Я смотрю на него.

– Сурова? – говорю я холодно. – Нет.

Мне не стоило отвечать. Я не должна была реагировать. Это как раз то, чего он хотел, и я повелась. Он знал, что так и будет, если ему удастся вызвать мое раздражение. Знал, что мое желание возразить окажется сильнее меня. Оно словно душило меня, и я никак не могла его подавить.

Доктор Фалькштейн смотрит на меня. Вокруг стоит тишина, и только дождь монотонно стучит по крышам.

– Если вы думаете, что я не поняла, что вы задумали, то ошибаетесь. Я прекрасно все понимаю.

– Я ни секунды не сомневался в этом, – улыбается он.

Снова воцаряется тишина. Слышны только капли. Как белый шум.

– Почему ты так сердишься на свою мать? – спрашивает доктор Фалькштейн через несколько секунд.

«Итак, мы снова вернулись к открытым вопросам», – думаю я и слышу свой ответ.

– Не знаю.

– Не знаешь или не хочешь говорить?

Я молчу, уверенная, что он спросит что-то еще, если я не буду отвечать достаточно долгое время, но он молчит. Он просто ждет. Улыбаясь и терпеливо глядя на меня. Эта комбинация заставляет меня нервничать. Как и тишина, наполняющая комнату. Она почти так же материальна, как, например, еще один человек. Как будто ее можно коснуться.

Я с удовольствием рассказала бы ему все. Но правда ранит, даже если вы ее уже знаете.

– Обо мне никогда не было речи, – внезапно говорю я, и мой голос кажется мне слишком несмелым и чужим. – Даже в те дни, когда речь должна была идти обо мне.

Доктор Фалькштейн разглядывает меня. Я вижу в его глазах дружелюбие. В голове тут же поселяется мысль о Джейкобе, который вдруг так изменился по отношению ко мне, и горло сжимается, вызывая чувство, что если скажу еще хоть слово, то разрыдаюсь.

Но я не знаю почему. Джейкоб ничего мне не сделал. Ничего не произошло. Во всяком случае, ничего, за что можно было бы зацепиться. Я думаю о предстоящей ночи и представляю себя одну в собственной комнате, без его плеча, без него. При этой мысли из меня вырывается нечто, о чем я даже не подозревала. Как будто я страдала от запора. И вдруг наступило облегчение. Я рыдаю, всхлипывая, как ребенок. Лицо мокрое от слез, все тело трясется, и я не могу перестать плакать.

Доктор Фалькштейн просто ждет. Проходят минуты, а он ждет. Ждет и ждет, пока мой нос, наконец, не оказывается полностью заложен, и я высмаркиваюсь. И это самое прекрасное опустошение за долгое время. Как будто слезы унесли часть моей печали. Как канализационная система.

Мои щеки горят, а дыхание постепенно успокаивается. Доктор Фалькштейн протягивает мне коробку с носовыми платками. Они тонкие и прозрачные, я вытаскиваю два и вытираю лицо. И тогда он снова улыбается мне. Как отец. Или хороший друг.

– Может быть, теперь ты хочешь поговорить о своей матери? – спрашивает он.

– Да, – отвечаю я. А потом рассказываю ему о матери.

Джейкоб

Луиза ушла. Я почувствовал это, едва вернулся домой. В квартире было чисто и мучительно пусто. Как раньше, когда я еще чувствовал себя здесь гостем.

Зубная щетка Луизы исчезла. И ее запах с постельного белья – тоже. Теперь оно пахнет уже не нами, а морской свежестью. Как будто тех ночей, когда она спала у меня в объятиях, никогда и не было.

Я развешиваю белье. А потом иду на кухню и завариваю чашку чая. Всего одну. Только себе. До Луизы сочетание солодки и мяты было мне незнакомо. И это чувство – тоже. По крайней мере, настолько.

В детстве мне часто было одиноко. Это была одна из немногих констант в моей жизни. Что-то надежное. Я не хочу думать о своей матери. Ни о том, что она сделала, ни о том, что не сделала. Если бы существовала таблетка или шприц, чтобы полностью и навсегда забыть человека, я бы не сомневался ни минуты. Я немедленно и безвозвратно вычеркнул бы мать из своей памяти.

Я беру чай и иду в свою комнату. Я делаю это лишь для того, чтобы хоть что-то делать. Чтобы двигаться, пока мои мысли стоят на месте. Когда сажусь на край кровати, мой взгляд падает на стул рядом со шкафом, на котором еще несколько часов назад стоял рюкзак Луизы.

Почему-то мне кажется, что мы расстались. Что сегодня утром она еще была моей девушкой, а теперь уже нет. Вот только этого никогда и не было.

Луиза

Воздух в нашей квартире отдает затхлостью, а мои глаза болят от слез. Доктор Фалькштейн рекомендовал мне противоотечные капли. Сказал, что они очень хорошо помогают, так что я зашла за ними по дороге домой. И правда: теперь мои глаза всего лишь красные.

Я заглянула в холодильник – он был пуст. Там была только моя запеканка из макарон, похожая на священную реликвию: сплошь усеянная пушистыми зелеными и белыми пятнами. На дверце осталось пол-литра молока. Оно вывалилось в раковину комками. Похоже, последние несколько дней моей мамы тоже не было дома. А если она и была, то ничего не ела, а если и ела, то, по крайней мере, не мою макаронную запеканку.

