Рассмотрев все имеющиеся в наличии варианты (утром мне пришла в голову здравая мысль надеть подходящее нижнее белье), я снимаю шорты. Его это удивляет. Кроме того, он не может отвести от меня глаз. Мне это нравится… Наверное. Я еще не решила. Просто говорю себе, что ткани на белье идет столько же, сколько на купальник, а если так, то какая тогда разница?

– Ты играешь не по правилам, Райделл, – произносит он, расстегивая рубашку.

И не успеваю я открыть рот, чтобы ему возразить, как на нем остаются лишь оливкового цвета облегающие шорты.

Обалдеть. У него поразительные ноги.

Ладно, теперь моя очередь, о чем он услужливо напоминает мне недвусмысленными жестами, будто говорит: «Ну что же ты, давай». «Похоже, пришел черед блузки», – думаю я, стаскиваю ее через голову и швыряю на песок. На обычный лифчик – в моем случае лифчик хороший – ткани тоже идет столько же, сколько на лифчик от купальника. Портер со свистом втягивает в себя воздух. Я так понимаю, это хороший знак. Грудь у меня не выдающаяся, но и не плохая, так что…

Он проводит пальцем по шраму:

– Это его я тогда нащупал?

Я опускаю глаза на ребра, беру его руку и прижимаю к своему животу. Потом отнимаю ее, и мы смотрим на шрам уже вместе.

Стоит ясный, солнечный день, а мы наполовину обнажены. Если в мире и есть человек, с которым я чувствую себя в безопасности и которому могу доверять, то это, как ни странно, Портер.

– Да, его, – отвечаю я.

Он не сводит с рубца глаз. Потом смотрит на меня. Ждет.

– Здесь в меня вошла пуля, – говорю я ему, проводя пальцем по сморщенному, некрасивому бугорку. – Потом поворачиваюсь и демонстрирую спину: – А вот здесь вышла.

– Ничего не понимаю.

– Грег Грамбейчер. Он в меня стрелял.

– Но ты говорила… то есть… я думал, он стрелял в твою маму.

Я медленно качаю головой:

– Мама тогда оказалась дома по чистой случайности. В тот день он пошел за мной, чтобы убить. У него была записка, которую он намеревался оставить рядом с моим телом. Рассуждал так: если моя мама своим участием в бракоразводном процессе лишила его ребенка, то он в ответ тоже отнимет у нее дочь. – Портер смотрит на меня немигающим взглядом. – Мама бросилась на него, чтобы вырвать пистолет, поэтому пуля не задела жизненно важных органов. Я потеряла много крови. Врачам пришлось меня зашивать. Потом отказало легкое. В больнице мне пришлось провести пару недель.

– Извини, я не знал, – удрученно говорит он.

– Ты первый, кому я об этом рассказала. Одноклассники конечно же обо всем узнали, но после случившегося мама перевела меня в другую школу. Так или иначе, но изменить уже ничего нельзя, и остается только смириться, – отвечаю я, едва заметно улыбаясь.

Он протягивает руку и чертит пальцем по ребрам линию между шрамами спереди и сзади:

– Спасибо, что сказала. И показала.

– А тебе спасибо, что не стал устраивать из этого цирк. Понимаешь, я хочу избавиться от этой проблемы. Поэтому и решила тебе все показать. Прямо здесь, на солнышке.

– Понимаю, – заверяет он меня, – очень хорошо тебя понимаю.

Я тянусь к нему и припадаю губами к ложбинке между ключиц. Он отбрасывает ладонью мои волосы и целует сначала лоб, затем глаза, потом кончик носа. После заключает меня в объятия и крепко прижимает к себе. Я как можно глубже вдыхаю его в легкие, словно теплое, отшлифованное на солнце блаженство. Спасибо, спасибо, спасибо тебе, пытаюсь я сказать ему всем своим телом. И поскольку Портер держит меня как человека, а не как сломанную игрушку, думаю, он все понимает.

– Надо полагать, на этом наша игра закончена? – шепчет он какое-то время спустя.

Я резко отвожу назад голову, чтобы увидеть его лицо:

– Решил в последний момент пойти на попятный, да?

Он улыбается своей самонадеянной, ленивой улыбкой, слегка отталкивает меня, пока я не оказываюсь от него на расстоянии вытянутой руки.

– Оба одновременно, на счет три.

– Так нечестно! На мне остаются еще два предмета одежды.

– Я закрою глаза и открою, лишь когда ты скажешь. Раз, два…

С восторженным криком я расстегиваю пряжку лифчика и сбрасываю трусики. Готово!

– Боже мой, как ты прекрасна… – шепчет он.

– Обманщик.

Я совершенно нагая. На общественном пляже. Но еще важнее, что мне на это ровным счетом наплевать, потому что Портер тоже снял с себя всю одежду, а это зрелище куда интереснее охватившего меня на мгновение чувства стыдливости. Он обнажен. И великолепен.

Парень чрезвычайно взбудоражен от того, что на нас совсем нет одежды.

– Ну вот, – говорю я, опускаю глаза и устремляю взор в разделяющее нас пространство.

– Я ужасно этим горжусь, – с улыбкой признает он, берет мою руку и тянет к себе.

А когда она прикасается к его телу, становится на цыпочки, будто опасаясь упасть в обморок, после чего тот факт, что на нас совсем нет одежды, будоражит уже меня.

– Что-то мне подумалось о салоне твоего фургона, – говорю я.

