Дженн Беннет - Вероятно, Алекс

Не паникуй, Бейли Райделл.

Я тяну за кожаный ремешок у него на поясе, а когда он поворачивается ко мне, говорю, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно веселее:

– Эй, ты помнишь, как у меня сорвало башню там, у костра? А тебе не досталось и половины того, через что пришлось пройти мне.

– Ты просто не понимаешь, о чем говоришь.

– Извини, конечно, но тут ты не прав. Все я понимаю, уж поверь мне на слово.

– Бейли…

Мимо вновь проплывает акула, на этот раз держась немного выше. Я позвякиваю ключами у него на ремешке.

– Но что бы ни выпало на мою долю, должна признать, что по сравнению с этой зверюгой Грег Грамбейчер просто божий одуванчик. А твоя акула намного больше галапагосской?

Его плечи опадают, кадык на горле дергается вверх-вниз, Портер бросает на меня взгляд удовлетворенный, проницательный и теперь вполне осмысленный, будто он принял для себя какое-то важное решение, и у меня на душе тут же становится веселее. Я больше не волнуюсь – ни о нем, ни о том, что наше свидание будет испорчено. Опасность миновала.

Мы поворачиваемся к окну, и он негромким, ровным голосом рассказывает не только о галапагосской акуле, но и о ее плавающем рядом собрате, рыбе-молоте, описывая их форму, размеры, рацион питания и то, насколько им грозит вымирание. За разговором он заходит мне за спину и обнимает сзади за талию, сначала робко и вопросительно, но, увидев, что я прижимаюсь к нему ближе, расслабляется и кладет на мое плечо подбородок.

Об акулах он знает все. Этот океанариум его лечит. Конечно, он немного увлекся, глядя на этих созданий, но кто на его месте поступил бы иначе? Я в который раз поражаюсь – и ему самому, и тому, через что он прошел.

– По мифологии гавайцев, – говорит он, зарывшись носом в мои волосы, и от звука его голоса мое тело охватывает трепет, – духи их покойных предков переселяются в камни, растения и животных. Такой дух у них называется аумакуа – что-то вроде духа-хранителя, понимаешь? Мама говорит, что напавшая на меня акула как раз была аумакуа и, если бы ей хотелось меня убить, она без труда бы это сделала. Но это было лишь предупреждение, чтобы мы внимательно и беспристрастно поглядели на свою жизнь со стороны и пересмотрели те ценности, которые исповедуем. Надо полагать, мы приняли его к сведению.

– Как это? – спрашиваю я.

– Отец говорит, что принял его к сведению, признав, что он уже слишком стар, чтобы вставать на доску, и что принесет семье больше пользы не в море, а на берегу. Лана приняла его к сведению, решив стать лучшим сёрфером и никогда не бояться воды.

– А ты? – спрашиваю я, проводя указательным пальцем по его шрамам.

– Я… я еще не решил… а когда решу, обязательно дам тебе знать.

Когда мимо нас проплывает серебристая рыба-молот, Портер медленно поворачивает меня в своих объятиях. Краем глаза я вижу силуэты стоящих поодаль у окна людей, но мне до них нет никакого дела. У меня такое чувство, будто мы совершенно одни в этом маленьком уголке умиротворяющего полумрака. Я в ответ тоже его обнимаю, мои руки скользят под его рубашкой навыпуск и поднимаются наверх до тех пор, пока не нащупывают твердую, обнаженную кожу спины. Точно в том же месте, где у меня остался шрам, хотя я и не могу точно сказать, как это получилось – по чистой случайности или же мне это продиктовало подсознание.

Портер вздрагивает всем телом, и для меня это самая сладостная победа.

В груди разливается приятное тепло. На резких линиях его скул играют блики от воды. Держа обеими руками мое лицо, он наклоняется, чтобы поцеловать деликатно и нежно, будто я нечто совершенно особенное, заслуживающее только бережного обращения.

Но он не знает одного – того, что шокирует даже меня саму: я не добрый дух-хранитель, а голодная акула. И боюсь, что одной его руки мне будет недостаточно. Мне нужен он весь.

Если до этого я боялась умереть, если не получу поцелуй, то теперь маятник качнулся в противоположную сторону. Мы явно увлеклись. Я приехала домой в одиннадцать, то есть задолго до наступления комендантского часа, но перед этим у нас было полно времени поужинать в Монтерее в замечательном ресторане, где нам подали удивительный на вкус гавайский салат «ахи поке» из сырого тунца, и еще больше, чтобы припарковаться на стоянке «Ловерз Пойнт Парка», откуда так здорово наблюдать, как за кипарисами садится солнце и разбиваются о берег волны.

Впрочем, в нашем случае ни о каком закате речь не шла. Мы стали целоваться. Без конца.

