— А похороны он через какую-то фирму организовал?

— Да, у них в клинике похоронная фирма работает, там и ритуальный зал есть. И похоронили маму не в Королеве, а в Москве. Хотя я не пойму, зачем?

— Спасибо вам, Ира. Простите еще раз за назойливость.

— Нет, это вам спасибо за то, что вы меня выслушали. Так, знаете, тяжело иногда… Только я вам мало помогла, да?

Прощаясь, Маша искренне пожелала только хорошего этой несчастной, но мудрой и мужественной девушке.

47

На вечер того же дня у Маши была запланирована еще одна встреча: с женой Владимира Селенкова, скончавшегося два года назад, еще при жизни академика Цацаниди. Чуть не час вчера пришлось уговаривать женщину по телефону, прежде, чем она согласилась поговорить о муже. Машу она пригласила к себе домой и долго объясняла, как найти улицу Генерала Топильского. Добираясь, Маша убедилась, что жила вдова и впрямь у черта на куличках. Панельный дом с заплеванным подъездом, без света на площадках, зато с работающим лифтом, в который Маша побоялась войти. Даже в Ярославле таких домов почти не осталось, понаставили везде домофонов да и отремонтировали. А тут…

На пороге Машу встретила моложавая, бедно, но аккуратно одетая женщина и через крохотную прихожую провела в малюсенькую, единственную в квартирке комнату. Провела, развела руками, показывая на скудную мебель и выгоревшие обои, и сказала:

— Вот, взять с меня больше нечего.

— В каком смысле? — не поняла Маша.

— В любом. Все продала. Душу бы заложила, не берет никто. Да вы садитесь. Опять что-нибудь подписывать?

— Подождите, — остановила ее Маша. — Я же вам вчера по телефону говорила: я журналист, собираю материал о судьбе пациентов академика Цацаниди. Ваш муж ведь оперировался у него в клинике?

— Так вы не судебный пристав? Слава Богу, — облегченно вздохнула женщина и протянула Маше руку. — Ольга Михайловна Селенкова.

Вчера она уже представлялась Маше по телефону. Забыла, что ли?

— А зачем вам собирать материалы об академике?

— Скоро юбилей Цацаниди, — соврала Маша. — Я пишу статью для «Науки и жизни». Расскажите мне, пожалуйста, о вашем муже.

Рассказывала Ольга Михайловна охотно, но путано, часто возвращаясь и противореча только что сказанному. В общих чертах из ее рассказа Рокотова поняла вот что.

Владимиру Селенкову всегда везло. Профессию он выбрал удачную. Опыт и кандидатскую степень еще в молодые годы приобрел в каком-то академическом институте, а уже к тридцати годам обосновался в крупном коммерческом банке. Долго ли, коротко ли, ступенька за ступенькой, от системного администратора добрался он до должности начальника отдела информатизации.

В семье все было: квартира в центре Москвы, лето в Испании, зима в Альпах, «пежо» у Оли, «лендкрузер» у Володи. Конечно, Володя очень много работал. И дома он тоже работал, а если отдыхал, то за тем же компьютером, за которым работал. Он шутил, что его заветная мечта — установить унитаз вместо стула около рабочего стола, чтобы вообще от компьютера не отходить.

Но здоровье-то, оно не железное. Стала у Володи побаливать голова. Сначала именно побаливать, потом начались регулярные приступы. Наконец, он потерял сознание и ткнулся в клавиатуру прямо на работе.

Становиться инвалидом в неполных сорок лет Селенков вовсе не хотел. Нужно было лечиться срочно и надежно. Вот друзья и устроили его на консультацию в Институт нейрохирургии мозга. И, конечно, к самому академику.

У Володи сложились прекрасные, почти дружеские отношения с Цацаниди еще во время обследования. Академик был человеком настолько обаятельным и располагающим к себе, что Селенкову, как и многим пациентам, однажды попавшим к нему на прием, и в голову не приходило обращаться за помощью к кому-то еще. Когда Цацаниди закончил обследование и вынес однозначный вердикт: срочная операция, Селен-ков, даже не задумываясь, лег под нож. Операция прошла успешно, но Володя продолжал регулярно посещать клинику института, не прекращая лечение до последнего дня.

Говорила же ему теща, что сорок лет не отмечают!.. Хотя, может, дело было и не в этом. На следующее после юбилея утро Володя Селенков поехал к академику на очередной осмотр, а оттуда — прямо на работу. В шесть вечера он позвонил жене в прекрасном настроении и сказал, что выезжает домой. До дома он не доехал, на Преображенской площади вылетел на красный свет и… распрощался с белым.

Ольга Селенкова еще только собиралась ехать опознавать мужа, как на нее коршунами налетели его начальство и служба безопасности банка. В компьютерных системах головного офиса были заблокированы все пароли и коды доступа. Владимир совершенно парализовал всю работу банка.

Володины боссы, между прочим, лично с ним дружившие много лет, к возмущению Ольги, палец о палец не ударили, чтобы помочь с похоронами, огрызнулись, что ущерб, который он нанес банку, так велик, что его счастье, что он уже умер. Хорошо, Цацаниди помог. Сам предложил хоронить через фирму при его институте. И взяли там недорого.

