Когда отзвучал последний аккорд и умолкшая виолончель была снова отложена Максом в сторону, Колдун молча налил себе ещё водки, жахнул залпом и с шумом выдохнул:

– Умеешь ты душу вынуть, сучонок…

— Красота-то какая! — подтвердила и официантка Юлька; оказывается, она была рядом — протирала тряпкой соседний стол и заслушалась, присев на краешек стула и подперев щёку ладошкой.

— Прям как будто на концерте побывала, — она как-то горестно, по-бабьи, вздохнула. — Между прочим, я в Москве уже пять лет живу, а ещё ни разу не была ни в консерватории, ни в театре, ни хотя бы в музее…

Колдун аж поперхнулся от неожиданности и в изумлении воззрился на официантку.

— Ну, Юленька, ты и выдала… Где ты — а где театры!

— А почему нет-то? — девушка даже обиделась. — Я, между прочим, очень уважаю драматические спектакли. С удовольствием бы сходила на Серёжу Безрукова… или на Сашу Белецкого… — она снова вздохнула, на этот раз мечтательно.

— Брысь! — рассердившись, шикнул на неё Колдун. — Иди работай, тут тебе, в самом деле… не консерватория.


___________________________

*”Imagine” (в переводе с англ. — “Представьте себе”) — песня Джона Леннона из одноимённого альбома 1971 года, в которой автор изложил свои взгляды на то, каким должен быть мир. “Представь, что нет никакого рая и никакого ада, а только небо над головой… нет ни религий, ни границ между странами… не за что больше убивать и незачем умирать… представь, что можно просто жить сегодняшним днём” и т. д. “Imagine” стала визитной карточкой Леннона; многие называют её лучшей композицией всех времён и народов.


Окончание вечера и душевных посиделок Макс помнил уже весьма смутно, расплывчато. Последней яркой вспышкой в памяти было то, как Колдун выудил у него из кармана мобильник, собственноручно вбил туда свой номер и сохранил в списке контактов.

— Если тебе когда-нибудь что-то понадобится… услуга любого рода, ты понимаешь о чём я — звони. Всегда буду рад помочь. Во сколько у тебя поезд-то? Ну, давай на посошок…

Как они оказались на вокзале — Макс рассказать уже не смог бы. Он даже не понял, как получилось, что Колдун забрал его чемодан из камеры хранения. Сам Макс напрочь забыл об оставленном там багаже, и если бы не забота нового знакомого — ехать бы ему домой без вещей… Он помнил лишь о виолончели и отчаянно цеплялся за футляр, боясь случайно оставить где-нибудь свой бесценный инструмент.

На платформу Колдун тащил Макса буквально волоком. Затолкал его в вагон, разыскал нужное купе и фактически кулем свалил отяжелевшего и неповоротливого музыканта на полку. Проводница хотела было возмутиться такому свинскому состоянию пассажира, пьяный в вагоне — лишние проблемы да головная боль, но Колдун моментально умиротворил её, многозначительно вложив в ладошку крупную денежную купюру.

— Пригляди за моим братишкой, милая, — заговорщически подмигнул он ей. — Ну, перебрал парень, с кем не бывает… пусть себе спит тихонечко. Утром принесёшь ему минералочки и крепкого сладкого чая. А может, даже пивка. И таблеточку от похмелья… в общем, сориентируешься по ситуации, чего он сам попросит. Сделаешь, хорошая моя?

— Обязательно, — улыбнулась она, ловко пряча купюру. — Не беспокойтесь, доставим вашего брата до Петербурга в целости и сохранности!

Лера присела рядом, положила прохладную ладошку на его разгорячённый лоб, нежно погладила, а затем подула, усмиряя головную боль и успокаивая…

— Не уходи, пожалуйста, — попросил он, удерживая её руку на своём лице. Лера наклонилась к нему, и он почувствовал, как длинные пряди её шелковистых волос касаются его шеи, щекочут кожу щёк…

— Через полчаса прибываем в Санкт-Петербург, — громко произнесла она каким-то незнакомым, чужим голосом. Вздрогнув, Макс открыл глаза и обнаружил, что никакой Леры, конечно же, тут и в помине нет, а сам он находится в купе поезда.

— Просыпайтесь, просыпайтесь, скоро Питер! — раздался всё тот же голос, показавшийся Максу с похмелья до невозможности резким и оглушительным. Он с огромным трудом повернул голову и, наконец, заметил проводницу, застывшую в дверях его купе.

— Доброе утро! — жизнерадостно провозгласила она. — Как вы себя чувствуете?

Макс с трудом разлепил спёкшиеся губы.

— Как в анекдоте: “Лучше бы я вчера умер…”

— Хотите чаю? Кофе? Минералочки? — любезно поинтересовалась проводница.

— Воды, пожалуйста… холодной.

— Сейчас принесу, — она испарилась.

Макс, с трудом преодолевая головокружение и тошноту, сел. Его тут же повело в сторону. Да, всё-таки семи часов сна оказалось недостаточно для того, чтобы окончательно протрезветь… В голове метались, мешая друг другу, обрывки вчерашних воспоминаний — какой-то дикий коктейль, словно картинки взбесившегося калейдоскопа. Красные плюшевые сердечки… Лера в его гостиничном номере… привокзальная забегаловка… молодой мужчина с проницательным взглядом, снова и снова подливающий ему водки… Лунная соната… Да было ли это? Макс полез за телефоном и быстро обнаружил в списке контактов новое имя — Колдун. Значит, этот “крёстный отец” московского разлива ему не приснился.

