— Вы и так получили всё, что хотели. Оставьте её в покое.

Лишь когда глаза Джонса начали отдаляться, осознание того, что придется проходить через всё это вновь, нажало на переключатель в моей голове.

— Я не помню, — выскочило, вперемешку со стуком зубов. И это оказалось совсем не тем ответом, который я заготовила.

Все в комнате замерли.

— Что вы не помните? — спросил Джонс.

— Я не помню, как он нажимал на курок.

— Тогда кто его нажал? Вы?

Я видела боковым зрением, как выпрямился Андрес, сжав вытянутые вдоль тела руки в кулаки, и чувствовала напряжение, сгустившееся вокруг моей кровати, но не могла уже забрать обратно своих слов.

— Я не помню.

— Не помните, нажимали ли его?

— Нет.

— Нет, не нажимали? — вмешался Робертс.

— Я… — снова запнулась, не зная, как ответить.

— Вы делаете ей хуже, — вновь попыталась выгнать мужчин из палаты доктор.

— Марина, — услышала мягкий голос Андреса. — Ты нажала на курок?

Я повернула голову к нему, встретившись с его взглядом. В нем не было осуждения или отвращения, как в глазах детективов. Пытаясь не показывать эмоций, он держался спокойно, но в глубине его глаз плескались боль и сострадание. Рассказать всей правды я не могла ему, да и никогда не смогу, боясь стать таким же ничтожеством в его глазах, как и Ангел. Остаться без поддержи единственного человека, поддерживающего в самые тяжелые времена, и готового защищать моего ребенка, страшнее, чем понести наказание за содеянное. Я не знала, захочет ли он даже вспоминать о Софи, узнав правду. И нуждалась в нём больше, чем была готова признаться себе в этом.

Вглядываясь в теплый шоколад его глаз, тихо произнесла:

— Нет.

Мышцы на лице Андреса слегка расслабились, словно скидывая с себя напряжение. Он боялся моей вины, боялся, что я стану еще одним чудовищем.

— Вы уверены? — услышала мужской голос, но теперь он не имел значения.

Все надежды на то, что Андрес будет рядом, несмотря ни на что, рухнули. Он не станет биться за кого-то, кто смог отнять чужую жизнь, а значит, я должна сделать всё возможное для защиты Софи, даже если это будет стоить моей совести.

— Это не я стреляла в Эстер.

Глава 24

ботинки с шумом опускались на бетон, возвещая о своем приближении. Несколько пар ног шли по мою душу, намереваясь столкнуть лицом к лицу с правосудием, как они его называли. Почти месяц я ждал этого момента, и час «икс» настал. Законники наконец-то получат то, о чем так долго мечтали — одну из руководящих голов Сангре Мехикано на плахе. Я смотрел на дверь, готовясь встретить свой конвой лицом к лицу, и прислушивался к шагам, считая, сколько человек находится по ту сторону двери. С тех пор как меня перевели в одиночку, охранники перестали ходить ко мне по одному. И конечно, вряд ли кто-то решился бы прийти за мной, чтобы вывести из камеры, даже вдвоем. Они боялись меня до дрожи после всего произошедшего. И я, черт возьми, упивался их страхом.

Эти недели, проведенные в полном одиночестве, превратили меня в хищника, занимающегося лишь выбором очередной жертвы. Теперь, когда было плевать на последствия, я мог выпустить на свободу свою истинную сущность, не сдерживая себя рамками общественных правил и возможным исходом. Именно здесь я стал свободным. Если считаете, что смириться с заточением стало моим выбором, то вы, мать вашу, ошибаетесь. Череда событий, взявших начало со смерти Эстер, продолжала сталкивать меня все дальше, изолируя от всего, к чему я стремился и чего желал.

В тот день, когда я узнал о дочери, я не мог думать или говорить о чем-то ином. Все попытки Пирса воззвать к моему здравомыслию и отказаться от признания в убийстве, теперь напрочь потеряли смысл. Я не мог оставить ребенка без матери, даже находясь в абсолютной ярости за то, что Марина держала меня в полном неведении, я не собирался так с ней поступать. Я не намеревался пропускать её через тюремный ад до известия о ребенке и, тем более, теперь, когда я знал о ней. Меня терзали десятки вопросов, на которые могла ответить лишь Чика. Я хотел увидеть Котёнка и услышать её версию событий. Но доклады Пирса о её здоровье не обещали скорой встречи. И, несмотря на злость и негодование, я переживал о том, сможет ли она выкарабкаться из пропасти безумия и вернуться к нормальной жизни. Будь я на свободе, то окружил бы её заботой, наплевал на все перемены, даже если безумие навсегда изменило её. Только теперь она не имела права поддаваться болезни. У неё был ребенок, нуждающийся в её заботе и ласке. Я слишком хорошо знал, каково это, расти без материнской любви, и не мог допустить подобной судьбы для нашей дочки.

