот раз в соседнюю дверь.

— Сэр? — спросил Николс.

— Ни в коем случае, — ответил Лайл.

— Я тебя ненавижу! — кричала женщина.

— Элспет, с меня хватит!

— С меня хватит тебя!

— Не заставляй меня тащить тебя силой.

— Как животное, которым ты являешься?

Раздался издевательский смех.

Новый стук раздался дальше по коридору.

— Ты глупая женщина. Никто не открывает дверей незнакомцам в такое…

Внезапная тишина.

Раздался новый голос. Хотя Лайл находился слишком далеко, чтобы расслышать слова, он легко узнал обладательницу этого голоса: Оливия.