— Дальше, — не собирался ждать больше ни секунды.

— Она в состоянии шока. Прошлые сутки никто не мог заставить её говорить.

— Что изменилось? — стук в висках усиливался, а грудь сжалась от тревоги.

— Появился Перес.

Имя пуэрториканца вызвало противоречивые эмоции. Первой реакции оказалось нестерпимое желание свернуть шею ублюдку, вновь посмевшему приблизиться к моей женщине. Но затем здравый смысл взял вверх, и появилось облегчение от того, что в такую трудную минуту рядом с Котёнком находился кто-то, кому она была не безразлична. Но ревность, липкой паутиной опутывала меня изнутри. Снова с ней рядом был он, а не я, и именно у него на груди она будет лить слезы, а я не смогу сделать совершенно ничего для её успокоения.

— И? — шумно сглотнул, страшась услышать то, что могло мне не понравиться.

— Только увидев, его она заговорила. Она твердила что-то бессвязное, и тогда Перес потребовал оставить их наедине.

— Что именно она говорила?

— По словам персонала, — опустил взгляд к записям в бумагах, читая, — она твердила снова и снова, цитирую: «Он мой брат. Он всегда знал об этом. Софи — результат инцеста. Моя девочка ни в чем не виновата».

— Что? — от лица отхлынула кровь. Часть сказанного Мариной имела абсолютно четкое послание, смысл которого мне был ясен и которое я отказывался принимать за правду. Но другая половина действительно напоминала бред.

— А вот здесь тебе повезло, что твой адвокат именно я, а не какой-то жулик. Я заранее позаботился о подобного рода проблемах и заплатил кое-кому из медперсонала, чтобы держали ухо востро. И… — глубоко вдохнул, — у неё есть дочь, и, по всей вероятности, она твоя.

Последние слова Энтони звучали в голове, становясь всё громче, превращаясь в вой сирены: «Дочь… и, по всей вероятности, она твоя». Грудь сдавило тисками, и я не мог сделать ни вздоха. Мир остановился, покрываясь коркой льда и тут же рассыпаясь на тысячи осколков.

У меня была дочь.

Глава 23

Ощущение дежавю не покидало меня ни на мгновение. Больничные стены, люди в белых халатах, детективы, поджидающие удачного момента, и антидепрессанты, практически заменившие мне пищу. Я всё это уже видела. Только уверенности в том, что это — реальность, не осталось. Теряясь во времени, событиях, путая сны с явью, не понимала, где вымысел, а где настоящая жизнь. Да и нужна ли она мне, тоже не могла решить. Все перемешалось, вращаясь со скоростью света. Мне казалось, что меня закрутил смерч, и всё, что остается, это отдаться ему на милость и плевать, куда меня выбросит.

Сны под воздействием успокоительных демонстрировали мне размытые картинки с действующими лицами, которые не узнавала. Но было все же одно, увидев которое, хотелось зажмуриться и бежать, бежать так далеко, как только смогу. С пробуждением на меня накатывали воспоминания о случившемся, и всё окрашивалось кровью. Я не помнила, как убивала Эстер, и не помнила, что именно там произошло. Лишь её слова, брошенные мне в лицо перед тем, как я увидела её мертвое тело, навсегда засели в голове. И это то, что окончательно перевернуло мою жизнь с ног на голову. К своему ужасу, я до сих пор практически ничего не чувствовала из-за ее смерти, но правда, открывшаяся в тот день, сломала меня. Любить чудовище — это одно, но знать, что, помимо всего прочего, разделяешь с ним одну на двоих кровь…Меня выворачивало наизнанку от всей омерзительности ситуации. Тошнило от собственных эмоций, испытываемых, как выяснилось, к брату. Боль от осознания всего коварства Диего, вплоть до последствий, приведших к настоящему моменту, вряд ли можно описать хотя бы одним из известных людям языков. Стоило лишь подумать об этом, как из груди вырывался нечеловеческий крик. То, насколько всё оказалось спланировано и фальшиво, приводило в ужас. Но еще более кошмарными являлись абсолютные беспринципность и жестокость, составляющие сущность личности Ангела. Теперь даже в мыслях не получалось называть его иначе. И как я могла поверить, что в этом монстре живы какие-то человеческие эмоции?! Он знал лишь то, как уничтожать людей, и был готов ради этого на все. Его жестокость не знала границ.

И стоило подумать, что результатом мести этого отродья стала моя дочь, как руки сами вцеплялись в волосы, вырывая их клочками. Я кричала, рвала на себе волосы и впивалась ногтями в кожу, стараясь заглушить разъедающую меня боль. Прибегали медики и, вколов успокоительные, погружали меня в счастливое царство абсолютного ничего. Именно поэтому меня практически все время держали на таблетках. Чтобы я не чувствовала. И я была благодарна за это.

Тогда я еще не понимала, кем стала в результате жестокости Ангела, потому как картинки из головы не отождествлялись с фактами. Я не осознавала, что стала убийцей и на моих руках человеческая кровь.