Я быстро сходила за покупками. Всего лишь пара мелочей на выходные. По дороге к REWE я, как всегда, сделала крюк, чтобы не пройти мимо «первой могилы» Кристофера. Интересно, изменится ли это когда-нибудь?

Вернувшись в квартиру, я хотела позвонить Джейкобу, но не знала, что сказать. Поэтому звонить не стала. Вместо этого я надела наушники, включила свой «микс недели» в Spotify и принялась за уборку.

Через два часа в квартире стало чисто, а я смогла добавить несколько песен в «список любимых». Две из них я уже знала, но забыла: «Heart Of Stone» датской рок-группы The Ravonettes и «Boris» дуэта BOY. Две других я открыла для себя буквально только что: «Not For Nothing» американских Mutual Benefit и «Bucket & The Rag» группы You Raskal You. Я подумывала, не отправить ли их Джейкобу, но потом решила, что он наверняка уже их знает.

Когда вошла в ванную, здесь витал аромат моего любимого апельсинового чистящего средства, а поверхности блестели. Я посмотрела в зеркало без разводов, на узкое лицо с покрасневшими глазами и волосами длиной с кисточку. И, хотя мои волосы были очень коротки, мне они показались слишком длинными. Поэтому я их сбрила, и они рассыпались по раковине, как черный снег. Умиротворяющее зрелище.

Потом я убрала их пылесосом, а после долго принимала душ. И, пока теплая вода стекала по моему лицу, я все гадала, как там Джейкоб. Может быть, он тоже думает обо мне. Во мне было что-то большее, чем просто мысли о нем.

Я вытерлась и оделась, а затем приклеила к стене новый держатель для зубной щетки. Вообще-то я не собиралась его покупать, но потом не смогла поступить иначе. Мысль о том, чтобы вернуть мою зубную щетку обратно в допотопный стакан, была просто невыносима. Как будто речь шла не просто о зубной щетке, а обо мне. Именно так я себя и чувствовала. Как символ распада нашей семьи. Всего несколько лет назад на полке рядом с раковиной стояли два стакана с четырьмя зубными щетками. Синей, красной, зеленой и желтой. Тогда все было хорошо. Во всяком случае, так казалось. Но потом папина зубная щетка вдруг начала с заметной частотой пропадать по выходным. Пока однажды вообще не вернулась. Как и он. Примерно в то же время мама купила электрическую зубную щетку и стала работать все больше и больше. Потому что, по ее словам, другого выхода не было. И вот ее электрическая зубная щетка начала курсировать взад-вперед между клиникой и квартирой. Вместе с ней. Какое-то время оставались всего две зубные щетки. Зеленая и желтая. И, наконец, осталась только моя. Часто именно мелочи показывают, что что-то не так. Детали, которые большинство людей упускают из виду. Хорошо, что я купила этот держатель. Мне стоило сделать это гораздо раньше.

Теперь я сижу в своей комнате с тарелкой макарон с маслом и чувствую себя ужасно одинокой. Мне хочется позвонить Минг и поговорить с ней. Спросить, как у нее дела, рассказать о Джейкобе. О том, что я скучаю по нему. Но я не могу просто позвонить ей после всего, что произошло. Сначала мне нужно извиниться. А может, я даже должна. Может, так будет правильно. Но мне кажется, что это неправильно. Фальшиво. Потому что именно так я и думаю. Потому что я сказала правду.

Я вяло ковыряю вилкой макароны и прокручиваю новостную ленту Facebook. Каждый третий пост – о сериале «Мертвые девушки не лгут». Почему-то мне тоже хочется посмотреть этот сериал, ведь его смотрят все. Но я не могу этого сделать. Не здесь. И уж точно не одна. С другой стороны, мне было бы чем убить следующие две недели. Большинство людей любят каникулы. Но я их не выношу. Это только дополнительные часы, которые нужно чем-то заполнить.

Скука побеждает, и я запускаю Netflix. Я просматриваю сериалы и в конечном итоге выбираю «Карточный домик». Где одна серия, там и три. Едва начинается четвертая, как мой телефон вибрирует. Это не сообщение от Джейкоба. Это электронное письмо. От Кристофера.

Futureme.org

Кому: [email protected]

Половина десятого вечера в Германии


Дорогая Лиз.

Следующие две недели ты свободна. Бьюсь об заклад, ты «безумно» ждала этих нескончаемых часов, которые проведешь дома. Мама, конечно же, снова пообещала, что возьмет отпуск, но потом так и не взяла. Как всегда. А папа стопроцентно полетит со своей Флегмарион на пару недель куда-нибудь на солнце, чтобы отдохнуть от своей ужасно напряженной жизни. И тоже – как всегда.

Что касается тебя, то придется остаться в Мюнхене, где идет дождь. В середине месяца пойдет снег, и все опять будут застигнуты врасплох. Как и каждый год. Люди будут размещать в Facebook фотографии своих улиц и балконов, садов и растений в горшках. И везде будет лежать снег. Четыре сантиметра свежевыпавшего снега. И люди снова будут ездить на машинах и велосипедах так, будто никогда прежде его не видели. Они будут ругаться и ныть, и не будут говорить больше ни о чем другом.

Всегда происходит одно и то же: март симулирует весну, а апрель безжалостно засыпает всех мокрым снегом.