И вот теперь все мое платье покрыто какими-то пятнами, а лицо из-за дурацкой, но такой сексуальной щетины Портера покраснело и распухло, будто не меня набросился рой разъяренных пчел. Неужели он действительно поставил мне на шее три засоса? ТРИ? Парень клялся, что это произошло случайно и что у меня «слишком белая кожа», на которой после малейшего прикосновения остаются синяки. Поначалу я немного обиделась, но потом подумала, что это, вероятно, действительно так, потому как мне не помнится, чтобы он пытался засосать меня, будто пылесос. К тому же потом Портер тысячу раз извинялся…

Опять же, я была слишком отвлечена, ведь мы лежали в высокой траве на круче над пляжем, он прижимался ко мне, и это было просто восхитительно. Нет-нет, ничего серьезного между нами не произошло. Одни лишь прикосновения, не распространявшиеся на запретные места, если таковыми не считать бедра и грудь. (На мой взгляд, их к таковым отнести нельзя, но как же мне было приятно, когда он их касался.) При этом оба мы тяжело дышали, а потом сошлись во мнении, что достойны друг друга не только в споре, но и в таком деле, как поцелуи. Когда я вышла из фургона у их магазина, он постучал себя пальцем по виску и сказал:

– Мой мозговой центр возвысил сегодняшний день до ранга лучшего за все последнее время.

Что касается моего собственного мозгового центра, то по его приказу мои глаза Ловкача-Пройдохи превратились в два вращающихся мультяшных сердечка.

Потом ситуация приобрела щекотливый характер.

– Ради всего святого, что с тобой случилось? – спросил отец, глядя на мой грязный, растрепанный вид, когда я вошла в дверь.

– Мы с Грейс немного подурачились, – ответила я, – поборолись на траве с ребятами, с которыми вместе работаем. Ничего страшного.

– Поборолись? – скорчил гримасу он.

Ну да. Мне казалось, такой ответ будет правильным. Я внутренне сжалась.

– А что у тебя с губой? – задал очередной вопрос он.

Папа встревожился и пришел в ужас, будто я подцепила какую-то болезнь. Потом взял в руки мое лицо и внимательно его осмотрел, чтобы не заразиться самому.

– Может, ты прикасалась к кустам ядовитого сумаха или какой другой гадости?

– Не знаю, может быть.

– Сделать тебе маску из овсяных хлопьев? Каламиновой мази у меня нет, но если хочешь – я могу съездить в круглосуточную аптеку.

В этот момент я не на шутку испугалась:

– Нет-нет, все будет хорошо. Самый обычный ожог, не более того.

Он прищурился и неподвижно уставился на меня. Потом опустил взгляд ниже. Не смотри на мою шею! Не смотри, не смотри…

О-хо-хо!

Теперь мы уже испугались оба. Он выпустил мою голову и сказал:

– Ну хорошо. Если ты так уверена, будь по-твоему.

– Да-да-да-да, совершенно уверена, – ответила я.

– Ты уже нашла своего киномана? Как его там… Алекс, что ли?

Я скривилась, потому как одно лишь упоминание этого имени причинило мне боль.

– На данный момент я прекратила с ним всякое общение. Похоже, он завел девушку, а меня послал куда подальше. Найти его я пока не нашла.

– Бейли…

– Пап, пожалуйста… не надо…

– Дай мне все-таки договорить, хорошо? – перебил он меня, внезапно раздражаясь, чем меня немало удивил, потому что это совсем не в его духе.

Чтобы успокоиться и довести свою мысль до конца, ему понадобилось какое-то время. Но когда он снова открыл рот, в его голосе звучали серьезные и даже пугающие отеческие нотки.

– Ты выросла и превратилась в прекрасную юную леди, и окружающие вот-вот станут это замечать, что лично мне совсем не нравится. – Ох, братец. Он поднял руку. – Но я принимаю ситуацию такой, какая она есть. А если и хочу о чем-то поговорить, то только о тебе. Дело в том, Минк, что люди, когда с ними случается беда, порой отгораживаются от мира, чтобы вернуть душевный комфорт. Ничего плохого в этом нет. Проходит какое-то время, они решают в этот мир вернуться, но к этому моменту становятся чересчур доверчивыми и могут наделать много ошибок. А вот это уже плохо. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Не совсем.

– Помнишь, когда мама выиграла громкий бракоразводный процесс сенатора от штата, мы отправились в Ньюарк на вечеринку к мистеру Кэттеру, машина на скользкой дороге пошла юзом и она, вместо того чтобы вывернуть руль и поехать дальше, дернула его в другую сторону, после чего нас занесло и выбросило в кювет?

– Помню, – сказала я, – мы лишь чудом остались тогда живы. Это был кошмар. Такое не забудешь.

– Подумай об этом.

Выразился он, конечно, мудрено, но я все поняла. Папа решил, что я, как последняя проститутка, перетрахалась с каким-нибудь незнакомым парнем забавы ради. В какой-то момент мне захотелось во всем ему признаться, рассказать о Портере, о том, что меня не занесло на повороте и что я отнюдь не позабыла о всякой осторожности. Да и потом, прошло уже четыре года! Сколько мне еще жить в «режиме психической травмы»? Неужели мне нельзя самостоятельно принимать решения, чтобы наслаждаться жизнью? Я, конечно, оценила его искреннюю заботу, но при этом прекрасно понимала, что делаю.

В основном.

Больше он по этому поводу ничего не сказал. Да, папа может быть самым классным парнем во всем мире, но вот болваном его точно не назовешь. За день до того, как Грейс пригласила меня к себе на ужин, он предложил подвезти меня к ней, чтобы лично познакомиться с ее родителями. И к каким отрицательным последствиям это могло привести? Когда я рассказала об этом подруге, она так долго и надсадно хохотала, что мне даже стало страшно, как бы ее не хватил удар.