Ещё долго Изольда могла бы распалять себя и изобретать проклятия в адрес Тристана, и насылать несчастья на его голову. Но сколько она не старалась, но сердце отказывалось откликнуться на её призыв и стенание, и хранило стойкое молчание, не успокаивая и не подсказывая ей никакого решения. Гнев её стал спадать, и разум стал возвращаться в её бедную и растревоженную голову. Она хотела немедленно покинуть убогую хижину, где оставался её коварный возлюбленный, и не могла. К ней пришла мысль послать Бранжьену за королевскими телохранителями, которые связали бы Тристана и бросили бы к ногам её грозного отца, чтобы свершился праведный суд. Вот тогда гнусный обманщик понёс бы самое суровое наказание. И не могла. Только одна мысль о том, что любимое тело будет искромсано топором палача, а дорогие глаза, которые неизменно с восхищением смотрели на неё, закроются навсегда, чуть не свела её с ума. Нет, это невозможно. Пусть он объяснится. Любой преступник имеет право быть услышанным. Недаром господь сказал, что каждый имеет право на раскаяние, и каждому может быть даровано прощение. Изольда истово перекрестилась.

Тогда она вернулась в помещение, где всё это время пребывал её неверный возлюбленный, и не в силах унять полыхавшей на её прекрасных щёках огненный гневный румянец остановилась перед недоумевающим Тристаном.

– Вот доказательство твоей подлой измены, – громко воскликнула она своим музыкальным голосом, который всегда так завораживал и очаровывал непонимающего юношу. – Как посмел ты надругаться над моими чувствами и обмануть меня как самый последний негодяй, которому и места не должно быть на этой земле хотя бы для того, чтобы он не отравлял воздух своим мерзким присутствием.

– Вот неопровержимое доказательство твоей вины, – гневно восклицала она, протягивая Тристану обнажённый меч. – Этим ужасным оружием, которым ты бессчётно поражал невинных людей, лишая их жизни и разоряя их дома, именно им ты совершил гнусное убийство моего дяди, благородного и честного рыцаря Морольда, который выпросил у моих родителей мою руку, намереваясь, стать моим женихом. Не вздумай отпираться, коварный совратитель и лучше признайся в своих грехах, и назови вслух своё отвратительное имя, которым у нас пугают детей. Я знаю, что ты Тристан, военноначальник корнуэльских орд, грабителей и смутьянов.

Удивлённый этой гневной тирадой, своей любимой Тристан унял вспыхнувшее в нём было негодование, и не обращал более внимания на этот поток несправедливых обвинений, так как не мог заставить себя не любоваться прекрасной Изольдой, которая и в ярости казалась ему несравненной во всём свете красавицей.

«Господь свидетель тому, как глубоко я её люблю, – огорчённо размышлял Тристан, не отрешая свою подругу от попыток извести себя бессмысленными упрёками. – В ней всё прекрасно: каждое движение, каждый взмах руки и каждый изгиб восхитительного тела, скрытого под тонкой батистовой туникой, перетянутого по талии тонким золотым поясом. Восхитительны её чудесные губы, которые я всегда так страстно целовал не в силах оторваться от них, и длинные густые волосы, в которых купал моё разгорячённое лицо. Разве она не чудо? Какой мне смысл влачить свою бренную и бессмысленную жизнь на этой грешной земле, если мне суждено потерять её навеки? Или я не понял и не разглядел как надо эту девушку, и она всегда была такой, жестокой и несправедливой? Но имею ли я право на эти суровые, и может быть несправедливые слова? Не совершаю ли я тяжкого греха перед всевышним, произнося их, и ошибаюсь, как ошибаются все люди всегда и во всём, потому что им от рождения не дано познать истину. Я всегда слушал голос моего сердца, и оно никогда не обманывало меня ни в бою, ни в любви. И сейчас оно спокойно, не тревожится, не болит, ему также хорошо, как всегда было, когда Беатриче со мной. Но она не Беатриче. Теперь всё стало ясно – она Изольда. О какое мелодичное и благозвучное имя, которое можно сравнить лишь с тихой песней лесного ручейка, сбегающего по камням в тихую заводь».

А вслух он произнёс:

– Дорогая моя, слова твои ровно раскалённый кинжал, который пронзил мою неприкрытую бронёй грудь, так как от тебя у меня нет и не может быть никакой защиты. Твои слова ровно расплавленный метал жгут моё сердце. Скажу, что ты права только в одном, что меня зовут Тристан. Это имя, которым нарекли меня мои дорогие родители, и которых уже нет со мной. Наверное, они видели моё будущее, коль дали мне такое печальное имя, которое означает «Познающий печаль» и сейчас это прозвание полностью себя оправдывает, так как у меня нет не только отца и матери, но и моей дорогой страны Лоонуа, захваченной жестоким герцогом Морганом. А теперь ещё я с грустью понимаю, что навсегда теряю и тебя. Я не вижу смысла оправдываться и искать доказательства моей невиновности. И ты можешь без промедления послать Бранжьену в замок за воинами, которые заточат меня в холодном подземелье, и ирландские палачи, прославленные в своём искусстве, подвергнут изощрённым пыткам, чтобы сломать мою волю. Но и тогда я буду повторять, даже если взойду на эшафот, что я люблю только тебя и заранее прощаю во всем. Не страшно принять смерть на поле брани, а страшно сгинуть в безвестности в гнилых подвалах.

