На камерах было видно только, как женщина дергается и извивается в конвульсиях, прыгая вниз-вверх, выкручиваясь, цепляясь за плечи заключенного скрюченными пальцами, ломая ногти о деревянный столб.

Один из охранников грыз яблоко и ухмыляясь смотрел на мониторы.

— Ты смотри, наша ненасытная сегодня в ударе.

Второй затянулся сигаретой и присвистнул.

— У Тигра, я слыхал, там такое орудие…

— Ты гляди, как дергается… как будто.

— Бл*дь! Твою ж маааать! Это кровь?

— Где?

— Там!


…По светлому полу растекалась темно-бордовая лужица, а женщина обмякла и рухнула вниз. Из колонки донесся адский хохот. Заключенный смеялся окровавленным ртом и смотрел в глазок камеры.

* * *

Чуть позже избитый до полусмерти Хан валялся в карцере, уткнувшись отекшим лицом в пол, с трудом выдыхая от адской боли в ребрах, и вспоминал, как орала и вопила Красногубая Сука, когда поняла, что он убил ее лучшую клиентку-извращенку и денежный мешок. Интересно, как она теперь выкрутится из того дерьма, в которое он ее окунул? Это стоило каждого удара плетью по спине, на которой не осталось живого места.

Сквозь марево боли и тумана до него доносились чьи-то голоса.

— Ты же хотел, чтобы он для нас дрался. Он мог бы принести нам миллионы! Тебе миллионы!

— Я хочу, чтоб он сдох! Сейчас сдох! Сегодня же! Ты заигралась, слышишь? Ты должна его убрать! Это перешло все границы! Я приехал сюда, потому что ты зашла слишком далеко. И он не станет для тебя драться. Его надо уничтожить!

— Станет! Я его сломаю, и он станет драться. У меня миллионы способов поставить его на колени. Ты не представляешь, сколько золота он нам принесет.

Нет, он принесет им смерть… пусть только дадут встать на ноги, и он придумает, как выбраться отсюда или как убить красногубую тварь.


Глава 7

Птица с шипом терновника в груди повинуется непреложному закону природы; она сама не ведает, что за сила заставляет ее кинуться на острие и умереть с песней…


В тот миг, когда шип пронзает ее сердце, она не думает о близкой смерти, она просто поет, поет до тех пор, пока не иссякнет голос и не оборвется дыхание…


Но мы, когда бросаемся грудью на тернии, — мы знаем, мы понимаем,


и все равно — грудью на тернии…


Так будет всегда…

(с) Поющие в терновнике

— Ехать в степь — не самая лучшая идея, госпожа.

Я бросила взгляд на Дарива, а затем на Тургэна, который курил длинную трубку и поглаживал пальцами один ус, который телепался ниже его подбородка, скрытого узкой жиденькой бородкой.

— Он прав — женщинам там не место.

— Я не женщина.

И с яростью посмотрела на Дарива. Меня бесило, что он не поддерживает, а пытается ограничить, пытается задержать и помешать.

— Не воспринимай меня, как женщину. Я хочу, чтоб ты воспринимал меня, как человека без пола.

— Здесь ваш пол еще более важен, чем дома. Для всех вы — женщина, которая не должна кататься по степи и ходить по злачным, гнилым местам.

Я пренебрежительно повела плечами.

— Ты точно знаешь, где это место? Где нашли этих людей?

— Никто не знает точно. А тот, кто знает, либо мертв, либо молчит.

Я достала золотой слиток и положила перед мужчиной.

— А если вот так?

— А если вот так, — потрогал золото и даже укусил его боковыми зубами, так как одного переднего у него не было. — если вот так, то самим вам его никогда не найти. Из уважения к Скорпиону я дам вам провожатого. Вас отведут туда, где нашли трупы. Это все, что я могу.

— Вот и отлично.

Когда мы вышли из старой лавки на улицу, Дарив схватил меня за руку.

— Это безумие чистой воды. Это риск, это…это просто дикость — тащиться в степь и искать там неизвестно что.

— Не неизвестно что, а моего мужа. Его следы. Я ухватилась за ниточку. Я наконец-то что-то нашла.

— Где? В степи нашли?

— Да хоть в аду! Мы поедем туда немедленно!

— Я могу это сделать сам!

— Я приехала сюда не для того, чтобы ты делал все вместо меня.

— Ваша внешность, ваша одежда….

— Все поправимо. Найди мне мужскую одежду, а волосы я спрячу.

В его глазах промелькнуло то ли уважение с восхищением, вперемешку с бессильной яростью. Я откинула цветастый полог в лавке Тургэна.

— У тебя есть для меня мужская одежда и головной убор?

Тот быстро закивал и радостно бросился искать на полках в пыльном барахле какие-то цветастые тряпки. Вскоре я мало походила на женщину. Великоватые штаны, подпоясанные веревкой, поверх них ветхая рубашка, расшитый орнаментом жилет и жакет полностью скрыли мою грудь и талию. Волосы я спрятала под круглую шапочку с тонкой полосочкой меха по краю, выеденную молью. Для пущей правдоподобности Тургэн испачкал мне лицо.

