«Так значит, вы были печальны и сердиты из-за того, что боялись меня огорчить! Бедный Чезаре! – сказала она с детской капризной интонацией, которая у нее столь хорошо получалась. – Но теперь, когда вы видите меня счастливой, вы вернете свое веселое настроение? Да? Подумайте о том, как сильно я вас люблю, и как мы будем счастливы вместе! И знаете, вы подарили мне такие прекрасные драгоценности, да так много, что я едва смею предложить вам такой пустяк, как это; но поскольку он действительно принадлежал Фабио, а до этого – отцу Фабио, которого вы знали, я думаю, что именно вам следует им владеть. Вы ведь возьмете его и будете носить ради меня?» – и она надела на мой палец бриллиантовый перстень – мое собственное кольцо!

Я чуть было не рассмеялся вслух! Однако я серьезно поклонился ей, когда его принимал.

«Только в качестве доказательства ваших чувств, моя дорогая! – сказал я. – Хотя у меня оно связано с ужасными воспоминаниями. Я ведь снял его с руки Феррари, когда…»

«О да, я понимаю! – она перебила меня с небольшим содроганием. – Для вас, вероятно, стало серьезным испытанием видеть его смерть. Полагаю, что все мертвецы выглядят зловеще – подобное зрелище очень расстраивает нервы! Я помню, когда была еще школьницей здесь, они могли привести меня к умершей монахине; это всегда пугало меня, и я болела по нескольку дней. Так что я вполне понимаю ваши чувства. Но вы должны попытаться забыть об этом. Дуэли – вполне обычное явление в конце концов!»

«Вполне, – отвечал я механически, все еще видя перед собой бесстрастное, повернутое кверху лицо, застывшие глаза и раздуваемые ветром волосы, – но не всегда они заканчиваются столь печально. Результат этого поединка вынуждает меня покинуть Неаполь на несколько дней. Я уезжаю в Авеллино сегодня же».

«В Авеллино? – воскликнула она с любопытством. – О, я отлично знаю этот город. Я однажды побывала там с Фабио, когда была замужем».

«И вы были счастливы там?» – спросил я холодным тоном.

Я помнил о том времени – о периоде такой беспричинной, глупой радости!

«Счастлива? О да! Все было мне в новинку тогда. Было прекрасно чувствовать себя хозяйкой своей судьбы, и я была так рада вырваться из монастыря».

«Я думал, что вы любите монахинь?» – сказал я.

«Некоторых из них – да. Мать-настоятельница – прекрасная добрая женщина. Но вот мать Маргарита – наместница, как ее называют, и как раз та, которая вас встретила, – о, я ее ненавижу!»

«В самом деле! И почему?»

Красные губки слегка искривились.

«Потому что она такая хитрая и тихая. Некоторые дети здесь обожают ее, но им же нужно кого-то любить, понимаете», – и она весело рассмеялась.

«Нужно?»

Я задал вопрос автоматически, просто для того, чтобы хоть что-то сказать.

«Ну конечно же, нужно, – отвечала она весело. – Глупенький Чезаре! Девочки часто притворяются, что кого-то любят, они лишь стараются, чтобы монахини не прознали об их игре. Это весьма забавно. С тех пор как я здесь, они, что называется, без ума от меня. Дарят мне цветы, гоняются за мной в саду, а иногда даже целуют мое платье и зовут меня всяческими нежными именами. Я позволяю им все это, потому что это раздражает мадам Наместницу, но, конечно же, это очень глупо».

Я промолчал. Я думал над тем, что это за проклятие – необходимость любить. Яд этой любви обязательно найдет дорогу к сердцам детей – к этим маленьким существам, запертым в стенах нелюдимого монастыря и охраняемым добросовестной заботой святых женщин.

«А монахини? – сказал я, произнося вслух часть моих мыслей. – Как же они обходятся без любви и романтики?»

Маленькая злая улыбка, блестящая и презрительная, сверкнула в ее глазах.

«А всегда ли они обходятся без любви и романтики? – спросила она несколько лениво. – А как же Абеляр и Элоиза12 или Фра Липпи13?

Задетый чем-то в ее тоне, я обхватил ее вокруг талии и крепко держал, когда проговорил с некоторой строгостью:

«А вы? Возможно ли, чтобы вы увлеклись или нашли интерес в созерцании незаконной и постыдной страсти, отвечайте мне?»

Она вовремя взяла себя в руки; ее нежные веки скромно опустились.

«Только не я! – ответила она серьезным добродетельным тоном. – Как вы могли такое подумать? По-моему нет ничего ужаснее обмана, из него никогда не выходит ничего хорошего».

Я выпустил ее из своих объятий.

«Вы правы, – ответил я спокойно. – Я рад, что у вас нет заблуждений на этот счет! Я всегда ненавидел ложь!»

«И я тоже! – уверенно доложила она с дружелюбным и открытым взглядом. – Я нередко удивляюсь, почему люди врут? Ведь они непременно будут уличены!»

Я покрепче сжал губы, чтобы сдержать жестокие обвинения, которые уже висели на языке. Зачем мне было проклинать актрису или ее игру, если занавес упал бы тогда на нас обоих? Я сменил тему разговора.

