«Мне роз теперь друзьями не назвать!».

Моя жена постоянно их носила, и даже в ту ночь, когда я увидел ее в объятиях Гуидо, алая роза рассыпалась на ее груди от этих ласк – роза, чьи опавшие лепестки я до сих пор храню. В лесном уединении, где я ныне обитаю, нет никаких роз – и я очень рад! Деревья здесь слишком высоки, а заросли ежевики и грубого кустарника слишком плотны, поэтому ничего не растет здесь, кроме нескольких видов трав и полевых цветов – тех сорняков, что вовсе не подходят для платья прекрасной леди, и все же мне они кажутся бесконечно более приятными, чем все нежные ароматы садовых растений, чей цвет и запах навсегда останется испорченным для меня. Я несправедлив, скажете вы? Розы не виноваты в моем горе? Верно, однако их аромат пробуждает воспоминания, а я вечно борюсь за то, чтобы забыть!

Я добрался до отеля в тот вечер и обнаружил, что на целый час опоздал к ужину, что представилось весьма необычным обстоятельством Винченцо и вызвало у него немалое беспокойство, которое легко можно было заметить по оживленному выражению его лица, когда я вошел. Уже несколько дней паренек наблюдал за мной с обеспокоенностью; моя рассеянность, длительные одинокие прогулки, которые я имел обыкновение совершать, вечера, которые я проводил, закрывшись в своей комнате за письменным столом, – все эти признаки моего странного поведения натягивали струны его терпения до предела, в чем я уже не сомневался, так что я стал замечать, что ему непросто теперь давалась обычная сдержанность, такт и молчаливость. В тот раз я поужинал очень быстро, поскольку уже пообещал моей жене и двум ее подругам быть вечером в театре.

Когда я туда приехал, она уже сидела в своей ложе и выглядела потрясающе прекрасной. Она надела какое-то мягкое облегающее бледно-желтое платье и драгоценности бандита, подаренные мною через Гуидо, которые сияли на ее непокрытой шее и пальцах. Она приветствовала меня со своим обычным детским восторгом, когда я вошел с дежурным подарком для нее – дорогим букетом на перламутровой подставке с бирюзовой отделкой. Я кивнул ее подругам – с обеими я был знаком – и затем встал позади нее, глядя на сцену. Комедия, которую показывали в тот вечер, представляла собой легкомысленную чушь, основанную на старой затасканной истории: молодая жена, старый муж-меценат и ее любовник с самыми благородными принципами. Муж был обманут (естественно), и главная смешная сцена состояла в том, что его вышвырнули вон из собственного дома в халате и тапочках под проливной дождь, в то время как его супруга (которая представлялась здесь особенно «невинной») наслаждалась шикарным ужином с ее высокоморальным и благодетельным воздыхателем. Моя жена довольно смеялась над плоскими шутками и бездарными эпиграммами и особенно аплодировала актрисе, которая успешно исполнила главную роль. Она, кстати, была дерзкой и наглой старой клячей с хитренькими блестящими черными глазками, которая трясла головой и шумно раздувала свою пышную грудь всякий раз, когда выплевывала слова «проклятый злодей, старый монстр!» своему смущенному мужу; этим она производила ошеломляющий эффект на зрителей, которые ей полностью сочувствовали, хоть она и находилась в несомненном заблуждении. Я наблюдал за Ниной с некоторой насмешкой, когда она кивала своей прекрасной головкой и отбивала веером в такт музыке. Я наклонился к ней.

«Вам нравится постановка?» – спросил я шепотом.

«Да, конечно! – отвечала она со смехом в глазах. – Ее муж такой несносный! Все это очень забавно».

«Муж всегда несносный! – заметил я с прохладной улыбкой. – Женитьба перестает быть столь привлекательной, когда мужчина знает, что в роли мужа он всегда будет выглядеть смешным!»

Она посмотрела вверх на меня.

«Чезаре! Вы же не злитесь? Конечно, такое бывает только в комедиях!»

«Спектакли, дорогая моя, часто являются ничем иным, как отражение реальной жизни, – сказал я. – Но давайте будем надеяться, что есть и исключения и что не все мужья глупцы».

Она улыбнулась сладкой выразительной улыбкой, поиграла с подаренными ей цветами и вновь повернулась к сцене. Я больше ничего не говорил и оставался несколько молчаливым спутником до конца вечера. Когда все мы выходили из театра, одна леди, сопровождавшая Нину, сказала легкомысленно:

«Вы, кажется, заскучали или не в духе, граф?»

Я выдавил улыбку.

«Только не я, синьора! Надеюсь, что вы не обвиняете меня в такой неучтивости? Если бы я заскучал в вашей компании, то прослыл бы самым неблагодарным мужчиной».

Она вздохнула несколько нетерпеливо. Она была молода и очень красива и, насколько я знал, невинна и обладала более вдумчивым и поэтическим характером, чем большинство женщин.

«Это простые слова вежливости, – сказала она, глядя прямо на меня своими честными глазами. – Вы – истинный джентльмен! Но часто я думаю, что ваша вежливость не искренна».