Прошло время, прежде чем психологи шаг за шагом начали выводить меня из транса. Длительные беседы и терапия. Я будто вернулась назад в прошлое. Не хотелось жить, не хотелось чувствовать. Но в отличие от прошлого раза, теперь голову посещали омерзительные мысли о прерывании жизни. Я боялась встречаться лицом к лицу с реальностью, зная обо всем, что совершила. Зная, что дала жизнь дитю порока. Мучительно было даже думать о ней. Стыд и раскаяние за любовь к дочке разрывали меня. Я не могла презирать или жалеть о её появлении на свет, но и не чувствовать угрызений совести за то, что, допустив ее рождение, подвергла пожизненному укору в глазах людей. Постоянному отождествлению с тем, о ком мечтала забыть. Но затем вспоминались её глаза, улыбка, всеобъемлющая любовь, заполняющая каждую клетку моего тела и придающая силы бороться с любыми трудностями. Софи ждала возвращения своей мамы. Беззащитная маленькая девочка находилась совершенно одна среди чужих людей, где-то там, далеко, и это единственное, о чем я должна переживать. Ругая себя за малодушие, начинала плакать, извиняясь перед ней, молясь, чтобы она никогда и никак не могла даже намёком узнать о возникших в моей голове мыслях. Она ни в чем не виновата, и не должна страдать из-за своего появления на свет. Когда-нибудь я забуду, что именно предшествовало её рождению, как постараюсь забыть всё, что способно причинить ей боль. Мы снова исчезнем, и ни одна душа не будет знать, какой грех висит у меня на сердце, и что она должна напоминать мне о нем до конца жизни. Я помогу ей стать настоящим человеком, окутаю коконом любви и заботы. Любая червоточина отца будет уничтожена, истреблена силой света и добра.

Подобные размышления успокаивали меня наравне с тем фактом, что Ангел больше никогда не выйдет на свободу. Я сделала всё, что от меня зависело, и теперь должна двигаться дальше, сжигая все мосты между настоящим и прошлым. Но из-за формальностей расследуемого дела по-прежнему не могла вернуться домой.

Благодаря дочке, я крупицу за крупицей возвращала себе разум. Перестав впадать в истерику и наконец-то нащупав нить, удерживающую меня на плаву, я проводила долгие вечера в компании Андреса. После трагедии и того его первого посещения, я не помнила больше о его визитах до тех пор, пока не начала восстанавливаться. Персонал больницы рассказывал, что во время моего наркотического забытья он каждый день приходил к моим дверям, но не решался зайти в палату. Позже я поняла мотивы его поведения. Непросто видеть кого-то в таком состоянии, зная, что не в силах ничем помочь. Лишь когда я начала связно разговаривать, и ко мне наконец-то смогли прорваться детективы, Андрес появился в палате вместе с ними. Не в силах больше откладывать тягостный разговор, но и не оставляя меня им на растерзание. И стоило лишь взглянуть в его глаза, как тут же увидела в них всполохи вины. Скрываясь за робкой улыбкой, он старался не демонстрировать истинных чувств. Но в глазах застыло сожаление о случившемся со мной. Не нужно быть провидцем, чтобы знать, как сильно вся эта ситуация грызла его изнутри. И возможно, Андресу приходилось еще тяжелее, чем мне, ведь чтобы справиться с подобным чувством в одиночку, требуется огромная сила и стимул к жизни.

В тот день я была просто рада видеть друга. Но удовольствие от встречи с ним продлилось всего несколько мгновений, до той секунды, пока мой взгляд не пал на двух мужчин, следующих за его спиной, и моего лечащего врача, вставшего с левой стороны кровати. Проснувшаяся тревога тут же обострила все чувства. Каждый нерв в теле напрягся до предела в ожидании сложной беседы и неприятных последствий. Меньше всего хотелось обсуждать тот кошмар, тем более с посторонними людьми, настроенными лишь на выполнение планов и получение очередного звания.

— Марина, — улыбнулся доктор Эндрюс. — Как ты себя чувствуешь?

— Лучше…Наверное, — неуверенно проговорила, поглядывая на незнакомых мужчин.

— Это детектив Джонс, — указала на высокого темнокожего мужчину, — и Робертс, — кивнула на полного детектива с залысинами. — Они хотят задать тебе несколько вопросов. Как думаешь, ты сможешь им в этом помочь? — ласково улыбалась она, пытаясь скрыть за улыбкой обеспокоенность.

Мне хотелось крикнуть «нет», и чтобы они все проваливали к чертям, оставив меня в покое, но прекрасно понимала, стоит отказать сейчас, как это никогда не закончится. Необходимость разговора будет висеть дамокловым мечом над моей головой, напоминая о неминуемой участи.

— Я постараюсь, — выдавила из себя, посмотрев на Андреса, ободряюще улыбнувшегося и слегка сжавшего мои пальцы.

— Мисс Асадова, — заговорил высокий коп, — приятно видеть, что вы идете на поправку. И мы сожалеем, что должны тревожить вас в такое непростое время, но идет расследование, а вы — единственный свидетель. Расскажите, пожалуйста, что произошло десятого ноября в квартире Эстер Вальдес. Какие отношения вас с ней связывали?

При упоминании этой девушки стало вдруг трудно дышать. Паника невидимой волной накрыла меня, заставляя сердце быстрее качать кровь и практически не давая возможности сделать вдох. Прикрыв глаза и сосчитав про себя до десяти, восстанавливала дыхание, давая мозгу время свыкнуться с неизбежностью проживать тот день заново.