Вскоре подвешенный под потолок прожектор выбросил поток света, который круглым синим пятном лёг на крышку белого трёхного инструмента. Наконец тапёр переплёл пальцы, выгнул ладони наружу и разбросал руки по черно-белой клавиатуре. Волшебные звуки музыки наполнили маленькое кафе, голоса стихли и все сидевшие за столами люди, словно застыли в гипнотическом оцепенении. Это была не просто мелодия, это была «Лунная соната» Людвига Ван Бетховена.

* * *

Часть IV

В огне брода нет

Через три дня, провожая в аэропорту «Швехат» Элизабет на рейс «Люфтганзы» Вена-Берлин, Данила больше молчал. Нужные слова никак не приходили на ум. В эти прощальные минуты невозможно толковать на бессмысленные досужие темы. Горло перехватывала судорожная спазма. Мысли были разрозненными, хаотичными, как если бы их как сухую листву по утру размёл метлой из прутьев ракиты не выспавшийся дворник.

– Знаешь, Дэнни, – сказала Элизабет и взяла руку юноши в свою тёплую и всегда ласковую ладонь, – я очень благодарна тебе за всё. За эти встречи, за твоё бескорыстие и за то, что любишь меня. Я этого никогда не забуду и буду помнить. Но….?

– Почему, но? – воскликнул встревоженный Данила, – ты как-то нехорошо прощаешься со мной. Что-то недоговариваешь. Скажи мне.

– Ничего плохого, – постаралась успокоить его Элизабет, – я просто хочу предложить тебе опять встретиться в Вене. Ну, хотя бы в конце сентября, скажем 30 числа.

– Я согласен, безусловно, согласен, – торопливо проговорил немного растерянный юноша, – а где, где именно?

– Ты помнишь тот дом по Кобленцергассе, где я снимала квартиру у моих друзей, в районе Гринцинг? Да? Вот и хорошо. Так вот перед домом, как ты знаешь, есть совсем маленькая площадь, буквально пяточек, с фонтанчиком и скамейкой. Вот там, в полдень.

– Хорошо пусть так, но почему так долго? Разве ты не можешь приехать в Москву?

– Ну что ты. Время пройдёт быстро. Всего-то 2,5 месяца. Кроме того, в СССР мне теперь нужна виза. Это тоже непросто. А главное, я должна, просто обязана успеть оформиться на учёбу в академию дизайна, и начать подыскивать работу по этому профилю. Ты знаешь, моя семья нуждается в деньгах, и я должна помочь ей. А потом мы увидимся. Вена ведь тебе понравилась, Дэнни?

– Это чудесное, превосходное место, но, когда ты рядом.

– Спасибо. Извини, что я всё о себе, но ведь и ты должен поступить на работу? Вот на это и уйдёт время, а когда мы вновь увидимся, то сможем поговорить о нашем будущем, – Элизабет замолчала и проникновенного взглянула в глаза Данилы. Юноша оторопел. Он никогда ещё не замечал у своей любимой такого задумчивого, чуть грустного взгляда. Легкие мурашки пробежали по его спине, а на лбу выступила испарина. Данила почувствовал себя на мгновение маленьким мальчиком, который без поддержки матери не может даже самостоятельно зашнуровать свои ботиночки и ждёт её помощи. Это не был взгляд его близкой подруги. На него устремился взор тысяч поколений дочерей Евы, которым мать-природа вручила ответственность за сохранение жизни на земле и наделила безошибочной способностью выбирать для себя надёжных спутников жизни.

– Ну, вот и хорошо, я вижу, ты успокоился. А теперь будем прощаться. Уже объявили посадку на мой рейс. – Девушка слегка приподнялась и поцеловала Данилу в губы.

– Подожди, Лиза, одну минутку. Вот возьми. Это небольшой подарок для тебя, на память. Смущаясь, он протянул Элизабет маленькую коробочку, покрытую тонким синим бархатом, которую приобрёл накануне в одном из ювелирных магазинов на Кертнер штрассе.

Девушка взяла и открыла её. В коробочке находилось маленькое кольцо в виде двух тонких переплетённых золотых веточек, между которыми был помещён рубиновый камень. На щёках Элизабет разлился румянец. Когда она надела его на безымянный палец левой руки, камень вдруг засверкал красный огоньками всех своих граней. Так вспыхивает на солнце алая роза после летнего дождя, когда на её лепестках задерживаются водяные капли.

Элизабет ничего не сказала, и лишь как недавно пристально посмотрела на него. Прошла минута, другая. Затем она наклонилась, подхватила длинную дорожную сумку и, не оглядываясь, поспешила к стойкам таможенного контроля.

Больше в Австрии Даниле делать было нечего. Он не хотел задерживаться в Вене. Несколько дней бесцельно бродил по её улицам, заполненным толпами разноязыких туристов со всего света, сидел в кафе, где пил традиционное венское кофе-меланж, и старался ни о чем не думать. Тяжёлое чувство охватило его и уже больше не отпускало. Неужели произошло то, чего он боялся больше всего на свете, и теперь находился во власти гнетущих предчувствий. Сердце тосковало и дрожало в груди. Неужели случилась утрата, о которой рассказывают поэты, которая выгрызает в душе чудовищную пустоту, которую ничем уже не заполнить, и подселяет в неё ненасытное кровожадное чудовище, которое не накормить, не успокоить, ни бесконечными разговорами с мудрыми советчиками, ни поисками развлечений, ни пьяными загулами, ни шалой покупной любовью.

