— Однажды у берега озера Байкал, вблизи Ойхона и реки Баргажин старик Хурынхан жил со своими сыновьями. Как-то Хоридай Мэргэн гулял по берегу Байкала. И вдруг увидел, как прилетели на берег лебеди белокрылые и превратились в прекрасных девушек. Плескались в священных водах небесные девы, умывая свои божественные тела. Хоридай Мэргэн был очарован их неземной красотой, тайком прокрался и спрятал одежды одной из них. Искупавшись, девушки стали одеваться и обратились снова в лебедей. Но одна, самая красивая, не смогла найти своих одежд. Лебеди кружились над ней, звали ее, но тщетно, ей суждено было остаться на земле. Хоридай Мэргэн взял ее в жены. Она родила ему 11 сыновей, и когда шила дэгэли для детей, сказала мужу Хоридай Мэргэну: "Я хочу вернуться на свою родину. Скучаю по моим сестрам. У тебя есть сыновья, и они выросли. Теперь ты не будешь уставать от повседневной заботы." Но Хоридай Мэргэн отказал ей. Он слишком сильно ее любил.

На другой день жена сказала ему, что хочет хоть один раз надеть свою одежду лебедя. Дверь была закрыта, а Хоридай Мэргэн сидел возле своей жены. Он решил, что успеет ее поймать, если она захочет улететь, и отдал ей ее одежду. Но жена мгновенно обернулась птицей и улетела через тооно юрты. *1

Я всегда боялся, что ты улетишь… если я дам тебе свободу. Боялся потерять тебя. Нет более страшных и крепких веревок чем те, которые сам на себя повязал.

— Мне не нужна свобода… я ни по кому не тоскую кроме тебя, Эрдэнэ и нашего сына.

— Нужно было пройти через ад, чтобы я в это поверил.

Он никогда раньше не говорил ничего подобного, никогда не открывался передо мной вот так, как сейчас. Словно озвучивая свои страхи и обнажая ранимую душу.

Все утро мы искали камни или ветки, и я… мне было страшно, что мы их найдем. Он освободит наши руки и… посмотрит на меня. И все. И сказка о лебеде закончится.

— Нам нужно выйти к людям. Один я быстрее найду деревню. Еще нескольких дней под лучами солнца ты не выдержишь. А воду нам негде будет набрать.

— Нееет… нет. Я не хочу оставаться без тебя. Мы дойдем. Вот увидишь. Я сильная. Я все выдержу.

— Я слабый, Ангаахай. Я не вынесу понимания того, что эти лучи тебя убивают. Смотри… Черт.

Мы увидели обломок лодки. Она, наверное, была привязана когда-то на берегу к колышку, но потом разбилась, и остались лишь обломки, телепающиеся на остром штыре.

— Твою ж мать.

Я знала, о чем он подумал. О том, что поранит меня, если попытается перерезать веревку.

— Ничего. Все заживет. Давай сделаем это.

— Я буду останавливаться.

Это было не просто больно, а адски больно. Между наших ноющих, израненных рук протискивался толстый, ржавый, острый штырь, и когда Хан двигал нашими руками, чтобы поддеть веревку, он впивался то в мою ладонь, то в его. Я старалась не кричать, не плакать, но я просто человек и не могла сдержать всхлипов. Каждый раз, когда он это слышал, то останавливался и ревел сквозь стиснутые зубы.

— Потерпи… еще немного. Совсем чуть-чуть.

Мне уже не верилось, что когда-то этот человек не был способен ни на что, кроме жестокости и циничности.

— Расскажи мне, как наш сын появился на свет. Расскажи мне о первых днях его жизни.

И я говорила, зажмурившись, стараясь представлять только личико маленького Тамерлана и не думать о рвущем плоть штыре. Пока вдруг не ощутила, как по рукам кругами разошлись колючие, болезненные мурашки, и мы разъединились.

Ощутила, как руки Хана легли мне на плечи, и закрылась от него окровавленными ладонями, спряталась, чтоб не смотрел, чтоб не видел.

— Нееет! — закричала, когда он попытался развернуть меня к себе. И пальцы ослабили хватку. Ощутила, как горячи, пересохшие губы коснулись моего затылка, мягко, осторожно прошлись дорожкой вбок к мочке уха, вызывая дрожь во всем теле и истому счастья. Когда вдруг снова жить хочется, когда от голода по его прикосновениям иссохлась душа.

— Нет ничего, что могло бы испортить твой образ в моих глазах. — целует ежик волос. Поднимаясь выше к голове. Медленно повернул к себе, осыпал поцелуями мои руки, пытаясь отнять их от лица.

— Красивая… всегда красивая для меня. Они отрастут и будут еще прекрасней. Вот увидишь.

Убирает одну руку, потом другую, и я закрываю глаза, чтоб не видеть, как изменится выражение его лица. Вдруг там промелькнет разочарование, страх. Солнце меня не пощадило. Моя кожа красная, потрескавшаяся, шелушащаяся. Везде. На голове тоже.

— Красивая… безумно красивая. Как же я скучал по тебе.

И со стоном прижимается губами к моим губам.

Осторожно, едва касаясь, чтобы не причинить боль.