Пирс говорил, что я помешался и хотел сосредотачиваться на главном. А главным, по его мнению, было то, что словно из воздуха вырос свидетель, который якобы прибежал в квартиру на первый выстрел и увидел, как я продырявил голову Эстер. Не знаю, кто именно этот суицидник, но, похоже, что ему отвалили немало бабла за повешенную на себя мишень. Потому что теперь ему не остаться в живых.

Копы ликовали. Осуществлялась их заветная мечта засадить меня на веки вечные. И пусть им не удавалось доказать мою причастность к секс или нарко-трафику, но их устраивал и подобный расклад. Хотя, посадив меня за решетку, они не сделают поставки наркотиков меньше, как и не остановят торговлю живым товаром, но добьются новой должности. Именно это и волнует их больше всего.

Вся ситуация складывалась не в мою пользу. Единственное, что действительно удручало — невозможность поговорить с Мариной. Мне была невыносима мысль оставлять ее одну, как еще более невыносимым оказалось оставить ее на попечение Переса. Понимая, что если не найду способ выйти из тюрьмы раньше, чем в следующей жизни, буду изолирован от нее и своего ребенка до конца дней, а чертов пуэрториканец будет находиться всё это время рядом, и, возможно, моя дочь станет называть его папой.

Представляя подобный расклад событий, я сатанел от безысходности. Адвокат настаивал на том, чтобы выбить из Марины признание и добиться диагноза «невменяемость», отделавшись лечением в психушке. Но как я мог допустить подобное? И что будет, если этот план не сработает? Нет и еще раз нет. И теперь, когда возник из ниоткуда тот самый свидетель, плюс моё признание в убийстве, мы получили гарантии Марининой безопасности. Она не заслуживала наказания. В настоящем положении, правда, сложно определить, что именно страшнее: лишиться рассудка или всё же потерять свободу. Но выяснять это на практике ей не доведется. Я принял решение и его не изменить.

Ошарашенный новостью о ребенке, злой и растерянный, чувствовал, будто у меня выбили почву из-под ног, и я болтался в невесомости, не понимая, в какую сторону двигаться и как вернуться на землю. Мысленно повторяя про себя такое незнакомое до этого момента слово — дочь, уже не слышал ни единого звука, доносящегося изо рта Пирса, как и не слышал остальных шумов вокруг. Теперь я должен был узнать, где она и почему Марина скрыла её существование.

Необходимость увидеть Чику вновь затмила собой все остальные нужды. Я готов был требовать её визита, но затем вспомнил о невозможности осуществления этого желания. Мог попросить о встрече Переса и призвать к ответу его, но боялся, что больше не смогу сдерживать порывов и разобью пуэрториканскую голову без промедления. Оставалось только ждать выздоровления Марины и разговора с ней. А терпение, как известно, моя самая слабая сторона.

Покинув в тот день комнату для свиданий, так и не вникнув в детали дела, я вышел на прогулку, не слыша и не видя совершенно ничего. Никогда пустота и одиночество внутри меня не разрасталась с такой скоростью, как теперь. Будто весь мир обернулся против и стремился раздавить тяжестью посланных испытаний. Вновь ожило желание омыть всё вокруг кровью, заполняя чужой болью дыру в груди. Я не понимал, как именно чувствовал себя из-за обрушившихся на меня новостей. Озлобленным? Преданным? Потерявшим в одночасье всё, что имело какое-то значение? Всё разом разрывало изнутри, стараясь оттяпать у меня как можно больший кусок. Вопрос «почему» звучал в голове всё громче, будто кто-то подкручивал громкость динамиков, и отдавался резью в ушах. Почему Марина скрыла от меня существование ребенка? И почему она говорила с Пересом, будто тот всегда знал о ней? Я был вне себя от злости. Тело казалось налитым свинцом. Я с трудом передвигался, машинально переставляя ноги. Медленно пришло осознание того, что теперь я заперт, и не смогу сделать совершенно ничего для усмирения ярости и шума в ушах. Осмысление такого простого и, в то же время, невыносимого факта оглушило меня. Я просто обязан выбраться отсюда, и Пирсу предстояло придумать как.

Двигаясь по инерции, мысленно прокручивал перемены в моей реальности. Смерть Эстер, сумасшествие Марины, тюрьма, дочь. Дочь. Дочь! ДОЧЬ. Именно последняя новость окончательно перевернула мир с ног на голову. После развода и полного погружения в жизнь банды отверг для себя возможность построения семьи в будущем и, тем более, не думал о детях. Предохраняясь с обычными девками, оберегая себя от возможных последствий, совершенно не думал о защите с Котёнком. Став у неё первым мужчиной, ни на секунду не задумывался о том, чтобы чувствовать её как-то иначе, чем каждой клеткой тела. А после наркотиков и всего, через что ей довелось пройти по моей вине, этот ребенок казался неким чудом, способным нам помочь исцелить друг друга. Только вот, если мне предстоит гнить в этой дыре, то ни о каком чуде речи идти и не может, как и в случае того, если Марину не смогут излечить.

Во мне просыпался вулкан, готовый взорваться в любой момент и похоронить под пеплом всё, что находилось вблизи. Требовалось выплеснуть куда-то злость, разъедающую изнутри и превращающую в бесчувственного монстра.