— Ох уж, это твоё вечное “сама-сама”, — проворчал он тогда, но спорить не стал. А теперь я жалела, что его не было рядом — мне было так одиноко, так страшно и так больно!

Он шептал мне что-то нежно-подбадривающее по телефону, а я прижимала мобильник к уху и ревела, чувствуя себя конченой дурой — надо было соглашаться на совместные роды!

— Ты что, концерт сорвал? — спросила я, всхлипывая.

— Нет, доиграл кое-как, на автпилоте. И сразу же к тебе.

— С виолончелью?!

— А как же. Никуда тебе не деться от моей любимой жещины, твоей вечной соперницы, даже в роддоме, — пошутил он, но мне в тот момент было настолько плохо, что шутки я просто не воспринимала.

А потом… не знаю, каким образом, но Максу удалось добиться разрешения на то, чтобы сыграть на виолончели прямо здесь. Музыка успокаивала его самого и настраивала будущих мамочек на нужный лад, расслабляя и умиротворяя. Да и врачи были рады послушать вживую известного музыканта без отрыва от работы.

Я жадно внимала звукам виолончели, доносившимся из холла и одновременно из трубки возле моего уха, и снова плакала, как идиотка…


Помимо Макса, поддержать меня в роддоме явилась ещё и свекровь. А вот моя мама из Питера так и не приехала…

С годами она всё больше уходила в себя и мало интересовалась тем, что происходит в моей жизни. Не уверена, что она вообще заметила, когда у меня сменился муж. Как она не общалась прежде с Андреем (мама и увидела-то его впервые, по-моему, только на свадьбе) — точно так же не общалась теперь и с Максом. К внукам она относилась в принципе тепло, но не горела желанием нянчиться с ними, забирать на каникулы и даже просто созваниваться по телефону, так что они тоже едва ли считали её бабушкой. Фактически, бабушка у Степана с Варей была одна — “баба Нина”. И дедушка Милош…

Детей Макс полюбил всей душой сразу и безоговорочно. С того самого момента, когда ему показали наших малышей. Я понимала, что новорождённые младенцы выглядят далеко не как ангелочки, но Макс умилялся чуть ли не до слёз.

— Они — настоящие маленькие китайцы! Совсем, как ты! — с нежностью сказал он.


Иногда мне казалось, что я не справлюсь. В первые месяцы после родов всё валилось у меня из рук, я то и дело принималась отчаянно рыдать от беспомощности, растерянности и усталости. Если бы не Макс и не свекровь… даже не знаю, как смогла бы пережить этот период.

Всякий раз, когда дети отчаянно и, казалось, совершенно беспричинно начинали орать в унисон, а мне хотелось просто выйти из окна, Макс прибегал к проверенному средству: начинал играть на виолончели. Удивительно, но это срабатывало. Сначала близнецы затихали и успокаивались, тараща глаза и прислушиваясь к звукам музыки, а затем дружно засыпали, точно виолончель была особым видом снотворного. А вслед за ними немедленно засыпала обессиленная я…

– Никогда в жизни у меня ещё не было столь благодарной публики, — посмеивался над нами Макс.


— Вы можете пройти в зал, — напомнила я Нине Васильевне. — У вас столик в VIP-зоне вместе с Ричардом Тёрнером… не возражаете?

— Ну, какие могут быть возражения, — свекровь заулыбалась. — Такой импозантный мужчина…

Тёрнер был профессором музыки, бывшим педагогом Макса в Королевском колледже. Нина Васильевна вполне могла поддержать с ним непринуждённую беседу на профессиональные темы.

— Смотрите, чтобы Милош не заревновал, — подколола я её, и свекровь вспыхнула, как девчонка.

Я до сих пор не могла охарактеризовать отношения матери и отца Макса. Они не являлись парой в истинном значении этого слова, но были замечательными друзьями и проводили много времени друг у друга в гостях — Милош часто прилетал в Россию, а Нина Васильевна в Италию. Кто знает, может быть, они просто скрашивали одиночество друг другу… а может, испытывали нечто большее, чем просто дружескую привязанность? Ответ на этот вопрос могли дать только они сами, а я в душу не лезла. Самое главное — они были отличными родителями Максу и замечательными бабушкой и дедушкой Стёпе и Варе.

— …Ну, или, если хотите, посажу вас за столик с Колдуновым?.. — предложила я.

Алексей Геннадьевич Колдунов был депутатом Госдумы, но свекровь только в испуге замахала руками:

— Ой, что ты… терпеть его не могу. Рожа — ну совершенно бандитская.

В глубине души я не могла с ней не согласиться. Колдунов, которого Макс называл просто “Лёхой” или “Колдуном”, внушал мне смутные опасения. Я понятия не имела, как эти двое вообще могли подружиться — настолько разным мирам они принадлежали.

При знакомстве Колдунов окинул меня оценивающим взглядом и многозначительно протянул:

— Так вот, значит, ты какая… Лера.

Мне не понравилось, что он обратился ко мне на “ты”, но я всё-таки уточнила:

— Что значит “вот какая”? Откуда вы обо мне знаете? От Макса?