И напоследок я скажу тебе, любимая моя Изольда, ведь именно так зовут тебя, моя добрая спасительница, что после того как на меня наденут тяжёлые железные оковы, загляни в каменоломни, где рабы вытёсывают неподъёмное гранитные плиты для замков и крепостей Ирландии. И эти рабы – мои соплеменники, захваченные в Британии твоим женихом Морольдом. Ты поговори с этими несчастными об их юдоли, и они скажут, кто повинен в их несчастье. А потом ты загляни к рудокопам, которые в глубоких шахтах добывают железо земли, из которого выковывается грозное ирландское оружие, несущие нам смерть. И это то же британцы, которых их несчастный рок отдал в безжалостные руки твоего наречённого. Корнуэльс никогда не посылал свои дружины, чтобы воевать в Ирландии и захватывать её богатства, и угнетать её жителей. Никогда боевые корнуэльские кони не топтали цветущие луга твоей прекрасной страны. Я не хотел смерти твоего жениха, но он бросил вызов всему Корнуэльсу, и я вынужден был поднять его перчатку и выйти на поединок против него. А потом, когда вернёшься в королевский замок, возьми его меч и осмотри его лезвие, смазанное неизвестным ядом, настолько смертоносным, что достаточно было всего лишь одной царапины, чтобы сразить меня. И только благодаря тебе я ещё дышу земным воздухом и могу любоваться тобой. Я не прошу о снисхождении, так как только ты и более никто вправе решать мою участь. Только твой приговор я сочту справедливым.

С тяжёлым чувством говорил Тристан эти слова. Его сердце наполнилось безмерной жалостью при виде безмолвной Изольды. Её прекрасные нежные руки, к ласкам которых он так привык, что не мог дождаться, когда они вновь прикоснуться к нему, были безвольно опущены вдоль округлых бёдер. Облик поникшей любимой девушки так сильно проник и сжал его сердце, что казалось вся кровь, отхлынула от него. Это было непереносимо, но подойти и утешить её он также не мог, так как невидимая колючая и незнающая снисхождения преграда уже пролегла между ними. Оба молчали и не могли поднять глаза друг на друга, чтобы преодолеть возникшую неловкость, которую никто из них не мог ни желать, ни предвидеть; и только голос служанки, звавшей её вернуться в замок, вывел Изольду из печальной задумчивости. Она повернулась и с давящим чувством того, что совершается ужасная несправедливость, покинула хижину, оставив любящего её юношу в тяжёлом безрадостном одиночестве.

«Горько не то, что Изольда в порыве гнева призовёт на мою голову всю ирландскую рать, – с грустью думал Тристан, – а то, что я навеки и безвозвратно потеряю самоё дорогое на свете существо, без которого жизнь для меня утратит всякий смысл. Разве сможет человек убежать и скрыться от самого себя, или спрятаться за ширмой развлечений и быстролётных чувственных наслаждений в волнующих объятиях обольстительных и страстных любовниц? Разве они смогут успокоить меня? К чему мне тогда воинская слава на рыцарских турнирах и в битвах, или дружеские пирушки в кругу боевых товарищей, громкие звания и княжеские почести? Печаль никогда не покинет моё сердце. Я перестану видеть солнце и слышать щебет птиц, не буду глядеться в высокое голубое небо, которое навсегда закроется от меня непроницаемой серой пеленой. Не смогу более бродить по раздольному клеверному полю, ощущая, как гнутся под босыми ногами тонкие нежные стебельки и никнут трогательные цветочные головки. Такая ли судьба мне уготована? Где же вы королевские гвардейцы? Я с нетерпением жду и буду умолять, чтобы Вы предали меня скорой и такой желанной теперь смерти, которая одна только сможет избавить меня от мучительных страданий. А она, моя ненаглядная Изольда, как она сможет потом жить? Неужели месть, даже праведная, сможет погасить пламя любви и заполнить зияющую пустоту в груди, где некогда она так бурно расцветала? Что станет с ней? Какой жуткий конец она себе готовит? О, если бы её боль стала моей, я был бы счастлив. Я не ощущаю своей вины, но готов согласиться с любым приговором, лишь бы успокоить и примирить её с этим жестоким миром. Что же медлит она? Почему я не слышу топота кованых сапог, звона шпор и оружия, грозных криков неумолимых ирландцев. Зачем подвергает меня мукам ожидания? Или может быть она хочет, чтобы я избежал уготованной мне позорной участи и как вор скрылся в ночи от позора быть выставленным на потеху пьяной толпы черни, готовой по первому знаку палача растерзать на куски моё беззащитное тело. Никто, ни дикие фризы, ни злобные саксы не видели спины убегающего Тристана. Не допущу, чтобы пало славное знамя Корнуэльса. Не будет того, чтобы моё славное имя и честь воина были унижены в глазах короля Артура и его верных рыцарей Круглого стола, моих друзей, и моего дяди, и покровителя, короля Марка».

Ни сна, ни отдыха не ведал Тристан. Никто не навестил его в эти скорбные часы в жалкой хижине, превратившейся из цветущего сада, где царствовала любовь, в темницу забытого всеми затворника. Лишь тёмные тяжёлые мысли порой терзали его разум, и тогда светлый образ любимой накрывала чёрная волна сомнений и ложных наветов, разрывавших его душу, высушивавших его мозг и разъедавших мужественное, благородное сердце. Пьянящий аромат туберозы и благоухание лаванды сменил затхлый запах гниющего болота. И вот уже тлетворный яд ревности и негодования проник в грудь Тристана, вытравливая нежные ростки веры, надежды и любви.