Она припоминала, спокойно лежа рядом со мной, некоторые моменты из прошлого, то и дело поворачивая подаренное мною кольцо вокруг своего пальца.

«Вы окажете мне одну услугу? – просила она молящим тоном. – Всего лишь пустяк, который доставит мне огромное удовольствие!»

«Что же это? – спросил я. – Я в вашей власти: вы – моя госпожа, а я – ваш покорный слуга».

«Снимите эти темные очки всего на минуту! Я хочу видеть ваши глаза!»

Я быстро поднялся с дивана и ответил с некоторой холодностью:

«Просите о чем угодно, только не об этом, моя красавица. Малейший свет причиняет моим глазам нестерпимую боль, – боль, которая будет потом мучить меня долгие часы. Довольствуйтесь мною таким, какой я сейчас стою перед вами, хотя я могу вам пообещать, что это желание будет исполнено…»

«Когда?» – прервала она меня с нетерпением. Я нагнулся и поцеловал ее руку.

«Вечером, после нашей свадьбы», – ответил я.

Она вспыхнула и кокетливо отвернулась.

«Ах, слишком долго ждать!» – сказала она с некоторым сожалением.

«Не очень долго, надеюсь, – заметил я с некоторой таинственностью. – Сейчас ноябрь. Могу я просить вас сократить ожидание и позволить мне назначить дату свадьбы на второй месяц будущего года?»

«Но как же мое недавнее вдовство! Смерть Стелы!» – начала она слабые возражения, нежно прижимая надушенный платочек к своим глазам.

«В феврале исполнится полгода со смерти вашего мужа, – сказал я решительно, – это вполне достаточный период траура для столь молодой красавицы, как вы. А смерть ребенка лишь усиливает одиночество вашего положения, так что вполне естественно, даже необходимо, чтобы вы обрели покровителя как можно скорее. Общество вас не осудит, можете быть уверены, кроме того, я смогу заставить умолкнуть любые сплетни, если кто-то станет слишком дерзко смаковать подробности».

Улыбка сознательного триумфа раздвинула ее губы.

«Пусть будет по-вашему, – сказала она сдержанно, – если вы, известный в Неаполе, как абсолютно равнодушный к женщинам, хотите теперь действовать подобно пылкому влюбленному, то я не стану возражать!»

И она одарила меня быстрым взглядом из-под томных век ее мечтательных темных глаз, наполненных зловредным довольством. Я заметил это, однако ответил натянуто:

«Вы знаете, графиня, и я также знаю, что я не влюбленный, согласно общепринятым представлениям, но я с готовностью допускаю, что я нетерпелив».

«И почему же?» – спросила она.

«Потому что, – отвечал я медленно и решительно, – я желаю, чтобы вы были моей, и только моей, желаю заполучить вас в свою абсолютную власть и чувствовать, что никто больше не встанет между нами и не посмеет вмешаться в мои планы, касающиеся вас».

Она весело рассмеялась: «В добрый путь! Вы и есть влюбленный, но не подозревающий об этом! Ваша гордость не позволяет поверить в то, что вы влюблены в меня, но, несмотря на это, так оно и есть – и вы знаете это!»

Я стоял перед ней в почти мрачном молчании. Наконец я промолвил: «Если вы так говорите, графиня, значит, это так. У меня не было опыта в сердечных делах, как их называют, я нахожу непростым делом подобрать название тем чувствам, которые меня наполняют. Я лишь осознаю очень сильное желание стать абсолютным властелином вашей судьбы». И я непреднамеренно поднял руку при этих словах. Она не заметила этого движения, но ответила мне грациозным поклоном и улыбкой.

«О большем я и мечтать не могла, – сказала она, – поскольку я уверена, что моя судьба станет самим блеском и очарованием под вашим руководством!»

«Я стану тем, чего вы сами желаете», – ответил я вполголоса. Затем, резко сменив тон, я сказал: «Я теперь пожелаю вам спокойной ночи, графиня. Становится поздно, и состояние моего здоровья взывает рано возвращаться ко сну».

Она поднялась с кушетки и сострадательно взглянула на меня.

«Значит, вы и впрямь великий страдалец? – вопрошала она с нежностью. – Мне так жаль! Но, возможно, тщательный уход поможет вам восстановиться. Почту за честь оказать вам помощь в обретении более крепкого здоровья».

«Отдых и счастье, без сомнений, сильно помогут мне, – ответил я, – и все же я вас предупреждаю, моя дорогая, что, принимая меня в качестве мужа, вы берете поломанного мужчину, того, у кого легион прихотей и чье хроническое состояние инвалидности может со временем превратиться в нелегкую ношу для вашей молодой жизни. Вы уверены, что принимаете мудрое решение?»

«Вполне уверена! – последовал твердый ответ. – Разве я не люблю вас! И вы не всегда ведь будете больны – вы выглядите такими сильным».

«Я силен в некоторой степени, – сказал я, неосознанно выпрямляясь во весь рост. – У меня еще есть сила в мышцах, если на то пошло, однако моя нервная система полностью расстроена. Я… Что, что случилось? Вы больны?»

Она вдруг смертельно побледнела, а ее глаза выразили удивление и ужас. Думая, что она сейчас упадет в обморок, я простер вперед руки, намереваясь удержать ее от падения, но она тревожным, но учтивым жестом отстранила их.

«Ничего, – пробормотала она слабо, – лишь внезапная слабость; я вообразила невесть что! Скажите мне, вы не родственник семье Романи? Когда вы только что вот так выпрямились, то стали так похожи на Фабио! Я вообразила, – она содрогнулась, – что вижу его призрак!»