Он судорожно вздыхает и отводит мою руку:

– Затея рискованная, сначала, думаю, нам надо одеться. Боже мой, как же ты прекрасна.

– Ты это уже говорил.

– Дай мне сначала насмотреться. Мне нужно запомнить тебя всю. На потом… если вдруг больше никогда не доведется этого увидеть. Черт! Даже не верится, что ты предлагаешь мне… – Его веки тяжелеют. – В общем, это либо самая замечательная, либо самая скверная идея из всех, на которые я когда-либо соглашался. Ты разишь меня наповал, Бейли Райделл.

– Я видела у тебя в аптечке презервативы.

О каменную арку разбивается волна.

– Бейли…

– Портер…

– Это может оказаться чем-то необыкновенным. Поверь, у меня есть опыт в таких делах.

– А может и не оказаться, да?

Над нами с пронзительными криками кружат чайки.

– Ты уверена?

– Уверена, – звучит мой ответ.

В последние несколько недель я много об этом размышляла. И все решила.

– Поэтому если хочешь… я не против. Хотя давить на тебя тоже не буду.

Он втихомолку чертыхается.

– Будет чудо, если у меня все получится, когда мы вернемся в фургон. Но знай: если ты передумаешь, у тебя есть на это полное право. В любой момент. Даже когда мы начнем.

Но я своего решения не меняю.

Ни когда мы возвращаемся к фургону, ни когда вытаскиваем из него доску Портера, чтобы освободить место, ни когда он в десятый раз спрашивает меня, уверена ли я, стараясь отговорить и обещая повторить то сказочное удовольствие, которое мне в музее доставили его пальцы, от чего я хочу его только больше. Ни даже когда он начинает – постепенно, медленно и осторожно, – а я не могу смотреть ему в глаза, но, не зная куда обратить взор, гляжу в пространство между нами, опасаясь, что все пойдет не так и что мне будет больно. Боль действительно заявляет о себе, но лишь на короткое мгновение. Все происходит… намного ярче и сильнее, чем можно было ожидать.

– Тебе хорошо? – запыхавшимся голосом спрашивает Портер.

Да, мне хорошо.

Я не меняю своего решения и немного погодя, когда происходящее поглощает меня без остатка, а он вдруг замирает, опасаясь, что мне хочется его остановить. Но со мной все в полном порядке и у меня есть только одно желание – чтобы он продолжал.

И уж тем более не меняю его, когда все заканчивается, когда мы сливаемся в одно целое, а окружающий мир, до этого развалившийся на мелкие кусочки, вдруг начинает медленно, фрагмент за фрагментом, собираться обратно – с каждым вдохом, с каждым изумительным ударом сердца.

В моей душе нет даже намека на сожаления.


– Что это? – некоторое время спустя спрашиваю я, показывая на какую-то белую штуковину, забившуюся в щель в углу, когда мы, тесно прижавшись друг к другу, лежим на старом одеяле в салоне жилого фургона.

На периферии сознания бьется мысль о том, что в аптечке лежит еще один презерватив, и я задаюсь вопросом о том, сколько стоит подождать, прежде чем об этом сказать, чтобы не показаться слишком ненасытной. Но потом поворачиваюсь на живот, подпираю голову согнутыми в локтях руками. Портер неспешно проводит пальцами по моей спине, потом спускается ниже, к ягодицам и ногам. От этого меня охватывает восторг, поэтому я решаю не торопиться.

Острый, треугольный предмет, который мой палец выковыривает из щели в углу, примерно с дюйм в длину. Сбоку на нем есть скобка, в которую продето серебряное кольцо.

– Смотри-ка. Мне казалось, я его потерял, – произносит Портер, на время прекращая чувственные поглаживания моей спины. – Эту штуковину достали из моей руки. Настоящий зуб большой белой акулы. Талисман на удачу. Или проклятие… это с какой стороны посмотреть. Я использовал его в качестве брелка, но потом, когда взял другие ключи, снял. Наверное, он скатился вниз с сиденья.

– Какой огромный, – говорю я.

– Какой там, это зуб молодой особи. Большая белая вдвое больше тех, что ты видела в океанариуме. А та, что напала на меня, была, скажем так, подростком.

Я пытаюсь представить этот зуб торчащим из руки Портера и говорю:

– Вспоминать об этом, конечно, ужасно, но зуб сам по себе представляет собой предмет особой гордости того, кто остался в живых. Что-то вроде символа чести.

– Хочешь, я тебе его подарю? – Мне?

– Ну да, повесишь на ключи для скутера. Он вполне впишется в твой «пантерный» стиль, – отвечает он, несколько мгновений молчит и добавляет: – Ты не подумай, в этом нет ничего такого. Я не пытаюсь таким образом показать всем, что ты моя девушка.

Да, если его у меня увидят, то наверняка поймут, что мы встречаемся.

– В самом деле? Ты хочешь сказать, что я твоя девушка?

– Не знаю. А ты как считаешь? – Он кладет акулий зуб на свою ладонь, немного колеблется, но потом все же смыкает на нем пальцы. – Но если таковой себя считаешь, то сначала кое-что мне пообещай.

– Что именно?

– Ты немного передо мной приоткрылась. – Он бросает взгляд на мою спину. – Я понимаю, почему ты до сегодняшнего дня не говорила мне, что тебя ранили из пистолета, но впредь такого быть не должно. У меня уже была девушка, таившая от меня секреты, и я несколько недель как последний дурак пребывал в полном неведении, пока она за моей спиной крутила любовь с Дэйви.