Как говорится, что один человек построил, другой завсегда сломать может. Компьютерные системы реанимировали, работа по вкладам, кредитам и прочим операциям возобновилась, и председатель совета директоров увидел текущие сводки. Вот именно тогда он и пришел в ужас, поняв весь масштаб произошедшей катастрофы. Более половины активов были не только переведены на счета зарубежных банков, но и, как выяснилось, ушли и оттуда в совершенно неизвестном направлении. И все это провернул Селенков. Вернее, он был первым и единственным известным звеном цепи. Он один смог бы назвать своих сообщников, если бы был жив. Но он умер…

Вскоре наступил такой момент, когда Ольга позавидовала мужу. Она была благодарна Богу хотя бы за то, что у них с Володей не было детей, которыми ее можно было бы шантажировать.

Они не подали сразу в суд. Сначала подчистую ограбили квартиру. Потом избили племянника и запугали так, что Ольга под напором сестры сняла все деньги со своих счетов, продала машину и дачу, назанимала, где и сколько смогла, — и тоже отдала. Вот тогда они и в суд подали. Адвокат, которого она наняла, говорил, мол, не сомневайся, все будет хорошо. Она и не сомневалась, не будет уже хорошо. Суд учел и ее материальное положение, и потерю кормильца, и то, что финансовое преступление совершила вовсе не Ольга, а этот самый кормилец, учел и сильно уменьшил сумму иска. И все же квартиру пришлось продать и переехать сюда, к маме, устроиться на работу и выплачивать, выплачивать, выплачивать…

— Вы говорите, с похоронами помогал Цацаниди? Сам? — спросила Рокотова.

— Да-да. Сам Константин Аркадьевич, — подтвердила Ольга Селенкова. — Это ведь было почти три года назад. Цацаниди еще жив был.

48

Маша ушла от Ольги Селенковой около восьми вечера. Пока доберешься до дома, будет уже половина десятого, звонить людям будет поздновато. Она достала из сумки список и набрала на мобильном номер. У Козловых никто не отвечал. Номер Елабугова был безнадежно занят. А оставшемуся, Иловенскому, депутату, звонить не хотелось. Вот ведь вредина Остап, подсунул ей эту фамилию! Пациентом академика был сын депутата, шестнадцатилетний Виталий, а папа-депутат был записан в электронной карте, наверное потому, что мальчик был несовершеннолетний. Маша папино депутатство не сразу заметила, а Остап-то видел. Видел и подсунул.

Иловенский… Иловенский? Что-то такое припоминается. Он был откуда-то с севера. То ли Мурманск, то ли Норильск. Нет, не Норильск, а Архангельск! Довольно деятельный и довольно скандальный политик. Московскими политиками Маша не занималась, ей и своих, ярославских, с лихвой хватало.

Еще раз убедившись, что телефон Елабугова занят, Маша все же набрала депутатский номер.

— Да! — гаркнул Иловенский.

— Павел Андреевич? — испуганно забормотала Маша, искренне жалея, что он-таки ответил.

— Да! Кто это?

— Моя фамилия Рокотова, я журналист…

— Какого черта! Откуда у вас мой телефон?!

— От Цацаниди, — собралась с духом Маша. — Знаете такого?

— Знаю. Вернее, знал. А в чем, собственно, дело?

— Павел Андреевич, дело касается вашего сына. Он лечился у академика Цацаниди…

— Он умер, — ответил депутат.

— Вы имеете в виду Цацаниди?

— Сына. Виталик умер. Если вы хотите писать об этом статью, то идите к черту.

— Не хочу я ни о чем писать, — Маша решила, что пора идти напролом. — У меня есть факты, доказывающие, что ваш сын убит.

— Ничего подобного! Он не убит, — удивился Иловенский.

— А я вам говорю — убит! — рявкнула Маша. — Поверьте, Павел Андреевич, долго объяснять, по телефону не расскажешь, давайте встретимся.

— Вам лет сколько? Красивая? — неожиданно спросил депутат.

— Двадцать. Глаз не оторвать, — отрезала Маша.

— Приезжайте, — сказал Иловенский и отключился.

Маша мысленно выругалась и набрала номер снова.

— Ну, что еще?

— Куда приезжать-то?

— А, ну, домой я еду, домой приезжайте.

— Куда? — почти заорала Маша.

— Славянский бульвар, восемнадцать, три, квартира четыре. Охране скажете, пропустят.

Он снова отключился. Маша снова выругалась. И где этот Славянский бульвар? Пришлось ловить такси. Доехали быстро. Взял таксист много. И где потом тут метро искать, на этом бульваре?

Дом был большой и красивый. Высокие пластиковые окна, светившиеся сквозь одинаковые портьеры по три сразу, говорили о том, что живут здесь не тесно. Миновав предупредительного охранника, Маша поднялась на лифте на третий этаж.

Иловенский открыл дверь сам. Невысокий, лысоватый, слегка обрюзгший, одетый в шелковый халат. Он окинул гостью равнодушным взглядом и махнул рукой, мол, проходи. Маша, не разуваясь и не снимая куртки, прошла в большую неправильной формы комнату с диваном и креслами посреди дорогого ковра, вероятно, гостиную. Прошла и, не дожидаясь приглашения, уселась в кресло. Недолгое и исключительно телефонное знакомство с депутатом Иловенским вызвало у нее уже массу негативных эмоций, поэтому церемониться с ним она не собиралась: выставит так выставит, плевать ей хотелось.