— Потому что не могла иначе, потому что чувствовала, что ты жив, и я должна найти тебя. Мне казалось, что каждое мгновение моей жизни без твоего присутствия в ней не стоит и копейки. Казалось, что больше ни секунды не смогу вытерпеть разлуку.

Не удержалась и обхватила его грубое лицо двумя руками. Борода колет ладони, а глаза с большими и темными кругами под ними кажутся непроницаемо черными. Смотрю в них, и меня затягивает все глубже. И весь мир вокруг начинает исчезать, растворяться там, в его зрачках. Мне хочется, чтобы все это прекратилось. Наши скитания, наши поиски истины и понимания, насколько мы оба настоящие друг для друга. Хочется оказаться дома, спать в его объятиях ночью, просыпаться вместе с ним рано утром и провожать взглядом на тренировку. Хочу, чтобы он произнес вслух имя нашего сына, хочу… боже, как много и как ничтожно мало я хочу. Просто жить. С ним.

Перехватил мои руки и прижался губами к моим ладоням, покрывая поцелуями едва затянувшуюся рану от того штыря, целуя мои запястья, локти, предплечья, сжимая мой затылок всей пятерней и привлекая к себе. Он дрожит, и я дрожу вместе с ним, особенно когда его колючая бородатая щека касается моей щеки, трется об нее с грубой, звериной нежностью. И меня затапливает счастьем. Оно вкрадчивое, маленькое, испуганное и осторожное трепыхается в венах. И я вдруг осознаю, что впервые я счастлива рядом с ним. Вот так вот. В ужасном водоеме, черт знает где, вне цивилизации, без еды, без нормальной одежды и с мизерной надеждой выжить.

Мне нравится трогать его лицо, мощную шею, его волевой подбородок, широкие скулы, трогать его чувственные губы, ощущая шелушащуюся поверхность. Потянулась вперед и коснулась их своими израненными губами. Как же болезненно сладко ощущать это прикосновение, как заново оживать. Касаться кончиком языка, очерчивая четкий, слегка неправильный контур, пока, вдруг не услышав его стон, не застонать в ответ и не слиться этими иссохшимися губами в поцелуе.

— Останови меня, — шепчет жарко на ухо, оставляя влажные следы от жадного рта, — оттолкни, если не хочешь…. если больно.

— Хочу! — ероша непослушные волосы, впиваясь в них скрюченными холодными пальцами. — Безумно хочу тебя! Не останавливайся! Напомни мне, что мы живы!


Как же осторожно он касается меня, никогда раньше так не касался, а сейчас ладонь накрывает мою грудь, и меня дергает, как от удара током, от соприкосновения чувствительного соска с шершавой кожей. Со стоном чуть прогнулась, чтобы касаться сильнее, чтобы тереться о нее изголодавшейся плотью.

И не только ею. Все внутри меня стонет и воет от голода. Мне кажется, по нему изголодалась каждая молекула моего существа. Я вся соткана из сплошного голода, который обжигает меня изнутри, который страшнее обычной жажды, страшнее холода, жары и всего, что может обрушиться на человека. Мой голод по нему.

— Мне хорошо…, — скромно опуская взгляд и чувствуя, как краска приливает к щекам, и я слышу, как он усмехнулся, услышав наши слова. Они интимней любых других слов.

— Будет лучше, — обещает срывающимся голосом. И у меня все ноет и пульсирует от этого обещания. Любовь в самом эпицентре безнадежности, на краю встречи со смертью.

Привыкшая к его напору, к дикой агрессивности я оглушена этими нежными и сладкими ласками. Словно он изучает мое тело снова. Как невозможно осторожно касается груди, обводя указательным пальцем окаменевшие соски, сжимает указательным и большим пальцем, перекатывая, сдавливая самые кончики, и на подушки его пальцев выступает капля молока, вызывая во мне адскую дрожь и жалобные стоны в его ласкающие губы, в его извивающийся медленными толчками язык, сплетающийся с моим языком.

Зачерпнул воды и облил мое тело, и каждая капля скатилась по разгоряченной коже, оставляя после себя горящие следы, и он слизывает эти, оставляя другие, чтобы пылали, жгли, просачивались в вены, врастали в мясо.

Ощутила горячие губы на своей груди, и истомой пронизало все тело, выгнуло назад, заставляя впиться руками в его волосы, притянуть, заставить впиться сильнее. Язык Хана трепещет на самом кончике сосков, зубы царапают, прикусывают.

— Не могу больше… — жалобно простонать и сдавить его запястья. — Я больше не могу терпеть, прошу, умоляю.

И он знает это, я вижу в горящем взгляде, в дрожащих губах, в стиснутых челюстях.

— Можешь, — приподнял за ягодицы так, чтоб в воде обхватила его бедра ногами, чувствуя, как по животу скользнул вздыбленный, твердый член, — ты даже не представляешь, как много ты можешь.

Ладони ласкают спину в воде, опускаясь ниже, к ягодицам, проникая между ними, проводя пальцами по складкам лона. С воплем выгибаюсь назад, закатывая глаза, с надеждой, что сейчас эти пальцы дадут мне то, что он обещал, а они лишь растирают плоть, скользят у самого входа, дразнят, то чуть проникая внутрь, то выскальзывая наружу, не касаясь зудящего узелка.