Я поддержал ее и усадил на стул рядом с окном, которое распахнул для того, чтобы впустить воздух, хотя вечер и был холодным.

«Вы устали и переутомились, – сказал я успокаивающим тоном, – у вас очень впечатлительная натура. Нет, я не принадлежу к семье Романи, хотя, возможно, я обладаю схожей манерой поведения. Многие мужчины похожи в этом отношении. Но вы не должны давать воли подобным фантазиям. Вам следует хорошенько отдохнуть и скоро все наладится».

Я налил стакан воды и подал ей. Она медленно выпила, откинувшись на спинку стула, на который я ее усадил, и в молчании мы оба любовались ноябрьской ночью в окне. Светила луна в дымке движущихся облаков, которые то и дело раздвигались в стороны, открывая ее мертвенную бледность, словно беспокойный дух обманутой и убитой дамы. Поднимавшийся ветер мрачно стонал среди увядавших лиан и шумел тяжелыми ветвями огромного кипариса, который стоял на газоне, как огромный плакальщик, одетый во все черное, в ожидании лесных похорон. Здесь и там упало несколько крупных дождевых капель, словно внезапные слезы, насильственно выжатые из черного сердца небес. Моя жена задрожала.

«Закройте окно! – попросила она, оглянувшись на меня, стоявшего позади нее. – Мне уже гораздо лучше. Это было так глупо. Не знаю, что на меня нашло, но на секунду я испугалась – так испугалась вас!»

«Не могу назвать эти слова комплиментом для будущего мужа, – заметил я тихо, когда закрывал и запирал окно, выполняя ее просьбу. – Не должен ли я просить прощения?»

Она нервно рассмеялась и поиграла бриллиантовым колечком.

«Еще не слишком поздно, – подытожил я, – если, поразмыслив хорошенько, вы передумаете выходить за меня, то вам нужно только сказать об этом. Я приму свою судьбу с хладнокровием и не стану вас винить».

Тут она встревожилась и поднялась на ноги, умоляюще положив свою руку на мое плечо.

«Вы точно не обижены? – сказала она. – На самом деле я вас не испугалась, знаете, это была лишь глупая фантазия – я даже не могу ее объяснить. Но сейчас я в порядке и очень счастлива. Зачем, зачем мне терять вашу любовь? Вы должны стать моим!»

И она ласково прикоснулась губами к моей руке. Я аккуратно высвободил ее и погладил ее волосы с почти отцовской нежностью, а затем спокойно сказал:

«Если так, то мы обо всем договорились. Позвольте дать вам совет: воспользуйтесь этой ночью для длительного отдыха – ваши нервы слабы и несколько взвинчены. Вы желаете, чтобы я держал нашу помолвку в тайне?»

Она на секунду задумалась, а затем ответила задумчиво:

«Возможно, пока так будет лучше. Хотя, – и она усмехнулась, – было бы забавно посмотреть на то, как другие женщины станут ревновать и завидовать моей удаче! И все же, если эта новость просочится в круг наших знакомых, то – кто знает? – она может случайно дойти и до ушей Гуидо и тогда…»

«Я вас понимаю! Вы можете рассчитывать на мое молчание. Спокойной ночи, графиня!»

«Зовите меня Нина», – мягко пролепетала она.

«В таком случае, Нина, – сказал я с некоторым усилием, целуя ее, – спокойной ночи! И пусть ваши сны будут обо мне!» На это пожелание она ответила благодарной улыбкой, и когда я выходил из комнаты, она помахала рукою на прощание. На ней блеснул мой бриллиант, словно маленький огненный язычок; свет исходил от розовых ламп, свисавших с расписного потолка, и красиво подчеркивал все изящное очарование моей жены, придавая ей воздушную мягкость и нежное сияние; и когда я шагнул прочь из дома в ночной воздух, тяжелый от угрожающего мрака надвигающейся бури, картина ее прекрасного лица и фигуры мерцала перед моими глазами, словно мираж: блеск ее волос сверкнул в глазах, как маленькие огненные змейки, маленькие ручки, казалось, призывали меня, а ее губы будто оставили ожоги на моих губах. Погруженный в мучительные мысли я часами бродил по улицам. Наконец разразилась буря; дождь полил как из ведра, но, не заботясь о ветре и погоде, я брел вперед, как покинутый всеми изгой. Я казался единственным выжившим человеком в этом мире ярости и темноты. Рев и раскаты грома, яростный шум волн, стремительно разбивавшихся о берег, хлесткие потоки дождя, что падали на мою беззащитную голову, – ничего из этого я не чувствовал и не замечал. Бывают моменты в жизни человека, когда обычные физические ощущения цепенеют под давлением сильных мук сердца, когда возмущенный дух, страдая от пережитой мерзкой несправедливости, забывает ненадолго о своем тесном и убогом глиняном вместилище. Похожее настроение завладело мною тогда, я полагаю, поскольку самого процесса ходьбы я практически не осознавал. Казалось, чудовищное одиночество направляло меня, а мое собственное создание молчало. Я представлял себе, что даже элементы зла избегали меня, в то время как я шел, что не существовало больше ничего во всей вселенной, кроме меня самого и задуманного черного ужаса под названием Месть. Внезапно весь туман моих мыслей рассеялся, и я вышел из глухого и слепого оцепенения. Луч света живо заплясал перед моим взором, сопровождаемый разрушительным раскатом грома. Я увидел, к какому концу своего дикого путешествия я пришел! Эти тяжелые ворота, этот таинственный участок земли, эти призрачные мерцания неподвижных белых мраморных плит, появлявшихся из мрака, – я знал все это слишком хорошо – это было кладбище!