Она была намного красивее, чем я ее представлял. Это юное создание излучало сияние расцветающей красоты и свежей прелести, огромные черные глаза и здоровый румянец на чуть припухших щечках – а я уже, как шмель, затрепетал незримыми крылышками, и душа моя зажужжала от нервного возбуждения.

Я взял цветочки с таким выражением, словно принимал гуманитарную помощь от Монгольской Республики. Руки мои дрожали, я раскрыл рот, но застигнутые врасплох слова сплелись в сплошной клубок, распутать который я был уже не в силах. Мне захотелось спросить ее, действительно ли она та самая девушка, что посылала мне письма, но боязнь услышать «нет» сковывала. Я чувствовал, что здесь я разговаривать не мог, это было бы равноценно самоубийству. Когда столько пар глаз едят тебя поедом и с нетерпением ждут, а что будет дальше, невозможно сосредоточиться, подыскать нужные слова. И тогда я решил не говорить, а действовать.

– Ну, чао! – махнул я театрально рукой всем свидетелям сцены и, взяв девушку под руку, вывел ее, не забыв вручить цветы секретарше: «Поставьте, пожалуйста, эту роскошь в хрустальную вазу на моем столе…» Не хватало еще, чтобы я на глазах этой завистливой публики возился с цветами.

В глазах девушки искрились смешинки, она не скрывала удовольствия от созданного ею эффекта. Ее сочные вишневые губы казались мне живым воплощением добродетели и чистоты. Мы вышли на Академическую, и я наконец выжал из себя:

– Значит, это ты и есть та самая таинственная Марьяна.

Не услышав возражений, я начал что-то плести про ее стихи, они вполне хороши, даже очень талантливы, но писать в таком стиле нет смысла, ведь так пишут десятки, да что там – сотни поэтов, но мою менторскую тираду она оборвала просто и непринужденно:

– А это не мои стихи. Я вообще стихов не пишу.

Я онемел, не зная, возмущаться мне или смеяться.

– В таком случае… тогда чьи это стихи?

– Да так… я их из какого-то журнала переписала.

Тут она сама засмеялась и весело взглянула на меня.

– Зачем? – спросил я.

– Чтобы познакомиться. Разве не ясно?

– Но ты могла и так познакомиться.

– Так не интересно. Если бы я написала письмо без стихов, вы бы мне не ответили.

– Почему? Я обязательно отвечаю на все письма, – сказал я первую неправду.

Марьяна снова взглянула на меня со смехом, и я подумал, что она, наверное, не такая уж и простушка. Я не знал, о чем даже говорить, меня подмывало спросить, зачем она хотела со мной познакомиться, но я сдерживал себя, боясь услышать что-нибудь вроде: «А так просто. Посмотреть, какой вы в жизни. Ну, чао!» Странно, почему я ощутил тогда этот страх, словно бы ожидал от знакомства с ней чего-то особенного и боялся отпугнуть, хотя, по правде говоря, зачем она мне сдалась? Шпана жопастая. Подумаешь – ноги.

– Ну, не сердитесь, – легонько толкнула она меня и взяла под руку. – Мне хотелось поговорить с вами. После того, как я прочитала ваши произведения.

Не ты первая, кому хочется со мной поговорить, подумал я. И уже не знаю о чем: о пани Алине, о том, что было на самом деле, а что я выдумал, собираюсь ли писать третью часть «Дев ночи» и т. д.

– Ну, и о чем бы ты хотела поговорить? – спросил я скучающим тоном.

– А так – ни о чем. Просто побеседовать.

– Так ты не собираешься расспрашивать меня об истории написания «Дев ночи»?

– А зачем? Ведь правду вы все равно не скажете.

Она была права. И нравилась мне все больше.

– И тебя не интересует, буду ли я писать продолжение?

– Нет. Меня вообще ничего не интересует. Хотела рассмотреть вас вблизи…

– Вот оно что! – и я затаил дыхание.

– Я почувствовала, что вы именно тот человек, который сможет мне помочь.

Это лучше того, что я предвидел, но хуже того, чего мне бы хотелось.

– И чем я могу быть полезен?

– Не все так сразу. Вам не кажется, что вы слишком торопите события? У вас даже не хватило терпения спокойно переписываться со мной. Вы возжаждали меня увидеть. Сейчас! Немедленно!

Я чувствовал себя школьником, которого сейчас поставят в угол.

– Вы разрушили романтичность наших отношений. Их тайна, загадочность – все развеялось.

– Мне кажется, тебе следовало бы не мне письма писать, а Стендалю. Жаль, что он не дожил до этого счастливого дня.

– Но Стендаля нет. Нет Бальзака. И Цвейга нет. И Ремарка… Но я же должна кому-то писать. Я выбрала вас.

Неужели я должен был ей сказать, что выбор неудачен?

– А что было бы, если бы я не поторопился и наша переписка продолжилась?

– Все проистекало бы намного естественнее. Мы бы значительно больше узнали друг о друге. Первая наша встреча могла бы происходить вообще без слов. Представляете, как это мило? Мы бы пошли в парк, вокруг осень, листва шуршит под ногами, и мы слушаем это как музыку.

– Ага, так ты планировала затянуть все до осени.

– Я ничего не планировала, это я образно высказалась. Я, честно говоря, настолько обиделась на ваше последнее письмо, что решила вас вычеркнуть из… – здесь она сделала паузу и исправилась: – Я решила забыть о вас. Впрочем, вам об этом известно.

