Аннэ Фрейтаг - Вечность в тебе

– А я все равно считаю, что ты, Джейкоб, готовишь просто превосходно, – говорит Андреа.

Уолтер, нахмурившись, изучает меня взглядом. Я знаю, о чем он думает. Он знает мою мать и всю правду. Знает, что в детстве я начал готовить, потому что Айрис почти никогда не готовила для меня. Она просто забывала об этом. Вот про пиво Питера она не забывала никогда. У нас дома почти всегда были только консервы и тосты, и я тратил часть своих карманных денег на еду. Когда я готовил, она, бывало, хвалила меня. Только тогда мне удавалось снискать похвалы. Однажды она рассказала мне, что мой отец – повар. Мне тогда было пятнадцать. Она стояла в дверях и говорила: «Думаю, это была одна из причин, почему я влюбилась в него». В тот момент я поклялся себе, что никогда не стану поваром. Но до того дня это было моей мечтой.

Луиза

Стемнело, и комната опустела, если не считать мебели. Она – единственное, что здесь осталось. И еще тени на стенах. Я стою посреди комнаты и оглядываюсь по сторонам, и слова в моем сознании кружатся, словно комары в ночи.

Fingerspitzengefühl, Geborgenheit, serendipity[31], natsukashii[32].

Natsukashii мне особенно нравится. С японского это означает что-то вроде ностальгии. Но в этом слове заложено намного больше. Это чувство, которое пробуждается в нас, когда мы вспоминаем что-то очень любимое, что было давным-давно. Например, блюдо, которое вы очень любили в детстве, но с тех пор не ели. И если спустя много лет вы снова пробуете его, то ощущаете это вполне определенное, специфическое теплое чувство. То же, что и в детстве. Это natsukashii. Воспоминание, которое мы чувствуем так же, как и тогда. Будто и не было прошедших лет. Места тоже могут быть natsukashii. И запахи. Для меня natsukashii – когда я чувствую запах молока совсем незадолго до того, как оно закипит, потому что мы с Кристофером в детстве всегда готовили шоколадный пудинг. Или когда я слушаю Майкла Джексона. Или вижу цветные хозяйственные перчатки. Natsukashii – прекрасное слово для обозначения еще более прекрасного чувства.

– Не знаю, как ты, – говорит мама, возвращаясь в комнату, – но я умираю с голоду. Что ты думаешь насчет пиццы?

– Звучит неплохо, – говорю я.

– Pizza Verde? – спрашивает мама.

Я киваю и отвечаю:

– Это будет natsukashii, – не думаю, что мама меня поняла. Но Кристофер бы понял.

Мы выходим в коридор. Я чувствую, что вся в пыли, и это отвратительно. Не будь я так голодна, то сначала приняла бы душ. Мама бренчит ключами от дома – явный признак того, что мне следует поторопиться с обувью.

Поэтому я быстро завязываю шнурки, достаю из гардероба черную куртку с капюшоном и резко открываю дверь квартиры.

А за ней стоит Джейкоб.

Джейкоб

– Джейкоб, – говорит Луиза. – Что… что ты здесь делаешь?

Ее глаза большие и усталые, а в них – выражение, которое скрывает, что происходит у нее внутри. Рядом с ней стоит женщина. Определенно это ее мать. Я как-то иначе представлял ее себе. Менее симпатичной.

– Хм, – говорю я. – Входная дверь внизу была открыта, вот я и вошел, – мой голос кажется мне странно чужим. – Но, кажется, я не вовремя. Я могу прийти как-нибудь потом.

– Нет, – говорит Луиза, качая головой. – Ты как раз вовремя.

Она смотрит на мать.

– Да, – говорит та, переводя взгляд с дочери на меня. – Все в порядке.

Мы молча стоим, и я спрашиваю:

– А вы с Луизой собирались куда-то идти?

– Только за пиццей, – говорит она и смотрит на Луизу. – Как считаешь, Пчелка? Я могу быстренько сходить одна, а вы с Джейкобом, – на мгновение она колеблется, – в это время накроете на стол.

– Хорошая идея, – кивает она.

– Ты будешь пиццу, Джейкоб? – спрашивает мать Луизы.

– Нет, спасибо, – отвечаю я, – я уже поел.

– Тогда, может, паннакотту? – спрашивает она. – Она очень вкусная.

– Мама, – бормочет Луиза.

– Ладно, уже ухожу.

Она проходит мимо меня, но тут опять останавливается и поворачивается ко мне.

– Я, кстати, Натали Кениг, – говорит она, протягивая мне руку. На мгновение я удивляюсь, но принимаю ее. – Рада познакомиться с тобой, Джейкоб.

– Я тоже рад.

Она улыбается и отпускает мою руку.

– Ну, хорошо. Я скоро вернусь.

Потом она и в самом деле уходит.

Луиза

Я включаю свет в прихожей и закрываю за нами дверь квартиры. Странно, что Джейкоб вдруг оказался здесь. Как будто он галлюцинация, вызванная моим голодом и усталостью.

Я поворачиваюсь к нему, и несколько секунд мы стоим друг напротив друга в оглушительной тишине.

