Портер останавливается перед одежным шкафом и разглядывает распечатки, наклеенные вокруг зеркала: винтажные инструкции по завивке волос, старые руководства по окрашиванию ногтей и несколько крупных планов Ланы Тернер, на которых она демонстрирует свою прическу.

– Так-так. Теперь мне понятно.

Пусть бы лучше и дальше пребывал в неведении. Я чувствую себя так, будто меня выставили на всеобщее обозрение, он словно подглядывает за мной из-за шторы Волшебника из страны Оз. Почему я не заперла дверь в туалет? Надеюсь, там нет ничего, что могло бы его смутить.

Он подходит к куче коробок в углу:

– Что это? Ты уезжаешь?

– Нет, просто не успела еще все распаковать.

– Ты же в Калифорнии уже давно?

– Ну да, – невнятно отвечаю я, – просто еще руки не дошли.

Он окидывает меня подозрительным взглядом и направляется к полкам с дисками:

– Зато дошли распаковать пятьдесят миллионов фильмов, да? Боже мой, ты точная копия отца. Помешана на кинематографе и на удивление пунктуальна. Они у тебя расставлены в алфавитном порядке?

– Сначала по жанрам, потом в алфавитном порядке по названиям, – едва слышно произношу я, чувствуя себя полной идиоткой.

– Тебе надо приехать к нам домой и привести в порядок дурдом, в который превратилась наша коллекция дисков. Лана, посмотрев что-нибудь, всегда забывает прятать диски обратно в коробку.

– Ненавижу, когда так делают, – отвечаю я.

– Знаю. Для тебя это сродни уголовному преступлению.

– Портер?

– Что?

– Зачем ты пришел?

Он резко поворачивается, не вынимая рук из карманов шорт:

– С моим личным пространством покончено. Глупость все это. Забудь.

– Как это? Что значит «забудь»? И что конкретно я должна забыть? Мне нужно знать, в чем ты меня обвиняешь.

– Ни в чем я тебя не обвиняю. Мы просто не поняли друг друга.

Я все так же блуждаю в потемках:

– Из-за меня?

Затуманенный сиропом от кашля мозг в сотый раз возвращается к событиям того вечера, но я могу понять лишь, что…

– Ты получил эсэмэску, так? Сказал, что к Дэйви это не имеет никакого отношения. Ты мне солгал? Тогда с какой стороны здесь я?

Он опять с подозрением смотрит на меня:

– Ты что, выпила или на тебя так болезнь действует?

– Э-э-э… – бормочу я, показывая на пузырек на прикроватной тумбочке. – Это все кодеин.

– Черт бы тебя… Значит, ты под кайфом? Как хорошо, что здесь нет Дэйви, он бы тут же у тебя его стянул и выпил одним махом. Ты с дозой не переборщила?

Я высовываю язык и говорю «а-а-а».

Когда медленно ползущие вверх брови Портера подсказывают, что он ожидал от меня другого ответа, глубоко вздыхаю, натягиваю выше на грудь одеяло и угрюмо говорю:

– Нет, не переборщила. А если ты попросту пытаешься уйти от ответа на мои вопросы, лучше уходи.

Он долго смотрит на меня немигающим взглядом, будто что-то обдумывает или разрабатывает хитроумный план, недоступный моему пониманию. Одновременно теребит в кармане мелочь, от чего позвякивают свисающие с пояса на кожаном ремешке ключи. Потом вдруг поворачивается, подходит к моей полке с фильмами, проводит по коробкам пальцем и вытаскивает одну из них.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я.

– Где у тебя плеер? Ах да, вот он? Так, посмотрим, что у нас здесь… «Ки-Ларго»? Хорошее кино? Нет, этот диск я лучше положу обратно в коробку. Не хочу поступать, как Лана. У тебя все…

– Портер!

– … настроено или переключить телевизор на внешний сигнал? Где пульт? Если на нем твои бациллы, я к нему прикасаться не буду. Подвинься. И не кашляй на меня. Он снимает куртку с надписью «Горячая штучка» и садится рядом на двуспальную кровать.

До меня вдруг доходит, что на первом этаже занимается своими делами отец. Погоди-ка, а что мне переживать? Я болею. Мне плохо. А с Портером мы даже не вместе.

Или нет?

– Портер…

– Двигайся.

Я делаю, что велено. Он плюхается на простыню, вытягивает и скрещивает свои длинные ноги. А обнаружив у своего локтя скомканную сопливую салфетку, брезгливо морщится.

Я злобно швыряю ее на пол:

– Не буду смотреть с тобой кино, пока не объяснишь, почему тем вечером ты так поспешно ушел из моего дома.

– Я совершенно ответственно заявляю, что между нами произошло, с позволения сказать, недоразумение века. Ты не сделала ровным счетом ничего плохого. Как я тебе уже говорил, мне нужно было время все обдумать, потому что для меня… впрочем, это неважно. В общем… – Когда я начинаю протестовать, он складывает на груди руки, не желая ничего слушать. – Давай больше об этом не париться.

– Что? Да как ты…

– Послушай, ерунда все это. Глупость, понимаешь. Прости, что заставил тебя волноваться по пустякам. Предлагаю все забыть. Нажимай кнопку воспроизведения.

Я неподвижно смотрю на него, не в состоянии прийти в себя от изумления.

– Нет.

– Что «нет»?

– Я так не согласна. Мне нужно знать, что случилось.