— Теперь вряд ли примут за женщину, скорее, за мальчишку-посыльного или просто за оборванца. Ты тоже переоденься. Не светись своим шикарным шмотьем. У нас тут так не одеваются. Если не хотите привлечь внимание.

Пока Дарив переодевался, я рассматривала сувениры на полке в лавке, ходила между стеллажами, с любопытством разглядывая маленькие буддистские фигурки, вырезанные из дерева или выбитые из слоновой кости. А потом увидела черную тигрицу с золотым ободком на шее. Размером чуть меньше моего указательного пальца.

— Почем такая фигурка?

— Берите. Дарю.

— Правда?

— Правда. Вы мой первый покупатель за целую неделю.

Я сунула фигурку в карман шаровар, как вдруг снаружи послышались голоса, и лицо Тургэна изменило свое выражение. Он махнул мне рукой.

— Надо прятаться. Быстро! Сюда!

Отодвинул шторку возле прилавка, и я юркнула туда, не успев спросить, почему надо прятаться и от кого.

— Как дела, Тургэн? Что есть для нас?

— Ничего нет.

— Плохо, дорогой. Плохо. Должно быть. Албаста ждет. А она очень не любит ждать. Ты задолжал… ты знаешь уговор.

Я выглянула из-за шторки и увидела двух лысых мужчин в черной одежде. На их выбритых черепах, сбоку виднелись странные татуировки в виде какого-то знака.

— Скоро будет. Дайте мне день или два.

— Если через три дня не отдашь десять процентов — твоя лавка превратится в кучку углей, потому что толку от нее нет.

Я неловко переставила ногу и зацепила какую-то коробку. С громким шуршанием та свалилась на пол, и из нее высыпалась какая-то крупа.

— Что там у тебя? Кого прячешь?

— Никого. Это крысы.

— Врешь, гнида. А ну отойди.

Я затаилась, дрожа всем телом. Один из лысых «из ларца» одернул шторку и оказался лицом к лицу со мной

— Это что за рвань ты здесь прячешь?

— Это…это мой дальний родственник. На рынке кое-что узнает для меня.

— Родственник? С европейским лицом и голубыми глазами?

— Ты ж знаешь… мой брат женился на русской… это ее племянник.

Лысый внимательно на меня смотрел, склонив голову на бок, а я молилась, чтобы Дарив не выскочил из укрытия и все не испортил.

— На девку похож. Как зовут?

— Он немой. Не слышит ничего и не говорит. Они мне его отдали, чтоб не содержать.

Пальцы лысого разжались.

— Ясно. Долг не вернешь, пацана заберу — будет своей мордой смазливой расплачиваться.

— Или задницей. Гыыыыы. Албаста найдет ему занятие.

Толкнул Тургэна в грудь и вышел из лавки, а я, кусая губы и тяжело дыша, смотрела им вслед, придерживая шторку рукой.

— Кто это?

— Да так… не важно. У нас тут свои проблемы и законы.

— Что за долг? Тебе нужны деньги?

Отрицательно качнул головой.

— Нет. Не деньги.

— А что тогда?

— Меньше знаешь — крепче спишь.

Сейчас Тургэн мало походил на придурковатого мужлана с зачуханной лавки. И мне вдруг показалось, что вся эта мишура просто спектакль и прикрытие. Никто здесь не является тем, кем кажется на первый взгляд.


— Ганжуур, сюда иди.

Откуда-то из недр склада вынырнул худощавый мальчишка лет десяти.

— Проведешь этих людей к красному колодцу. Там, где тех мертвецов нашли.

Мальчишка посмотрел на меня, потом на Дарива, который вышел из своего укрытия бледный, как стена, все еще сжимая нож в руке.

— Опасно туда сейчас… там эти из города рыскают. Узнают чего… у нас неприятности будут.

— Проведи, я сказал, и так, чтоб не узнали.

* * *

Мальчишка шел впереди и пел какую-то песню. Шел бодро, размахивая худыми руками, иногда припрыгивая и пиная ногами камушки. Я догнала его, игнорируя предостерегающие жесты Дарива.

— Эй, тебя как зовут?

— Никак.

Огрызнулся и дальше вперед побежал, а я разозлилась и тоже прибавила ход, схватила его за руку.

— Мы уже час идем. Куда ты нас ведешь?

— К колодцу, как дядька велел.

— А что там у колодца?

— Сам увидишь!

— Ты… гаденыш, с госпожой повежливей!

— Какой еще… госпожой.

А потом с ног до головы осмотрел, прищурился.

— Та ладно? Серьезно? Бабу в степь?

— Я не баба, ясно? И я мужа своего ищу. Если поможешь мне — золото тебе дам. Так что на безбедную жизнь хватит. Скажи… видел здесь тюрьмы… ящики, где людей держат?

Лицо мальчишки вытянулось, и даже раскосые узкие глаза начали казаться больше.

— Какие ящики? Не знаю ничего! Туда идем, где этих выкидывают… Так дядька велел.

— Выкидывают кого?

— Вы ж хотели… там, где тех мертвых нашли.