– Прости. Прости за то, что я сказал. За все. Это было подло и ненужно, и… – Он делает паузу. – И, кроме того, это неправда. Это в какой-то степени касается и тебя. И ты имеешь право высказывать свое мнение, – Джейкоб потерянно стоит передо мной и выглядит усталым. – В последние дни я много думал о доверии, – продолжает он. – И понял, что не умею доверять, – он глубоко зарывается руками в карманы брюк. – До того, как встретить тебя, я в своей жизни доверял ровно двум людям. Артуру и его отцу. И больше никому.

Его голос срывается, и я киваю, потому что не знаю, что сказать.

– Я расскажу тебе все ровно один раз, – говорит он. – Один раз. И не буду вдаваться в подробности. Во-первых, потому что твоя мать скоро вернется, а во-вторых, потому что я ненавижу говорить об этом.

– Ладно.

Джейкоб на мгновение закрывает глаза и глубоко втягивает воздух. Как будто хочет закончить всю свою историю на одном дыхании. Затем его взгляд находит мой, и он начинает рассказывать.

Луиза

Джейкобу было три года, когда его мать познакомилась с Питером. Он был харизматичным, властным и интересовался ею. Большего и не требовалось. Айрис не могла оставаться одна. Она была второй половинкой, слабым полом. А Питер – цельным мужчиной. Они поженились слишком быстро. Под настроение. Спустя несколько месяцев началось рукоприкладство. Сначала он бил только ее, а потом и Джейкоба. Айрис ничего не предпринимала. Она просто стояла и смотрела, иногда – плакала. Когда Питера не было рядом, она тайком ходила к Джейкобу и утешала его. Тогда она говорила что-то вроде «Ты должен перестать его раздражать».

В ответ Джейкоб перестал говорить. Большинство в округе считали его немым. Он был маленьким молчаливым мальчиком с множеством синяков, которые якобы возникали из-за игр. От дикой неусидчивости. Но никто и представить себе не мог, чтобы этот ребенок резвился. Никто никогда не видел его таким. У нескольких соседей возникли подозрения. Они даже звонили пару раз в полицию и в отделение по делам несовершеннолетних – из-за синяков и из-за того, что мальчик был слишком худым, – но Айрис снова и снова утверждала, что Питер был ее сыну любящим отцом, достойным примером для подражания, кем-то, на кого он мог равняться.

Люди перестали спрашивать, а Джейкоб становился старше. Сначала он хорошо учился, но потом его оценки стали хуже, и он часто бывал агрессивным, из-за чего его поведение бросалось в глаза. Ему даже пришлось дважды сменить школу. Учителя считали его глупым, и никто ни о чем не расспрашивал.

В пятнадцать Джейкоб начал заниматься боксом. Учительница английского подала ему эту идею, рассказав, как сильно это помогло ее сыну. Джейкоб тренировался шесть раз в неделю. У него был талант, и он был быстр. Он научился контролировать свои вспышки гнева, контролировать себя. В школе его дела сразу пошли в гору. И вышло, что он не был глуп. В это время Уолтер узнал, что у его сына есть сводный брат. Так Джейкоб познакомился с Артуром, и его жизнь наладилась.

Пока отчим Джейкоба не попытался прервать этот контакт. Дело дошло до ссоры. Но на этот раз Джейкоб сопротивлялся. Когда Питер набросился на него, он избил его чуть ли не до потери сознания.

С этого момента все стало меняться. Не мать Джейкоба, а он сам менял свою жизнь. Он пошел в Управление по делам несовершеннолетних, и Уолтер взял его под свою опеку. Это было почти три года назад.

Джейкоб

Я и не думал, что мне захочется рассказать ей все. Хорошо, что теперь она знает. Я говорил быстро, не оставляя себе времени на размышления. Мы стояли друг напротив друга в прихожей, и Луиза просто слушала. Дважды она плакала. Но она не произнесла ни слова. Но этого и не было нужно. На ее лице было все: сострадание, забота, любовь.

– Причина, по которой я не хочу об этом говорить, – говорю я, наконец, – в том, что я больше не такой. Я стал другим.

– Знаю, – говорит Луиза, глядя на меня снизу вверх. Этот взгляд неуверенно спрашивает, можно ли меня обнять. Или мне это помешает. Или лучше, если она не будет этого делать.

Я сглатываю и делаю шаг к ней, а она – ко мне. И тогда она встает передо мной. Я чувствую ее тепло и вижу усталость на ее лице. Тени, оставленные прошедшими днями под ее глазами, высоким лбом, маленьким носиком. Луиза встает на цыпочки и обнимает меня за шею. Я заключаю ее в свои объятия и приподнимаю, а она крепко цепляется за меня. Она намного меньше и миниатюрнее меня, но это объятие дарит мне безопасность и то чувство защищенности, которого я никогда не знал. Как будто с ней я могу позволить себе упасть. И как будто она меня поймает.

Луиза целует меня, и я закрываю глаза и кладу руку ей на затылок, придерживая ее голову. Я чувствую ее губы на своих губах.

Я словно снова вернулся домой.

Джейкоб

Некоторое время мы стояли в коридоре и целовались. Щеки Луизы совсем раскраснелись. В какой-то момент мы остановились, но не потому, что нам так хотелось, а потому, что подумали, что вернулась ее мать. Но это была не она. Кто-то из соседей.

Мы прошли на кухню и накрыли на стол. В особом, «нашем» молчании. После этого Луиза рассказала мне о последнем письме Кристофера. И о своем предпоследнем задании.