Я взглянул на нее в некотором удивлении.

«Неискренна? Синьора, простите меня, я не совсем понимаю!»

«Я полагаю, – продолжала она, все еще пристально глядя на меня, несмотря на слабый румянец, окрасивший бледность ее нежного лица, – что вы на самом деле не очень любите женщин; вы говорите нам приятные комплименты и пытаетесь быть любезным в нашем обществе, но на самом деле вы к нам не расположены, вы – скептик и считаете, что мы все лицемерки».

Я рассмеялся несколько холодно.

«В самом деле, синьора, ваши слова ставят меня в весьма неловкое положение. Если бы я высказал вам свои истинные чувства…»

Она прервала эту фразу прикосновением веера к моему плечу и серьезно улыбнулась.

«Вы бы сказали: „Да, вы правы, синьора. Я никогда не видел женщины, которую не подозревал бы в предательстве“. Ах, синьор граф, мы, женщины, и в самом деле часто ошибаемся, но ничто не может обмануть наших инстинктов!» Она остановилась, и ее сверкавшие глаза смягчились, когда она добавила: «Я думаю, что ваш брак может стать очень счастливым».

Я молчал. Мне даже не хватило любезности, чтобы поблагодарить ее за это пожелание. Я разозлился на то, что эта девчонка смогла прочесть мои мысли так быстро и безошибочно. Я что, в самом деле был таким плохим актером? Я мельком взглянул на нее, когда она слегка облокотилась на мою руку.

«Брак – это чистая комедия, – сказал я резко и грубо. – Мы видели это в сегодняшней игре. Через несколько дней я начну играть роль главного шута – иными словами, мужа».

И я рассмеялся. Моя собеседница выглядела пораженной, почти напуганной, и на ее благородном лице промелькнуло выражение, похожее на отвращение. Мне было плевать – а почему нет? – так как больше не оставалось времени на наш с ней разговор, поскольку мы дошли до внешнего вестибюля театра.

Карета моей жены была подана к выходу, а сама она уже поднималась в нее. Я ей помог, а также двум ее подругам, а сам остался стоять с непокрытой головой у дверей, желая им всем доброй ночи. Нина выставила свою нежную ручку в бриллиантах из окна кареты, я нагнулся и слегка поцеловал ее. Быстро втянув ее обратно, она выбрала одну гардению из своего букета и дала ее мне с чарующей улыбкой.

Затем сверкающий кортеж умчался с грохотом вращающихся колес и топотом скачущих копыт, а я остался стоять в одиночестве под высоким портиком театра, посреди толкающихся людей, которые все еще выходили из здания, бессознательно держа в руке ароматную гардению, как человек в лихорадке, который находит странный цветок в своих болезненных снах.

Через минуту или две я вдруг пришел в себя, и, швырнув цветок на землю, растоптал его каблуком в диком порыве злости, и его яркий аромат распространился от погибших лепестков, как будто сосуд с благовониями разлился у моих ног. Некое тошнотворное воспоминание принес с собою этот запах; где же я его встречал в прошлый раз? Я вспомнил: Гуидо Феррари носил один из таких цветков на моем царском банкете, и он все еще был в его петлице, когда я его убил!

Я побрел домой; на улицах звучала музыка и веселье, но я не слышал их. Я видел лишь спокойное небо, изогнутое надо мною и усеянное бесчисленными миллионами светящихся миров; я едва обращал внимание на мягкий плеск и ропот волн, который смешивался с нежными аккордами искусно игравшей мандолины, эхо которой доносилось откуда-то снизу, с берега; душа моя пребывала в каком-то оцепенении, а мой разум, бывший всегда на чеку, на этот раз был совершенно изможден, мои руки и ноги ныли, и когда я наконец добрался до постели, полностью измотанный, то мои глаза немедленно закрылись, и я заснул тяжелым неподвижным сном человека, уставшего до смерти.

Глава 32

«Всё приходит к тому, кто умеет ждать». Так писал великий Наполеон. Вся красота этого афоризма заключена в коротких словах «кто умеет», и я это очень хорошо знал и ждал, и вот наконец мое всё – моя месть – настала.

Медленно вращающееся колесо времени привело меня ко дню-предшественнику моей странной свадьбы – кануну моей вторичной женитьбы на собственной жене! Все приготовления были завершены, и нечего уже было добавить к блеску этого торжества. Поскольку церемония бракосочетания планировалась изначально довольно скромной и приглашены были всего несколько самых близких знакомых, то вся свадьба должна была пройти тихо. Романтика подобных знаменательных браков заключается не в их глубинном сакральном таинстве. Нет, самый смысл этого любопытного действа состоял в том изысканном праздничном вечере, когда великолепный пир и грандиозный бал, устроенные мною – счастливым женихом, которому все завидовали, – должны были состояться в отеле, что так долго служил мне домом.

Я не жалел никаких расходов на это мое последнее представление во всей блестящей карьере успешного графа Чезаре Олива, после которого должен был упасть черный занавес и скрыть разыгрываемую драму, чтобы больше никогда не подняться.