дыхание, я осмотрелся вокруг. Всё пространство было расписано кровью, а трупы заменяли собой подпись творца. Никто не сможет усомниться в том, чьих рук это дело, навсегда усвоив, кому именно не следует переходить дорогу. И пусть заголовки газет называли меня безымянным мясником, палачом, каждое из этих слов лишь ласкало слух и дарило успокоение. То, чего я был лишен на долгое время, теперь будет со мной, наконец-то позволив жить, а не существовать, отыскивая хоть что-то, способное заставить чувствовать. Мои демоны ещё не были удовлетворены. Я напоил их вражеской кровью, вернув себе право быть самим собой и, более того, стараясь снять мишень с тех, кто мне дорог. Окинув еще раз взглядом место бойни, наклонился, сорвав с мертвого тела рубашку, завязав её на предплечье, останавливая кровь, текущую из раны. Пока что у меня не было времени в полной мере оценить собственные ранения. Нужно убираться отсюда, несмотря на соблазн задержаться и ещё раз удостовериться, что ни один ублюдок не способен больше произвести ни вдоха и ни одно сердце не бьется. Я перешагивал мертвецов, следуя к выходу, поймав себя на том, что чувствую гордость за свою работу. И да, это не дело рук мясника или кого-то там ещё. Здесь побывал ангел смерти, не пощадив никого, хладнокровно забирая последние вдохи, не оставляя свидетелей и не проявляя слабости. Лишь одну смерть я растяну на долгие, мучительные часы. Позволив выплеснуться наружу всей ярости и ненависти, съедавших меня изнутри на протяжении года. Смерть, знаменующую свободу для меня и моих девочек. Я пришел за ним. В обратном отсчете до его смерти не существовало кнопки «стоп» или нужного провода, его некому спасти. Больше некому.

За год до этого

Дни перемешались друг с другом, а время застыло на месте. Изо дня в день ничего не менялось, полностью сохраняя последовательность событий сотни таких же похожих один на другой дней. Я действовал на автопилоте, накапливая энергию, чтобы сдетонировать в один момент, уничтожив взрывом все вокруг. Даже вспышки гнева, составлявшие часть моей жизни и являвшиеся способом сохранять рассудок, теперь были полностью под моим контролем. Адаптировавшись к порядкам этого места, я тщательно следил за своими действиями, стараясь по истечению трёхгодичной программы иметь в запасе четкий план действий. Признание Денни в причастности к покушению на Марину окончательно сместило ценности на системе координат. Пусть я и раньше знал, что не могу полностью доверять ему, будучи осведомленным о методах его работы и взглядах на жизнь, но совершенно не подозревал его в преступлении против меня. Это открытие, хоть и не стало ударом, Денни ничем не поступался на пути достижения поставленной цели, но явилось ещё одним ножом в спину. Последний год внёс значительный вклад в банк предательств от близких людей. Я прекрасно понимал, чего именно он добивался, сознавшись в собственной вине, и знал обо всей степени опасности, которую он представлял для Марины и ребенка. Ему требовалось моё беспрекословное подчинение. Размышляя над тем, в каких именно целях он собирался меня использовать, тем более после перевода во Флоренс, долго не мог решить это уравнение.

Исправительная тюрьма максимально строгого режима исполнения наказаний, неофициально известная как Флоренс, представляла собой бетонный ад. Вынужденные отбывать весь срок в полном одиночестве, заключенные не имели привилегий общения друг с другом. По крайней мере, не в первые три года отсидки. Любое занятие в этих стенах протекало в полном одиночестве. Даже прогулки здесь проходили в клетках, изолирующих осужденных от собратьев по наказанию. Ровно на час в день я сменял бетонную клетку на металлическую, получая возможность немного размять мышцы, подтягиваясь на турнике или кидая мяч. Я не видел других заключенных. Все они выходили на прогулки в другое время, либо совсем в другие клетки. Порой мне не позволяли выйти на улицу, вместо этого отправляя в такой же отлитый полностью из бетона зал, как и моя камера, со сводчатым потолком и одним единственным чертовым турником. Эта камера называлась спортивным залом, став настоящей издевкой для измученного тишиной и ограниченным пространством человека. Словно зверь в клетке, прохаживался по этому чертову «залу» из угла в угол, пересекая его несколькими шагами и пытаясь найти хоть какое-то отличие от собственной камеры.

Здесь нас лишали всего. Я не видел растений, ярких красок, в моей жизни перестало существовать такое понятие как ощущение прикосновения другого человека, и полностью исчезло общение. Единственными словами, что доводилось мне слышать в течение дня, было мое собственное имя от охранников, когда они приносили еду или выводили во «двор». Но чаще всего они предпочитали не разговаривать со мной, молча выполняя необходимую работу. До перевода сюда я многое слышал об этом месте, но не осознавал в полной мере того ада, коим оно являлось.