— Не слушай его, Лер, — вставил Макс со смехом, — он тебе сейчас нарассказывает…

— Нет уж, позвольте, — я заинтересовалась.

— В нашу первую встречу твой муж рыдал у меня на плече крокодильими слезами, умирая от любви к тебе.

— Ну уж, прямо рыдал… уж прямо крокодильими… уж прямо умирая, — смущённо буркнул Макс. — Про любовь не спорю.

Вот как-то так, на этой шутливой ноте, деликатный разговор замяли, но я в итоге так и не поняла, кто они друг другу и что их связывает. Я знала только одно: Колдунов действительно был неистовым меломаном и не пропускал ни одного крупного концерта Макса в Москве.


…Во втором отделении Макс разошёлся вовсю — публика купала его в своей любви. Один номер сменялся другим, вызывая всё больше и больше восторгов у зрителей. Дуэт с Андреем… затем с отцом — скрипка и виолончель… потом с Лучаной — она выглядела волшебно, сидя за роялем в длинном серебристом платье, действительно дивно ей идущем, которое обтягивало её ладную фигуру, как перчатка…

Был также номер, который особенно мне нравился — когда партнёром мужа выступал не музыкант, а певец. Точнее, певица. Это была индианка Дия Шарма — “золотой голос” Болливуда, как называли её музыкальные критики. Именно её голосом рапевали героини самых популярных индийских фильмов. Когда я слушала её пение, мне казалось, что если ангелы и существуют, то они должны звучать именно так…

Дия проделала долгий путь из Индии вместе с мужем, оставив дома троих детей. Они тусовались в Москве почти неделю — специально прилетели пораньше, чтобы не просто спокойно порепетировать, но и вдоволь погулять по городу. В первый же день супруги обнаружили в центре столицы пару индийских ресторанов и окончательно влюбились в Россию!

Мне нравилась эта гармоничная пара, нравилась Дия — она училась вместе с Максом в колледже. Нравился её муж — серьёзный, интеллигентный, чуть застенчивый доктор. Было видно, как они трепетно и бережно относятся друг к другу…

Но больше всего, конечно, я переживала за дуэт, который закрывал концертную программу. Это было выступление отца и дочери. Дебют Вари на большой сцене.

Честно говоря, мы с Максом волновались больше, чем наша девочка. Невозмутимому спокойствию Вари можно было только позавидовать.

Она сама выбрала музыкальную композицию — “Halleluja” Леонарда Коэна. Я очень любила эту мелодию, и сейчас не могла слушать игру мужа и дочери без слёз.


…Она предаст, она солжёт

И власть, и жизнь твою сожжёт,

Хоть ты ей пел: "Навек тебя люблю я!"

И общим был ваш каждый вздох

И плоть, и кровь, ты знал, что Бог

Был с вами в каждом вздохе: "Аллилуйя!"


То, что меня неизменно восхищало в Максе на сцене — при всём своём таланте, даже величии, он умел мастерски уходить в тень, ненавязчиво привлекая внимание к партнёру. Вот и сейчас — он не заглушал Варю, не подавлял её своей игрой, а, деликатно оставаясь в стороне, был, тем не менее, готов в любую секунду подхватить её, если что-то вдруг пойдёт не так. Сегодня, сейчас — именно она была главной звездой, а он лишь скромно грелся в её ярких лучах.

Отец и дочь… Две виолончели. Два голоса, удивительным образом сливающихся в один. Даже выражение лица у них было одно на двоих — та же мимика, те же закрытые глаза, то же погружение в себя и в музыку… Варя наотрез отказалась обувать туфельки, потому что папа ведь всегда выступал на сцене босиком — и значит, ей тоже было так надо!


О, Боже, всё пошло не так

И каждый поднял чёрный флаг

И начал бой, поправ любовь святую.

Ведь, если целый мир больной,

Любовь становится войной

И шлёт проклятья вместо: "Аллилуйя!"


Я знала, что у этой песни на русском языке существовало немало вариантов перевода. Но в данный момент у меня в голове вертелись стихи Ирины Богушевской — мне казалось, что песня “Аллилуйя” была написана про нас с Максом. Про всё, что мы пережили и через что прошли…


Своих любимых не щадим,

Мы лжём, мы предаем, мы мстим

И никого та чаша не минует,

Но пусть вся жизнь — и тлен, и дым,

Я перед Господом моим ни слова

Не скажу, лишь: "Аллилуйя!"


Машинально потянувшись к цепочке, висевшей на моей шее, я нащупала золотую подвеску в форме виолончели и сжала в ладони. В этот момент Макс повернул голову и посмотрел на меня. Он прекрасно знал, что я стою в правой кулисе, потому что это было моё любимое место во время всех его концертов. У нас даже был свой тайный язык знаков — муж незаметно подмигивал мне, посмеивался, многозначительно приподнимал брови, щурил глаза, напоминая, что я — его “китаёза”… Подмигнув ему в ответ, я приложила руку с кулоном к груди, что должно было означать только одно: “Ты и твоя музыка всегда здесь. В сердце…”

Он понял. Благодарно склонил голову на мгновение, а затем, встряхнув волосами, заиграл с удвоенным вдохновением.