Меня начинает трясти от дикого возбуждения. Опьяненная, совершенно растерянная, ни о чем уже не могу думать, только о его пальцах на моей плоти. Какое бледное у него лицо, какие острые и резкие черты, словно искаженные в мучительной пытке, и глаза горят дикостью. Как же он сдерживается и старается быть нежным со мной. Как будто в черных зрачках беснуются все демоны ада, и они бы хотели разодрать меня на куски… но потом. Не сейчас и не здесь.

Как же сильно твердеет низ живота, словно сжимается судорогой.

— Пожалуйста, — жалобно со слезами, доведенная до отчаяния ожиданием.

— Сейчас будет хорошо… — как же сладко звучит это обещание, касаясь пальцами пульсирующего в ожидании клитора, сдавливая его одним сильным движением и срывая меня в бездну. Растирая мощно, быстро, уверенно. Впилась двумя руками ему в волосы, закрывая глаза, содрогаясь всем телом, выгибаясь, хватая воздух широко открытым ртом, быстро выдыхая, выдыхая, выдыхая, чтобы вдохнуть уже криком, содрогаясь в оргазме, прижав его голову к своей груди, сдавливая бедрами его бедра, и тут же ощутить, как насадил меня на себя вот такую вот извивающуюся, стонущую, сжимающуюся в спазмах наслаждения. Задыхаясь, впиваюсь в его губы своими дрожащими губами. Он внутри меня, и мое тело все еще сокращается, сжимая его член ритмично и сильно. Наполненная до краев, ослепленная нереальностью и обрушившимся удовольствием, как бальзамом для уставшего, истерзанного тела.

С сумасшедшей страстью смотрю на его лицо, в его глаза и хочу, чтобы и ему было хорошо, чтобы он кричал для меня, стонал мне в губы. Пусть скажет мое имя…

Но вместо этого он приподнимает меня и насаживает на себя дьявольски медленно, облизывая мою шею, выдыхая в нее раскаленным дыханием.

— Тебе хорошо? — шепотом на ухо, кусая за мягкую мочку, ощущая, как в ответ дернулся внутри член, разбух еще сильнее.

— Пи**ец как хорошо…птичка. — сквозь стиснутые зубы.

Его нежная грубость сводит с ума, заставляет взвиться от накатывающей волны возбуждения, и я, впиваясь в его плечи, приподнимаюсь, чтобы насадиться самой, но он сдавливает мою талию, обездвиживая, не давая пошевелиться. Смотрит исподлобья. Уже похожий на себя, возбужденный и дрожащий от похоти дьявол.

— Нееет…иначе я взорвусь.

Хрипло, обреченно.

— Взорвись, — шепотом в его шею, не выдерживая и кусая кожу, зажимая зубами и наслаждаясь вкусом во рту.

— Позже.

— Сейчас, — нагло, двигая ягодицами. Сдавил сильно за талию.

— Хочу…чтоб не кончалось…слышишь? Не кончалось…Бл********дь!

И сорвался, быстрыми зверскими толчками. Сильнее, сильнее, сильнее. С такой скоростью, что меня всю трясет от этого напора. А он насаживает меня на себя с диким ревом, с громким воплем на одной ноте, пока не затрясся, сдавливая обеими руками, закатив глаза в кайфе, изливаясь внутри горячими струями, пульсируя, вбиваясь сильнее и глубже. И меня уносит следом за ним острой и резкой вспышкой экстаза. Пронизало все тело. Вспороло прохладную от воды кожу, но горящую изнутри.

И он не прекращает двигаться. Продлевая нашу агонию, проталкивая ее внутрь меня, срастаясь со мной в одно целое.

* * *

Потом мы лежим голые у костра, который с грязными руганями разжигал мой муж первобытными методами, и, когда я смеялась, ругался и на меня, пока наконец не появились первые искры, и он не раздул пламя, разложив возле него одежду, и не улегся, пристраивая меня сверху на себе, чтобы мое обожженное тело не касалось земли. За костром умостилась Лала, она сушила свою полосатую шерсть и щурилась довольная.

Мы не спали. Мы говорили всю ночь. Еще никогда столько не разговаривали за всю нашу совместную жизнь, и я чувствовала, как руки Хана гладят мою спину, мою голову с очень коротким ежиком волос.

— Не уходи! Давай пойдем вместе. Мне уже лучше. Я отдохнула, я не голодна и выдержу дорогу.

— Нет! Тебя лихорадит, и ты еле на ногах держишься. Я быстрее дойду один. Мне будет спокойней. С тобой останется Лала.

— Я боюсь оставаться одна!

— Я вернусь очень быстро. Мы немного заблудились, но теперь я знаю, куда идти.

— Хорошо. Я буду ждать.

— Никуда не уходи, слышишь? Иначе я не смогу найти тебя.

— Не уйду.

Он одевался в просохшую одежду, а я заматывала ему ноги обрывками ткани с подола своего платья, приматывая кору деревьев к ступням, чтобы немного смягчить трение о сухую траву. Перед тем как уйти, Тамерлан вдруг резко наклонился ко мне.

— Я люблю тебя, Вера. Теперь я знаю, что твое имя — это и есть вся ты…

Слезы выступили на глазах стремительно быстро, я не смогла сдержать их и рывком обняла его за шею.

— Нет… я Ангаахай, твоя птица, твоя…

— Моя птица, мои крылья. — шептал и целовал мою шею. — Надо идти. До ближайшей деревни сутки или чуть больше. Если там будет транспорт, то через два дня я вернусь за тобой.