“Если тебе когда-нибудь понадобится услуга любого рода — звони. Всегда буду рад помочь…”

Макс понятия не имел, нужно ли ему в принципе такое приятельство. Не опасно ли иметь подобных личностей среди знакомых, пусть даже шапочных? Но, поколебавшись, удалять номер он на всякий случай не стал. А мало ли… вдруг пригодится.


В восемь часов утра Макс стоял на платформе Московского вокзала и поёживался от февральского морозца. Ну, вот он и дома… здравствуй, Питер.

Возникло ощущение, что он не был здесь целую вечность, хотя прошло-то всего несколько суток: сначала коцерт в Вене, а потом — столичный вояж. Просто в этот короткий временной отрезок вместилось столько событий и эмоциональных потрясений, что Макс чувствовал себя другим человеком — не тем, который уезжал из Петербурга четыре дня назад.

Такси домчало его до дома, и в половине девятого Макс уже звонил в дверь собственной квартиры, мечтая о горячей ванне и чистой постели. Мать открыла — и предсказуемо обалдела.

— Максик… — растерянно залепетала она, окидывая его взглядом, в котором плескались ужас, шок и неверие. — Что с тобой? Я тебя никогда таким не видела… Ты что, напился? Как ты мог, как тебе не стыдно?!

— Может, это и ужасно, но не стыдно… — привычно отшутился он, устало снимая пальто. — Мам, без паники. Я уже большой мальчик, мне двадцать пять годиков. Ну, перебрали накануне со знакомым. Ничего страшного не произошло.

— Ничего страшного?! — она скрестила руки на груди и осуждающе покачала головой. — Да ты в зеркало на себя взгляни! Самому-то не противно?

— Противно, мамуля, — со вздохом признался он. — Я сам себе омерзителен. Всё? Этого достаточно, чтобы ты поверила в моё искреннего раскаяние, или для пущего эффекта следует встать на колени?

Мать сжала губы в тонкую полоску, не одобряя этого паясничанья, но и не желая раздувать скандал. Макс повесил пальто и направился к себе.

— Завтракать будешь? — сухо поинтересовалась она ему в спину. Сын отрицательно качнул головой.

— Нет, я спать… — однако перед входом в свою комнату вдруг притормозил, словно внезапно вспомнив о чём-то, и обернулся.

— Помнишь то лето, когда я уехал в Лондон? — спросил Макс.

Мать растерянно кивнула:

— Да, конечно.

— Лера тогда приходила к тебе с разговором… Почему ты мне ничего не сказала?

Она изменилась в лице.

— Лера… — выговорила она язвительно. — Опять — Лера… Ты что, виделся с ней в Москве? И из-за этого напился?

— Сначала ответь на мой вопрос. Почему ты не рассказала мне о вашей встрече?

Мама пожала плечами.

— А смысл?.. Она тогда для себя всё уже решила, как мне показалось. То, что она пришла ко мне за советом, было простой формальностью. Что бы я ей тогда ни сказала — это не изменило бы её решения.

— И тем не менее, ты посоветовала ей расстаться со мной. Точнее — оставить меня…

— Повторю: она для себя всё уже и так решила, — спокойно возразила мать. — Поэтому я честно сказала ей то, чего бы хотела сама. А хотела я, действительно, только одного: чтобы она оставила тебя в покое и не мешала твоей учёбе.


Макс закусил губу, борясь с поднимающимся изнутри недоуменным протестом.

— Мам… почему ты её так ненавидишь?

Она горько усмехнулась.

— Ненавижу? Да бог с тобой, Максик, и в мыслях не было. Ненависть — слишком сильное чувство. Я не могу сказать, что в восторге от Леры, но у меня нет к ней ни ненависти, ни даже простой неприязни. Целеустремлённая девочка, с сильным характером, упёртая, гордая… Меня она не устраивает лишь в качестве пары для тебя.

— Но почему? Блин, почему?! — воскликнул Макс.

— Потому что тебе с ней плохо, я же вижу, — мягко сказала она. — Ты вбил себе в голову, что любишь её… ладно, ладно, — заметив его взгляд, полный праведного негодования, поправилась мама, — может, даже не вбил, а действительно любишь. Но это чувство тебя разрушает, неужели ты сам не видишь, не понимаешь? Влюблённые люди летают, как на крыльях. А с ней ты постоянно напряжён, будто сидишь на вулкане. Я не верю, что вы будете счастливы, — помолчав, добавила она. — Пойми, я от души желаю тебе счастья, но в счастье с Лерой — не верю… Она просто высосет из тебя всю жизнь по капле.

— Не высосет, — отрубил Макс. — Она вообще выходит замуж за Андрея.

Маму, как ни странно, даже не особо удивила эта новость.

— Ну, может, у них всё получится…

— Значит, в их совместное счастье ты веришь? — язвительно спросил он.

— Да пойми, Максим! Ты — мой сын, и, какой бы замечательной ни была Лера в твоих глазах, для меня только ты всегда будешь на первом месте. Ты — и твоё благополучие. Или ты станешь обвинять меня в том, что я думаю о тебе больше, чем о Лере? А почему я обязана о ней думать?!