— Игорь Николаевич, я ведь далека от науки, а к вам хотела обратиться за помощью с похоронами. Я не москвичка, почти ничего здесь не знаю, а Григорьева работала в вашем институте много лет. Я, конечно, понимаю ваше раздражение… Могу со своей стороны пообещать вам, что все, что найду в бумагах Григорьевой, если это будет хоть в малейшей степени касаться ее работы, тут же передам вам.

— Боюсь, после милиции и родственников вам уже ничего не достанется, — усмехнулся Стольников.

— Милицию Анна больше не интересует, поскольку самоубийство доказано и дело закрыто. Что касается родственников, я ее наследница по завещанию.

Глядя, как красивые брови Стольникова приподнялись, а глаза засветились острым интересом, Маша гадала, стоит ли сообщать ему то, что она уже знала от Анны. С одной стороны, любопытно было узнать побольше о приборе и о теории Цацаниди и в идеале сделать из всего этого хороший материал. С другой же стороны, она никак не ожидала, что Стольников будет настроен так агрессивно. У Маши было ощущение, что он давит на нее, это давление угнетало и нервировало. Да и какое он имел право на нее давить? Она и всего-то пришла просить помощи в организации похорон. И даже не просить, а узнать, нет ли у них желания эту помощь оказать. В Ярославле, городе малых средств, это было в порядке вещей: предприятия брали на себя немалую часть забот, связанных с похоронами не только сотрудников, но порой и тех, кто давно уже ушел на пенсию. Помогали обычно транспортом, столовой, венками, деньгами. Гроб надо было нести на плечах, как велит примета, не родственникам умершего, поминки надо было готовить, короче, хлопот много. Часто ценна была именно человеческая, а не финансовая помощь коллег, которые не были столь убиты и дезориентированы свалившимся горем, как родственники покойного.

Стольников, видимо, колебался. Но в помощи все же отказал: институт-де не располагает свободными средствами, а членом профсоюза Аня Григорьева почему-то не была.

— Что ж, извините за беспокойство. Скажите хотя бы, Аня с кем-нибудь дружила в институте? — холодно спросила Маша.

— Зачем это вам? — отчего-то насторожился Стольников.

— Возможно, ее друзья захотят попрощаться с Аней. Не всем же она наступила на любимую мозоль.

Рокотова смотрела на профессора с откровенным вызовом.

— Идите в сто пятый кабинет к Ирине Порышевой, мой секретарь вас проводит.

Выходя из кабинета Игоря Николаевича, Маша отметила, что правый уголок его рта нервно подергивается, а рука уже легла на трубку телефона.

Как только за посетительницей закрылась дверь, Стольников эту трубку с телефона сорвал и нажал всего одну кнопку:

— Витя, беги к Ирке Порышевой. Пришла Анина подружка, ищет ее друзей. Ты все понял?

— Да, Игорь Николаевич, — ответили в трубке.

Стольников прижал пальцем рычаг отбоя, набрал полную грудь воздуха, резко выдохнул и набрал длинный междугородний номер.

— Это Стольников. Она только что была у меня.

— И что? — так же, не здороваясь, спросил собеседник.

— Ничего, почти ничего. Но она знает, что именно пропало, сама проговорилась.

— Уже хорошо. Что еще?

— Она наследница Григорьевой по завещанию, пообещала все, что найдет в доме, передать мне.

— Нам известно, что она наследница, зачем она приходила?

— Просила помочь с похоронами, я отказал…

— Ну и идиот, — совершенно спокойно произнес собеседник.

— Но я думал, нам не надо лишний раз мелькать у нее перед глазами… — стал оправдываться Стольников.

— Ты думаешь не в том направлении, с ней надо дружить. Пойдешь на похороны.

— Хорошо. Может, уложить ее в постель, я бы мог…

— Только попробуй! Она любопытна. Докажи ей, что вернуть документы — это ее долг перед наукой и умершей подругой, — и они у нас в кармане.

— Значит, диск все же у нее?

— Если не у нее, то она точно знает, где его взять.

16

Ирина Порышева, красивая тощая женщина, была одета в кипельно-белый халатик, длиною больше похожий на блузку. Прямо из-под халатика начинались бесконечные ноги.

Маша представилась и вкратце объяснила цель визита.

Ирина выслушала напряженно и улыбнулась радостной крысиной улыбочкой.

— Ну, Стольников, ну дает! Чего это он вас ко мне-то послал?

— Сказал, что вы дружили с Григорьевой. Я должна найти ее подруг, которые хотели бы прийти на похороны.

— У Ани не было здесь подруг. А уж я — последняя, кого можно так назвать.

— Странно, — сказала Маша и двинулась к двери.

— Да ничего не странно, подождите, — Ирина схватила Машу за локоть. — Вы неправильно меня поняли. Я не была ее врагом, просто ни в коем случае не могла быть подругой.

Порышева усадила Машу в кресло у журнального столика, сама села напротив.

— Теперь это совсем уже не секрет: я была любовницей Цацаниди.

— А при чем здесь Аня?

— Вот и Аня тоже, — улыбнулась Ирина.