– И что же именно?

– Разве вы не прочитали мое вчерашнее письмо?

– Так ты и вправду заходила вчера в редакцию? А я-то думал, что меня разыгрывают. Ведь ты же никогда прежде этого не делала. Почему ты не воспользовалась почтой?

– Значит, вы не читали мое письмо.

– Не прочитал, не успел.

– Я нарочно зашла в редакцию вечером, когда журналистов там уже нет, но еще на месте самые заядлые сплетники – секретарша, корректоры, реклама. Я хотела, чтобы меня увидели и рассказали вам. И чтобы вы затем кусали от отчаяния локти. Ведь я написала, что не соглашаюсь на ваш ультиматум. То было прощальное письмо.

– Вот как. И напрасно. Я-то полагаю, что мы с тобой достаточно долго переписывались, чтобы понять: нам будет интересно вместе.

– Значит, это вы строили планы, а не я.

– Ничего подобного.

– Но ведь это так. Вы восприняли мое желание переписываться с вами как намерение сблизиться. Разве вам не пришло в голову, что переписка ценна сама по себе? Однако в вас проснулся собственник. Вам стало мало писем, возникло желание непременно заполучить еще и их автора. Но давайте представим такую картину: появляюсь не я, а девица, скажем, не в вашем вкусе. То есть какое-то невзрачное, жалкое, совсем неинтересное создание. И что тогда? Вы так стремились увидеть то, о чем мечталось, овладеть им, а когда оно возникло перед вами – вы в ударе! Хотела бы я видеть вас в такой момент. Я даже пыталась уговорить одну свою неказистую подругу пойти сегодня к вам, выдать себя за Марьяну А сама наблюдала бы со стороны. Думаю, это был бы чудесный аттракцион. Ну да, вы, наверное, соблюли бы кое-какие приличия, пригласили бы серенькую на кофе, посидели с ней часок, пообщались, дали бы несколько бесценных советов о том, как надо писать стихи, а затем: чао, бамбино, сорри. Разве не так?

Я проглотил ее слова, как горькую пилюлю, не запивая. Все, что она спрогнозировала, тютелька в тютельку, соответствовало тому, что могло бы произойти на самом деле.

– Увы, моя подружка от такой роли отказалась. К сожалению.

– И ты передумала со мной прощаться.

– Передумала. И знаете почему? Я вспомнила одну истину, которую услышала еще от своей бабушки: все мужчины одинаковы. Я подумала, что вы поступили так, как сделал бы на вашем месте любой другой мужчина. И поняла, что зря на вас сердилась. Это все равно что обижаться на холодный снег – теплым он никогда не станет.

С Академической мы свернули на Чайковского и вышли на Стефаника. Прохожие бросали на нас заинтересованные взгляды: сорокалетний и маститый с семнадцатилетней отроковицей под ручку – не слишком привычная картина для Львова. Возможно, где-то в Париже или на Гавайях это было бы нормой, но здесь вызывало вопросы. Кое-кто даже оглядывался. И было от чего: на папулю с любимой доченькой мы мало походили. Встречались и знакомые, они придирчиво разглядывали мою спутницу, а мне бросали подбадривающие взгляды. Марьяна от всего этого просто кайфовала. Я попробовал сменить тему беседы:

– Ты и вправду не пишешь стихи?

– Я чувствую поэзию. Разве этого не достаточно?

Мне не понравился ее ответ. Я пожал плечами и промолчал. Несколько минут мы шли молча, пока не оказались в парке напротив университета. Боже мой, как давно я не прогуливался с девушкой по вечерним аллеям! Все по барам да по барам. А сколько времени прошло с тех пор, когда я последний раз целовался на лавочках? Теперь это все можно делать просто на улице.

– Скажите, вы в кого-нибудь сейчас влюблены? – спросила она с бухты-барахты.

«Я влюблен в тебя», – поворачивался сболтнуть мой язык, но по велению шестого чувства я успел прикусить его зубами. А что, если я скажу ей правду? Говорят, правда облагораживает человека.

– Влюблен.

– По-настоящему?

«А я иначе не умею». Хе-хе, это мы также прибережем для кого-нибудь другого. Невнятная дьявольская сила искушала меня снова говорить правду.

– Едва ли это по-настоящему. Просто мне необходимо быть в состоянии влюбленности. Вот я и создаю его для себя. А проходит какое-то время, от любви не остается даже запаха. Потом, бывало, начнешь вспоминать ту, которую любил, о ком мечтал, и удивляешься – как я мог вообще ее полюбить?

– Но ведь вам хочется влюбиться по-настоящему, разве не так?

– Знаешь ли, по-настоящему я уже давно влюблен. Но это любимое мною существо я никак не могу встретить. Возможно, ее и не существует в природе. А возможно, она где-то рядом, а встретиться мы не можем. Не пересекаемся.

– Кто она? Как она выглядит?

– Ее внешность не имеет решающего значения. Главное – то внутреннее, что объединит нас. То, что делает лишними любые слова и оценки.

Если бы она в эту минуту сказала: «Вы встретили ее. Это я!» – думаю, у меня по спине мурашки бы побежали. Отныне я перестал воспринимать ее как что-то реальное, живущее сейчас и принадлежащее этому миру. Мне показалось, что я веду беседу с кем-то, кого неведомые силы нарочно послали ко мне на разведку.