В тех чертовых визитах, положенных для близких примерно ведущих себя заключенных, предоставляемых раз в месяц на пятнадцать минут для разговора через стекло, меня не навещал никто, кроме Пирса, постоянно обещавшего обжаловать решение суда упечь меня именно во Флоренс. Но я знал, что любая его попытка окажется бесполезной. Пусть большая часть моих прегрешений осталась недоказанной, но убийство заключенного, добавленное к моему изначальному обвинению, плюс искалеченные охранники, один из которых скончался от многочисленных травм в больнице — всё это позволило ублюдкам законникам без дополнительных махинаций запрятать меня в тюрьму для самых опасных преступников в стране. И вряд ли они решат, будто я достоин чего-то менее жесткого. В их глазах я никогда не был человеком и окончательно потерял человеческий облик после вынесения приговора. Я стал никем. Еще одним зверем, обреченным на смерть в неволе и в абсолютном помутнении рассудка.

Нечеловеческие условия содержания давали о себе знать уже через пару недель. Одиночество, съедающее меня изнутри на протяжении всей жизни, здесь ощущалось особенно остро. То и дело я чувствовал, как оно практически брало вверх надо мной, пытаясь искоренить желание бороться за будущее, которого у меня нет. Тогда перед глазами появлялся образ Марины и нашего ребенка. И пусть я не знал, как выглядит моя дочь, начинал представлять, чьи черты она унаследовала, чей цвет глаз, и прекрасна ли она так же, как её мать. Чем больше я думал о ней, тем сильнее хотел увидеть, и начинал злиться на себя за то, что позволял обстоятельствам сломать меня. Однажды я выберусь на свободу и отомщу за потерянный шанс быть счастливым.

Необходимость выбраться из этого склепа грызла меня днями и ночами. Отсидев несколько месяцев во Флоренс, окончательно сбился с толку в понимании, как и чем именно смогу быть необходим Денни здесь. У меня не было ни единой возможности для общения с другими заключенными. Я не знал, в какой части тюрьмы находится моя камера и где располагается административная часть тюрьмы. Двадцать три часа в сутки я находился в своей бетонной клетке, сменяемой лишь на час на другую — металлическую, под открытым небом, где так же невозможно определить расположение зданий и блоков. Единственный человек, сохраняющий для меня связь с внешним миром — Пирс — даже намеком не указывал на то, чего именно от меня хотел Босс. Сложившиеся обстоятельства вынуждали еще сильнее нервничать насчет безопасности Марины и ребенка.

Мысленно прокручивая возможные версии развития событий, рассматривал совсем странный вариант. Возможно, его признание стало всего лишь последним гвоздем в крышку моего гроба, а никак не угрозой? И, тем не менее, это не означало спасение для Котёнка. Каждый раз, задавая Тони вопрос от том, есть ли какие-то новости о её местонахождении, выдыхал с облегчением, получая отрицательный ответ. Это означало, что Перес выполнил свою часть договора и увёз её из логова змей.

Наш разговор с ним, состоявшийся до вынесения приговора, нельзя назвать дружеским или приятным, как впрочем, и все предыдущие наши с ним встречи. Не имея возможности поговорить с Мариной, я все же принял решение попытаться получить какие-то ответы от пуэрториканца. Сидя перед ним в оранжевой робе и смотря на его дизайнерский костюм и высокомерный вид, впервые видел не ублюдка, пытающегося украсть мою женщину, а человека, способного выбирать себе жизнь и сделать выбор в пользу чего-то лучшего, чем сотворил со своей я.

У меня не возникало сожалений о том, как именно распорядился собственной свободой, за исключением моментов, связанных с Чикой. Я даже не раскаивался в доверии Большому Денни, всё же я всегда знал, что не могу проявлять перед ним ни единой слабости. Вряд ли босс обратил бы на мои отношения с Мариной внимание, не окунись я с такой бездумностью и отчаянием в неконтролируемую месть, после обнаружения её предательства. Да и сам тот факт, что я не уничтожил её, как сделал бы с любой другой, уже демонстрировал всему миру моё бессилие перед собственными чувствами. Похоже, уже тогда каждый понимал, о степени власти Марины надо мной. Именно поэтому наша история приняла такой оборот.

Попросив Пирса пригласить Пабло прийти ко мне, если честно, не рассчитывал в конечном результате увидеть его. Но у парня, как оказалось, всё-таки были стальные яйца, и он без тени страха принимал любой вызов. Правда, на этот раз я всё же надеялся, что причина его появления кроется лишь в соблюдении интересов Марины. Стараясь игнорировать навязчивые мысли о том, близки ли они снова и прикасался ли он к моей женщине, сразу перешел к тому, ради чего пригласил его на встречу.

— Тебе нужно увезти Марину.

— Вряд ли ты сможешь дотянуться до неё из тюрьмы, — смотрел на меня полным презрения взглядом Перес.

— Слушай, Пабло, — непроизвольно сжал кулаки, сдерживаясь от того, чтобы всё-таки не выбить несколько его идеальных зубов.

Намерения острить и показывать, кто круче, у меня совершенно не было. Всё перевернулось с ног на голову, и необходимость взять под контроль хотя бы что-то для возвращения опоры под ногами, брала верх над раздражением.