«Как долго вы еще намереваетесь оставаться в монастыре? – спросил я. – Теперь ничто не мешает вам вернуться в Неаполь».

Она подумала с минуту, прежде чем ответила:

«Я сказала наставницам, что приехала на неделю. И лучше я останусь здесь, пока этот срок не истечет. Но не дольше, потому что если Гуидо действительно умер, то мое присутствие будет необходимо в городе».

«Неужели! Могу я узнать причину?»

Она рассмеялась немного натянуто.

«Просто чтобы подтвердить его завещание, – был ответ. – Перед отъездом в Рим он оставил его у меня на сохранение».

Меня осенила одна мысль.

«А в чем оно заключается?» – спросил я.

«Его воля объявляет меня владелицей всей его собственности!» – провозгласила она с видом злорадного триумфа.

Несчастный Гуидо! Какое доверие он оказывал этой низменной, корыстной, бессердечной женщине! Он любил ее так же, как любил и я, – ее, которая была недостойна этой любви! Я взял под контроль свои нараставшие эмоции и просто сказал серьезным тоном:

«Поздравляю вас! Вы позволите мне взглянуть на этот документ?»

«Конечно, я могу показать его вам прямо сейчас. Он у меня с собой, – и она достала из кармана папку из выделанной кожи и, открыв ее, вручила мне запечатанный конверт. «Сломайте печать! – добавила она с детским нетерпением. – Документ запечатали уже после того, как я его прочитала».

Неверной рукой и с болью в сердце я раскрыл конверт. Внутри оказалось, как она и сказала, завещание, оформленное по всем правилам, подписанное и заверенное и гласившее, что Феррари безусловно оставляет все свое имущество «Нине, графине Романи, в Неаполе». Я прочел это и возвратил ей.

«Должно быть, он вас любил!» – сказал я.

Она засмеялась.

«Конечно же, – сказала она легкомысленно. – Но меня многие любят – это не новость; я привыкла быть любимой. Но знаете, – продолжала она, вновь возвращаясь к завещанию, – здесь сказано: „все, чем владеет на момент своей смерти“; это включает и все деньги, полученные им от дяди из Рима, верно?»

Я кивнул, будучи не в силах отвечать.

«Так я и думала, – пробормотала она злорадно, обращаясь больше к самой себе, чем ко мне. – И у меня есть право читать все его письма и бумаги». Здесь она резко замолчала, оборвав свою речь.

Я ее понял. Она захотела вернуть обратно свои собственные письма к мертвецу, чтобы их любовная связь не выплыла наружу каким-то случайным образом, к которому она оказалась бы не готова. Хитрая дьяволица! Я уже почти радовался тому, что она продемонстрировала мне, насколько глубоко погрязла в пошлости и мерзости. В случае с ней не могло быть и речи о жалости или прощении. Если бы все пытки, изобретенные дикарями и инквизиторами, могли одновременно обрушиться на нее, то даже такое наказание оказалось бы недостаточным за все ее преступления – преступления, за которые, заметьте, закон не предлагает иного воздаяния, кроме развода. Утомленный этой гадкой комедией я взглянул на часы.

«Настало время мне уезжать, – сказал я кратко и со своей обычной учтивостью. – Время летит столь незаметно в вашей очаровательной компании! Но мне еще необходимо дойти до Кастелламаре, догнать там свою карету и уладить еще немало дел перед вечерним отъездом. По возвращении из Авеллино, будете ли вы рады меня видеть?»

«Вы знаете, что да, – она повернулась, положив голову мне на плечо, пока ради простого приличия я был вынужден держать ее в полуобъятиях. – Я только мечтаю, чтобы вы не уехали навсегда. Дорогой мой, не покидайте меня надолго – я буду очень несчастна, пока вы не вернетесь!»

«Разлука укрепляет любовь, как говорят, – заметил я с вымученной улыбкой. – Пусть так и будет в нашем случае. Прощайте, моя дорогая! Молитесь за меня; я полагаю, что вы очень много молитесь здесь?»

«О да! – отвечала она наивно. – Здесь больше и делать нечего!»

Я взял ее ручку в свои, обручальное кольцо на ее пальце и бриллиантовый перстень – на моем блеснули на свету, как скрестившиеся мечи.

«Тогда молитесь, – сказал я, – штурмуйте небесные врата сладкоголосым ходатайством об упокоении бедной души Феррари! Помните, что он вас любил, хоть и не взаимно! Из-за вас он поссорился со мною, своим лучшим другом, и ради вас он погиб! Молитесь за него, кто знает, – и я заговорил с пугающей серьезностью, – кто знает, не рядом ли с нами сейчас стоит его слишком поспешно отлетевший дух, слушая наши голоса, видя наши взгляды?»

Она слегка задрожала, и ее ручка похолодела в моей.

«Да-да, – продолжал я спокойнее, – вы не должны забывать о нем молиться – он был еще молод и не готов к смерти».

Мои слова возымели некое подобие желаемого эффекта, поскольку ее уже подготовленная речь провалилась, и она как бы находилась в поисках подходящего ответа и не находила его. Я все еще держал ее руки.