Звери помнят добро, в отличие от людей. Зверям не надо еще и еще. Им достаточно одного раза, чтобы навеки остаться преданными.

* * *

Нас везли в крытом фургоне, Лан присосался к моей груди, сдавливая ее ручонками, жадно, бешено глотая текущее ему в рот молоко, которое мое тело словно зарезервировало для него. Под голосок Эрдэнэ, которая взахлеб рассказывала обо всем. Я смотрела на бледное лицо своего мужа, слушая ее и чувствуя, как во мне умирает еще что-то светлое, как черствеет какая-то частичка души, верившая в верность, в преданность… Значит, враг был совсем рядом. Лютый враг, подлый, враг безжалостный и дикий. Зимбага, которую я так любила. Зимбага, которой верила, прислушивалась к советам и давала детей… та, кого Хан вытащил из ада и дал шанс на еще одну жизнь.

Когда Тамерлана отнесли в комнату, и им занялись врачи, я тяжело села на стул, уронила голову на руки. Облегчение не наступало. Да, нас нашли, да, мы в безопасности, но никто не дал мне гарантии, что мой муж выздоровеет. Я видела, как кололи иглами его вены, как ставили трубку в горло и надевали кислородную маску.

Маленький Лан уснул, и Эрдэнэ унесла его в другую комнату, а я осталась одна, наедине со своими страхами. Наедине сама с собой и пониманием, что как прежде уже никогда может не стать. Я слышала разговор врачей.

— Может быть полный паралич…

— Или частичный. Последствия самые разные.

— Может быть и летальный исход.

— Да, противоядие ввели, но не факт, что сыворотка спасет его.

Сдавила руки в кулаки, кусая губы. С нами этого не произойдет. Мы слишком много прошли, чтоб сейчас я… я осталась одна.

* * *

Выздоровление было долгим и мучительным. Братья привели какого-то шамана из дальней деревни, показали ему тело змеи, и тот заверил жестами, что с Ханом все будет в порядке.

Но несколько первых дней его мучали сильнейшие боли в ране, которая образовалась на месте укуса. Я дежурила возле него сутками, то укачивая Лана, то смахивая испарину со лба моего мужа, промакивая тампоном, смоченным в лимонной воде, пересохшие губы. Но он все еще не приходил в себя, и я начала отчаиваться. Как будто все терпение, вся вера, вся моя надежда на что-то светлое вдруг разбились о камни, не выдержали, и на меня навалился ужас, что Тамерлан больше никогда не откроет глаза.

Мы жили в мрачном доме братьев Тархана и Тамира. Их историю я не знала… Никто и не торопился мне рассказывать. Братья напоминали отшельников. Они по большей части молчали. Даже за ужином. Уходили далеко за полдень и возвращались под утро. Тамир более приветлив, чем Тархан. Тархан кажется старше своего брата и сильно похож на Тамерлана. Их можно было бы даже перепутать, если бы не длинные, почти до пояса, волосы Тархана. Он носил в основном черные майки, узкие джинсы и повязку на голове. Все его тело забито иероглифами. Тогда как второй брат одет совсем иначе, и его волосы пострижены почти под ноль, а на лице совершенно нет растительности. Когда их обоих не было, Эрдэнэ приготовила мне крепкий чай и села рядом за столом.

— Ты не смотри, что они такие молчаливые. Они хорошие. Они меня приняли и спрятали. Молоко для Лана из деревень приносили.

— Кто они?

— Братья папы. Дядьки, — она пожала плечами и невозмутимо откусила кусок бутерброда с колбасой.

У детей все намного проще. Если дал молока, приютил — значит, хороший. Со мной не так просто. Одна хорошая уже была рядом. Таскала не только молоко, а в душу змеей просочилась.

— Я поняла, что они братья… и все?

— Они бандиты, их здесь все боятся.

Сказала совершенно спокойно и отпила чай.

— Понятно. Бандиты, значит.

Потом я узнаю, что Тархан и Тамир держат огромную группировку, которая занимается нелегальным сбытом краденого золота. В том числе и золота Скорпиона. И, да, их не просто боятся — от одного их имени, произнесенного вслух, местные падают на колени. Они дети прОклятой. Они ублюдки самого дьявола. Дом обходят десятой дорогой. Даже сука Албаста не смеет сюда сунуться.

В это утро Тархан вернулся домой первым. Привез еду: молоко, мясо, овощи, хлеб. Бросил на стол на кухне. Потом посмотрел на меня узкими, черными глазами, напоминающими своим равнодушным выражением взгляд Тамерлана.

— Приготовь ужин, невестка. — достал из кармана склянку и поставил передо мной. — Это для мужа твоего шаман передал. Мазать будешь утром и вечером. Сказал, если сегодняшнюю ночь переживет, то можно надеяться на выздоровление… либо завтра хоронить будем.

Судорожно сглотнула, сдавив склянку холодными пальцами.

— Не будем.

— Тебе уезжать надо. Долго здесь быть нельзя.

Ясно. Значит, гостеприимство вот-вот подойдет к концу.

— Понимаю… Лан по ночам кричит… и столько людей кормить.

Изо всех сил на стол поставил бутыль с оливковым маслом.

— Салат сделаешь!

Потом повернулся ко мне.

— Тебе кажется, что мы в чем-то нуждаемся, невестка? Или кажется, что детский плач — это основная проблема?