Он откидывается на спинку кровати и долго не сводит с меня глаз.

Пауза затягивается. Я чувствую себя не в своей тарелке, видя, что Портер улыбается своей ленивой, странной улыбкой, за которой кроется какая-то тайна. От этого мне хочется либо спрятаться, либо ударить его.

– Давай поговорим, когда начнется фильм, – произносит наконец он. – И что это за картина? Я выбрал наугад.

Моментально отвлекшись, я окидываю взглядом меню на экране телевизора:

– «Филадельфийская история»? Ты что, никогда ее не видел?

Он медленно качает головой все с той же загадочной улыбкой:

– Расскажи мне о ней.

Странно, мне показалось, он специально снял с полки именно этот диск, ну да бог с ним.

– Это один из моих любимейших фильмов. Кэтрин Хепберн играет в ней женщину из высшего общества, к тому же наследницу. Она собирается замуж за одного богача, но при этом постоянно ссорится с бывшим супругом, Кэри Грантом, потому что целуется с персонажем Джимми Стюарта.

– Вот как?

– Разве твоя бабушка его никогда не смотрела? – спрашиваю я.

– Я его не запомнил. Думаешь, мне понравится? Или взять какой-то другой? – говорит он и опускает ногу с кровати, будто собираясь встать. – Если хочешь, я могу спросить твоего отца, может, он что-то предложит.

Я хлопаю его по руке:

– Нет, погоди, это отличный фильм. И очень смешной. Я бы даже сказала, уморительный. Давай смотреть.

– Нажимай на кнопку воспроизведения, – отвечает он, обратно откидываясь на подушку, – по ходу дела будешь мне все объяснять.

– А ты мне точно тогда все расскажешь? – настаиваю я.

– Нажимай кнопку, Минк.

Я щурю глаза, пытаясь понять, не смеется ли он надо мной, называя этим прозвищем, но все же делаю ему поблажку. Потому что на экране начинается «Филадельфийская история». Здравствуй, моя дорогая! Этот фильм я могу смотреть тысячу раз, и он никогда мне не надоест. А вместе с человеком, который его ни разу не видел, тем более, особенно если этот человек – Портер. Я не верю своей удаче. Надеюсь, картина ему понравится.

Мы смотрим кино, и на какое-то время я даже забываю о болезни. Просто радуюсь, что он лежит рядом и хохочет при соответствующих репликах актеров. Если бы он еще без конца на меня не глядел, было бы вообще здорово. Но он смотрит не столько на экран, сколько на меня, а когда я бросаю на него вопросительный взгляд, даже не отводит глаз. Просто улыбается все той же многозначительной улыбкой. От этого мне становится очень неуютно.

– Ну что? – лихорадочно шепчу я.

– Поразительно! – отвечает он.

– Погоди, то ли еще будет! – радостно восклицаю я.

Все та же ленивая улыбка.

Я подтягиваю одеяло к подбородку.

Когда четверть фильма остается позади, в комнату заходит папа и напоминает мне, чтобы я приняла лекарства, при этом они с Портером обмениваются в мой адрес парой шуточек. Воображают себя актерами. Посмотрим кто посмеется последним, когда Портер подхватит заразу, валяясь в моей постели.

Где-то на половине картины он неожиданно задает мне вопрос:

– Чем ты планировала заняться летом?

– Что? – Краем глаза смотрю я на него.

– На работе ты как-то сказала Пенгборну, что у тебя на лето были другие планы, в которые я совсем не входил. Что ты собиралась делать?

Сердце в груди набирает темп, когда я пытаюсь найти благовидный предлог и уйти от ответа, но мыслительный процесс замедляет сироп от кашля.

– Не помню.

Его мои слова злят.

– Если ответишь, я скажу тебе, почему ушел в тот вечер. Договорились?

Вот черт! Не могу же я признаться, что летом поглядывала в сторону другого парня, с которым никогда не встречалась, а лишь несколько месяцев общалась по Интернету. В этом присутствует… какое-то непостоянство. Или даже извращение. Портер никогда меня не поймет, хотя между мной и Алексом никогда не было каких-то особых чувств. Мы никогда не признавались друг другу в любви и не обменивались романтическими, задушевными стишками.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь, – отвечаю я Портеру, даже сквозь туман дурмана прекрасно чувствуя его разочарование, но все равно не могу раскрыть тайну переписки с Алексом.

– Подумай хорошо, – тихо, но требовательно произносит он, – ты не должна от меня ничего таить. Верь мне.

Опять он за свое. Да, упрямства ему не занимать. Я мысленно возвращаюсь к нашему разговору в салоне фургона. Для меня очень важно тебе доверять.

Знаю, он хочет, чтобы я ему все рассказала. Но… это выше моих сил.

Не знаю, что произошло потом, но последним в память врезался кадр, на котором Джимми Стюарт целует Кэтрин Хепберн. Через пару часов я отупело продираю глаза.

Портер давно ушел.


Через два дня Кавадини снова включает меня в график дежурств, и я еду на работу. В бухгалтерии Портера нет, только Грейс и новый охранник, который теперь вместо Пенгборна. Если верить расписанию, он сегодня здесь, поэтому, когда мы выходим в главный зал, я ищу его глазами. Вот и он, сопровождает из парилки двух утренних билетеров, юных придурков Скотта и Кении. Пока они не ушли, я подхожу к двери, протягиваю подруге мой ящик для денег и жестом велю пройти на рабочее место без меня.