— Понимаю, он бросил одну из вас ради другой, какая уж тут дружба.

— Никого он не бросил. В этом все и дело. Мы обе были его любовницами, причем все трое делали вид, что никто ни о чем не догадывается. Я изображала, что ничего не знаю о Григорьевой, Аня делала вид, что ничего не знает о его романе со мной, а сам Цацаниди убеждал себя в том, что мы обе не в курсе положения дел.

— Так Стольников знал об этом и отправил меня к вам? — усмехнулась Маша.

— Об этом все знали. Да и что теперь, Костя умер, вопрос снят. Аню жаль, такая молодая, — сочувствие Ирины было, мягко говоря, неискренним.

— Как же он с вами двумя справлялся, да еще в инвалидной коляске?

— Отлично справлялся, по очереди. Да не с двумя. У него еще как минимум двое было. Это только те, кого я знаю. И в коляске он был только последние полгода, после инсульта. А так мужик был ого-го! — Ирина потянулась, как сытая кобра.

— Но ведь кроме мужских сил надо еще и средства иметь, чтобы столько любовниц содержать. Понимаю, академик был небедный, но все же…

— А он себя и не утруждал, за казенный счет свой гарем содержал. Кому работу, зарплату, кому квартиру, кому путевочку в санаторий. Мало ли. Но вот Анька, та его просто так любила, бескорыстно. А подруг ей заводить просто некогда было.

Тут дверь распахнулась, и на пороге возник мужчина в очень чистом, но невероятно мятом халате.

— Привет, — удивленно сказала вошедшему Порышева. — Знакомьтесь, Мария, это Виктор Горошко, наш ведущий хирург.

Если бы Маша искала актера на роль Карлсона, то непременно хотела бы видеть его таким, как Горошко. Хирург был круглым и сдобным, как пончик. Маленький, лысенький, он не шел, а подпрыгивал, словно мячик. И вообще, передвигался он с такой скоростью, будто у него где-то был вмонтирован моторчик.

— Я подруга Ани Григорьевой, — произнесла Рокотова. — Аня умерла, вот, я пришла сообщить…

Витя Горошко вдруг застыл, точно у моторчика кончился завод, потом закрыл лицо пухлыми ладонями и заплакал в голос. Две женщины смотрели на него, одна с изумлением, другая с легким пренебрежением.

17

Виктор, или, как он сам представился Маше, Витюнчик Горошко, был, по его словам, близким другом Ани Григорьевой. Очень близким. Он любил ее. Она его — нет. Объяснение между ними давным-давно состоялось, и Витюнчик смиренно занял при Ане положение задушевной подружки и мастера по дому на все руки. И вот теперь он добровольно снял с Маши почти все заботы о погребении.

— В принципе, вы можете настаивать на вскрытии, — сказал он. — Раньше всех вскрывали, а теперь морги переполнены, поэтому в таких случаях только по требованию близких.

— А какой смысл? У нее в крови нашли этот «Дигоксин». Вскрытие покажет поражение органов в результате отравления, только и всего.

— Ну и хорошо, — облегченно вздохнул Горошко. — Бедная Анюта, не хватало еще, чтобы ее кромсали.

Он взял у Маши двадцать тысяч и уехал в морг, а она отправилась на вокзал встречать Тимура с деньгами.

До прихода поезда оставалось сорок минут, и Маша не удержалась, забежала в Московский универмаг. Она очень любила этот магазин, но не за то, что делала в нем удачные покупки, цены Машу большей частью ужасали. Но зато магазин был большой, по нему можно было бродить очень долго, ровно столько, сколько осталось от командировки времени до отхода Ярославской электрички. И можно было не бояться на нее опоздать: перебежишь улицу по подземному переходу, и уже на вокзале. Кроме того, в командировке Рокотова всегда боялась отравиться некачественной едой и не покупала пирожки и шаурму на улице, терпела до универмага и там обедала в сумрачном уютном кафе «Робин Бобин», где кормили вкусно, много, а главное — быстро.

Сорока минут ей с лихвой хватило, чтобы съесть нежную свинину с овощами и выпить чашку отличного китайского чая.

Уже покидая магазин, Маша не удержалась и купила для Кузьки компьютерный диск с кулинарной энциклопедией.

Поезд подошел, и Тимур первым выпрыгнул из вагона.

— Ты на обратную дорогу билет уже купил? — спросила Маша сына, убирая в свою сумку пухлый конверт.

— Да, все в порядке, поезд через три часа. Мам, давай-ка я тебя провожу.

— Зачем? Может, лучше по магазинам походим, хочешь есть? Я тебя покормлю где-нибудь, сама не удержалась, уже перекусила.

— Да я не голодный, мне Кузька с собой гамбургеров напек. Ну, пожалуйста, ты много рассказывала про тети Анину квартиру, хочется посмотреть. Да и с деньгами болтаться по городу как-то не очень.

— Невелики деньги для Москвы, — улыбнулась Маша. — Но ты прав, поехали. Тем более что квартира-то, похоже, нам осталась.

— Как это нам? — Тимка остановился посреди дороги.