Как же с ним тяжело говорить, как и с моим мужем когда-то. Словно вокруг него стена непробиваемая.

— И нет, вы не мешаете. Просто живем мы по-другому. Сюда в любой момент прийти могут и дом сжечь, или перестрелять всех. Это тебе не ваша столица и особняк Скорпиона, со всех сторон охраняемый.

— Мне некуда возвращаться. Дом заняла Цэцэг… и другие. Батыра куда-то вывезли.

— За Батыра не волнуйся. Людей соберем, вернем тебе дом и власть. Шаман передал… обмой его, бороду сбрей. Возможно, сегодня или в себя придет, или… Сама понимаешь.

— Нет! Не понимаю!

И не пойму никогда!

— Понимаешь!

Я не хотела об этом думать. Думать о том, что вернусь домой одна, о том, что он не откроет глаза. Что… это может быть конец, что все вот так закончится. Когда мы выбрались, когда наш малыш с нами, когда Эрдэнэ ходить научилась и танцевать. И братья нашлись.

— До вечера подождем… Вечером обмой.

Я у постели весь день провела, и за руку держала, и пальцы снова растирала, просила не оставлять меня, просила дать нам последний шанс. Как лежал на спине с закрытыми глазами с первого дня, так и остался лежать, только дыхание слышно тяжелое, со свистом, и судороги тело пробивают.

— Мой внук сильный. Он выкарабкается.

Вскинула голову и застыла, увидев силуэт Батыра в коляске с вороном на плече. Вскочила со стула и бросилась к нему, падая на колени, роняя голову ему на руки, так, чтобы обхватил ее своими большими, мягкими ладонями, поглаживая ежик волос, утешая.

— Ну все…все, хватит рыдать. Я жив, и внук мой выживет. Он сильнее, чем ты думаешь. Столько всего пережил и это переживет. Тем более есть ради кого. А потом мы все вернем, и имя наше, и империю. С тремя-то внуками! И правнуком!

Голову резко подняла — оказывается, уснула рядом с постелью. Вечером принесла бритву, ножницы, нагрела в тазу воду. Каждый вечер обмывала его, растирала руки, ноги. Рана постепенно затягивалась, и сетка из вен исчезала, отек спал. Тогда почему он глаза не открывает? Эрдэнэ вызвалась помочь. Волосы ему расчесывала. А мне жутко. Как будто мертвеца обмываем. И как…как я бороду сбрею.

И словно я опять возвращаюсь туда, где я призналась ему, что жду моего малыша.

— Он ничего мне не говорил.

— А он и не должен. У нас не отчитываются перед женами…

— У вас… постоянное у вас. А как же нормальные отношения, доверие, теплота, разделение всех успехов и неудач?

— Зачем? Жена и мать не должна нести на себе ношу, большую, чем вес ее ребенка.

Я увидела, как он побил конем моего офицера, и разочарованно выдохнула.

— Я хочу быть большим, чем просто жена… я хочу быть его другом, хочу знать, чем он занимается, что его интересует. Хочу быть частью его жизни, частью всего, что является им.

Дед поднял на меня тяжелый взгляд и долго смотрел мне в глаза.

— Смотрю на тебя и никак не пойму, где подвох. В каком месте есть тот самый изъян. Ведь он должен быть. Ты не можешь быть настолько идеальной… или мой внук продался дьяволу целиком и полностью, и тот немного потряс рай. Интересно, он сам знает, насколько ему, засранцу, повезло?

— Вы раньше так не считали.

— Я и сейчас не особо рад этому браку, потому что у нас принято жениться на своих… но ты заставляешь меня менять свое мнение. На старости лет многие взгляды становятся полярно противоположными тем, что были в молодости. Ценить начинаешь совсем другое. И я вижу, что ты его любишь… моего внука. По-настоящему. Не ради денег, драгоценностей, подарков и других благ. Ради него самого. Я бы многое отдал, чтобы в свое время меня кто-то любил точно так же. Я помогу тебе.


Макнула лезвие в мыльную воду, наклонилась и вдруг услышала тихое, хриплое:

— Даже не думай…жена!

Одернула руку и застыла, глядя на лицо своего мужа. Веки слегка дрогнули.

— Бороду не тронь… с ней под землю пойду.

Закричала. Уронила таз, схватила руку его, к губам поднесла. Целую, осыпаю поцелуями и не могу успокоиться. Меня разрывает от облегчения и от боли, от любви бешеной. Кажется, я от нее задохнусь.

— Живой я…живой. Сына…покажи.

* * *

Он ее слышал. Слышал, как молилась за него, слышал, как Бога просила, как маму свою звала. Не проси Бога, Птичка, Бог давно его забыл. А Дьявол только и ждет, когда сыграет с ним последнюю партию в шахматы. Хочет заорать ей, чтоб прекратила душу рвать слезами своими. Что слышать их невыносимо. А сам не может пошевелиться. Все тело горит. Болит и словно чужим стало.

Но человек так устроен, что учится в любом состоянии, и он учился. Учился различать интонацию ее голоса по утрам, прислушиваться к колыбельным, которые сыну пела. Понимать, как сильно она любит их детей. ЕГО детей. Его кровь и плоть. Он готов был сто раз сдохнуть за одну единственную возможность увидеть их, тронуть, сдавить руками.