Мелкими прикосновениями целует каждый миллиметр моих губ. Верхней, нижней, проводит по ним шершавым языком.

— Посмотри на меня. По глазам твоим скучал. Увидеть их хочу. Посмотри.

И я поднимаю веки, чтобы отчаянно застонать ему в унисон. Обгоревшее лицо, потрескавшаяся кожа, блестящие лихорадочным блеском глаза и… да. Он прав. Для меня невероятно красив. Каждая черточка, каждый шрам, каждая шелушащаяся корочка. Все мое. Все родное и до боли любимое. Все зацеловать, залюбить, заласкать, унять боль.

Переплел свои сбитые пальцы с моими и прижался лбом к моему лбу. То-то мягкое и холодное ткнулось нам в щеки, и мы обернулись — Лала, ласкаясь, урчала и терлась о нас своей большой головой. Оставалось самое малое — всего то пройти несколько километров и найти ближайшую деревню. Это значило — остаться без воды на несколько дней. Флягу мы уже давно потеряли.

____________________________________________________

*1 — Легенда, о которой написала одна из читательниц. Я хотела ей ответить, но потеряла комментарий… А потом нашла эту легенду в интернете. И она действительно прекрасна. Спасибо за нее.

Глава 19

Я прощалась с тобой, умирала.


В беспросветной тоске замерзала…


Хоронила любовь, убивала


Но она, как всегда, воскресала…


Я прощалась с тобой… В промежутках,


Проклиная ночные минуты…


И одна…в тишине…так жутко


Каждый раз…навсегда…как будто.


Я прощалась с тобой так долго,


Прикасаясь к следам и меткам


Собирая секунд осколки…


В добровольной, незапертой клетке.


Я прощалась с тобой и ждала


Каждый день, каждый миг…так жадно…


Я беззвучно звала… и знала…


Ты вернешься ко мне…всегда… обратно…


© Ульяна Соболева


Он отнес меня к воде. Нагревшаяся за день она была теплой, как парное молоко, и мои обожженные солнцем ноги переставали зудеть от касавшейся ее мягкой влаги. Мы смывали друг с друга грязь, кровь, песок и землю, смывали запах клетки и плена, запах слез и боли, запах крови и тлена. Еще там, на берегу, когда Тамерлан снимал с меня грязное, вонючее платье, я боялась смотреть ему в глаза, я смотрела куда-то вниз, позволяя осторожно стянуть прилипшую к телу ткань, оставшись совершенно голой, беззащитной, словно с меня сняли кожу. Только он умел смотреть так, что вся неуверенность в себе, весь страх начинали испаряться, растворяться в его глазах. Уродство не может разжигать такой огонь в мужском взгляде.

— Красоту не испортить ничем, — шепчут его губы, — ничем, слышишь? Ты совершенная, идеальна… моя Ангаахай.

И этот голос залечивает все раны, латает дыры в сердце, в душе, а те, что остались на теле, кажутся теперь такой мелочью. Все поправимо, когда мы вместе. Все целостно и правильно.

Потом я так же снимала с него порванную футболку и пропитанные кровью и грязью джинсы. Когда смотрела на его ступни, ужасалась. Они были покрыты ранами и волдырями. Порезаны и исколоты. Столько времени он шел и нес меня… мой родной.

Нет, любовь не рождается мгновенно, не рождается в сладких стонах на постели, не рождается в счастье. Она рождается в муках, как и долгожданный ребенок, она рождается в страданиях и боли, чтобы расцвести и заполнить все твое существо собой, затопить чистым, незамутненным, абсолютным восторгом и осознанием. Я ЛЮБЛЮ.

Люблю не тогда, когда хорошо, люблю не тогда, когда светит солнце, а люблю вот такого грязного, измученного, исхудавшего, с заросшим лицом, глубоко ввалившимися глазами, пересохшими губами, со шрамами, порезами и кровоподтеками. И ни в одно из наших мгновений я не любила его сильнее, чем сейчас. Посреди вот этого хаоса, посреди голода, грязи и неизвестности, посреди полной антисанитарии, и нет ничего прекрасней именно этих мгновений, и ни разу раньше я не была так счастлива, как сейчас.

Подняла голову и встретилась с ним взглядом. Увидела сухой блеск безумия в темных зрачках. Дикий взгляд, пронизанный голодом. И меня в ответ пронизывает осознанием, как безумно, как сильно я нуждаюсь в этом мужчине. Как меня окутывает тоской, с каким отчаянным и болезненным наслаждением я вдыхаю запах его тела, его потной кожи.

— Зачем…зачем пошла за мной, сумасшедшая птица?

«Ты будешь звать меня Хан, Птичка!» — напоминанием по венам, вызывая дрожь во всем теле. Как много пройдено от того мига до этого. Как ненавистно было это слово «птичка», и как оно любимо мною сейчас.

Этот акцент, как звучит мое имя его голосом именно по-русски, как неправильно произносит слова, и от этого они еще дороже сердцу. С его особой манерой говорить.

Гладит ладонью мое лицо, размазывая капли воды, лаская, смывая пыль и грязь. И я ощущаю, как ускоряется биение моего сердца, как оно ударяется о ребра, бьется раненой бабочкой.