И для чего тогда карьера, чужие женщины, восторги окружения и пирамида из пачек зеленоватых, как болотная тина, долларов? Неужели мне придётся маяться всю жизнь? Не приведи Господь. Это не справедливо. Будет встреча в сентябре. Мы опять будем вместе и всё, как-то, уладится.

– А теперь поскорее в Москву, – подумал повеселевший Данила, – хватит, больше не хочу маяться здесь в одиночестве.

За день до вылета из Вены, отец Данилы, Николай Фёдорович, с утра постучался в комнату сына, открыл дверь и с порога произнёс:

– Ну, вот что, мой дорогой, поднимайся, пора, хватит нежиться в постели. Уже семь часов. Делай зарядку, в душ, завтракать и едем.

– Это куда, папа? – произнёс Данила, мотая головой, что окончательно стряхнуть с себя остатки сна.

– Съездим в хорошее место, на виллу нашего торгпредства. Там ты отдохнёшь перед поездкой, а заодно нам надо поговорить. Одним словом, приводи себя в порядок. Через полчаса я жду тебя внизу в машине.

Когда автомобиль проскочил Гринцигер штрассе, дорога стала ещё более извилистой, крутой и постепенно уходила вверх в альпийские предгорья. Справа и слева замелькали ровные ряды виноградников, в которых под жарким июльским солнцем вызревала божественная лоза, чтобы по осени превратиться в искрящееся молодое вино, которое хлынет в огромные подвальные дубовые бочки и наполнит стеклянные пузатые бутылки. Привратник открыл железные ворота и, улыбаясь, приветствовал заместителя торгового представителя Советского Союза, пропуская его на огромную территорию официальной загородной резиденции.

Под кронами высоких сосен и пятнистых платанов было хорошо и комфортно проводить время, растянувшись на белоснежных с подушками шезлонгах и укрывшись от полуденного зноя. В широком бассейне притягательно плескалась свежая после ночной очистки лазуритовая вода. Когда в очередной раз Данила вынырнул на поверхность и, хватаясь за никелированные поручни лестницы, выбрался из бассейна, чтобы начать размахивать руками и приседать, Николай Фёдорович окликнул его и подозвал к себе:

– Сын, подойди ко мне. Есть разговор. Мы можем поговорить как мужчина с мужчиной? Ты не против?

– Конечно, отец. На любую тему.

– Хорошо. Вчера я получил письмо от Генриха Исааковича. Ты, наверное, помнишь его? Ну, конечно, помнишь. Ведь он наблюдает за твоим зачислением в штаты министерства. Так вот, могу тебя поздравить – ты теперь сотрудник внешней торговли. На работу надо выйти в середине августа, так что у тебя ещё целый месяц для отдыха есть. Доволен?

– Безусловно. Я очень признателен тебе. Не у всех моих ребят с курса есть такие возможности. Поэтому, конечно, это здорово.

– Правильно мыслишь и правильно излагаешь, а поэтому я рассчитываю на твоё здравомыслие и в другом вопросе. Конечно это твоё дело. Не спорю, тем более, что я воспринимаю его как забаву, как одно из увлечений молодости. Кхе, кхе.… Все мы были молодыми, и что называется, с увлечением грешили, – произнёс Николай Фёдорович, исподлобья всматриваясь в лицо своего сына.

– Ты о чём, папа?

– Да всё о том же, мой ненаглядный наследник, гордость всего нашего рода. Ты не подумай, что я хочу вмешиваться в твою личную жизнь, даже наоборот. Гуляй, веселись, ухаживай за девушками, безумствуй, конечно, в пределах дозволенного, не спи ночами, но прошу тебя – не теряй головы.

– Ты не мог бы пояснить мне, о чём идёт речь? – густо покраснел Данила, догадавшись, о чём пойдёт речь, и принялся натягивать на себя синий махровый халат, хотя в нём особой необходимости не было. Как никак окружающая температура плотно оседлала показатель – плюс 28 ℃. Кроме того, какая никакая одежда придаёт больше уверенности человеку, нежели, чем её отсутствие.

– Да всё о том же, Ромео в плавках. Ты же не настолько наивный, чтобы думать, что твои прогулки по Вене с этой Элизабет остались вне родительского внимания. Мать хотела вмешаться, но я настоял, чтобы она не делала такой глупости и, заверил её, что обязательно поговорю с тобой обо всём.

– Вот ты о чём? – уже довольно грубо с видом крайнего неудовольствия произнёс Данила, – может быть, мы кому-нибудь помешали, испортили межгосударственные отношения? Может быть, вопрос о нашем поведении внесён в повестку ООН?

– Ну, ну, не горячись, – примиряюще промолвил Николай Фёдорович, – я ведь тебя не осуждаю и желаю только добра. Даже более того, я на твоей стороне. Ты хорошо провёл время со своей сокурсницей, пусть даже из капиталистической страны. Ладно. Ничего особенного. Всё на свете бывает. Все когда-то были молодыми. Когда же ещё развлекаться как не в эти годы, не на пенсии же, в самом деле? Скажу тебе откровенно, и у меня было немало увлечений. Это были замечательные девушки, каждая по-своему, но в итоге я остановил свой выбор на твоей матери.

– И ты женился на маме по любви?

– Конечно. А как должно ещё быть? Представь себе, каково это жить с человеком, который тебе отвратителен!? Невозможно. Но не только. Я прекрасно отдавал себе отчёт в том, что выбранная мною девушка, то есть мама твоя, отвечает моим представлениям об уровне культуры, образования, а главное то, что она укрепит моё положение в обществе, окажется достойным помощником на жизненном пути. Ты, надеюсь, понимаешь, о чем я говорю?