Серж впустил нас в дом, помог ей снять дубленку и шепнул мне в ухо: «Выйдем, надо поговорить». Я струхнул. Зачем выходить? Сейчас начнет распекать мою совесть за девушку, у которой я жил, и с которой он был в хороших отношениях. На лестничной клетке холодно, меня бьёт непонятная дрожь, его хмурый взгляд уперся в кафель и вдруг резко поднялся на меня:

–Да ладно! Расправь надбровные дуги. Ты где такую «ляльку» откопал!?

Вот паразит, не может без своих шуточек.

–Завтра пришлю своего водителя за вещами, поживешь пока у меня. С девушкой придется поговорить.

–А просто сбежать нельзя? – играл я труса.

–Нельзя, будет надеяться, надо рубить, хоть и больно. Переживёшь!– обнял меня за шею и потащил в дом, сводить с ума своим интеллектом новую мою пассию.

Тяжелые голубые китайские сумки, – баулы, набитые старыми вещами, стояли у него на кухне. Тощие лавочки вокруг стола стали моим временным пристанищем. После чугунного разговора с оставленной девушкой, мои щеки были совершенно солеными и белыми, как стены соляной пещеры. Соль была не моя, ложилась сочными брызгами от слез на моё лицо. Новая история складывалась очень романтично. Дорога неразделенной любви научила меня многому. А в жизни моей новой девушки романтика была любимым предметом в школе, поэтому нам было невероятно хорошо. И вместе с ней у меня появился новый друг по имени Астра. Её свежий, компактный, с иголочки конвейера, служебный автомобиль. Теперь почти как в Америке, каждый автомобиль имеет свою неповторимую романтическую историю, как отпечатки пальцев. Вот моя, дружище.


Я перехватывал крышу над головой как путник в дороге и трудился на трёх сатрапов. Любовь. Как обычно по самой высокой цене. Качество всегда выходит дорого. Сжег все мосты. Да что там сжигать, молодому альфонсу и сжигать нечего. Мы пока только встречались. У Сержа или в её машине. Всё. Пока других мест не было. Мы не торопились. Любовь научилась говорить со мной своим языком. Любовь была уверена, что главное в другом, и я её слушался. Очередная ночь, темная роща и сладкая, томительная, густая прелюдия. Я полностью обнажен, на ней ещё что-то осталось. Между нами всё, кроме главного. Словом истома. Ничего не видно кроме искр тел и звезд на небе. И тут вдруг ослепляющий свет фар, прямо в наши счастливые лица. Милицейский бобик. Двое сотрудников врываются смело в машину и нагим, вытаскивают меня в лес.

–Девушка, у Вас все в порядке? – спрашивает сержант.

–Всё в порядке, мы вместе, он со мной, отпустите его! – отвечает она, бросая мне рубашку прикрыться.

Я сижу на заднем сиденье в машине и криминалисты требуют предъявить документ. Подтвердить я могу только одно – что я мальчик. Они смотрят, гогочут. Видимо верят.

–Ну, ты гусь, хорош! Ладно, иди.

Я вышел из машины. Голый, даже без обуви. Одна рубашка, криво, второпях застегнута на несколько пуговиц. Последние пятьдесят рублей вместо паспорта за свободу! Какая дорогая вещь, любовь! Ободрала меня до нитки. Натурально! Свидание закончилось. Мы посмеялись, чуть ругнули власти, договорились о следующей встрече. Серж, как всегда нашел, чем поддержать:

–Ну что, Чикатилло, не прокатило сегодня?– и ржёт, Бармалей.

Через год мы поженились. Самый неожиданный и оригинальный подарок выдумал Серж. На фирменном бланке он застраховал нашу любовь. В бесконечных переездах документ в рамке утратил свою материальность и оставил совсем небольшой след в биохимии нейронов. Одно условие я неукоснительно соблюдаю всегда. Неожиданно и тайно мыть её машину. Постоянно выбираю удачный момент и, спустившись на улицу, приятно удивляется чистоте и блеску.

Неугомонное время не оборачивалось, и далёкая Она молчала, строила свою жизнь в Санкт-Петербурге. Ни весточки, ни звука, ни шороха. Зачем – я женился и точка!

В мой кабинет вошёл новый незнакомый парень. Молодой, невысокой, с волевым лицом. Глаза всматривались, словно искали помощи. Для рестарта полузабытого фармацевтического проекта в регионах он собирал свою команду. Видимо, нужны были чудаки, раз выбрали меня. Предложение было подкупающим. Серьезным и самостоятельным. У меня на тот момент уже родилась девочка, а вслед за ней родилось и большое настоящее семейное дело. Воспитание наших родителей в детстве, в духе существующих традиций советской школы, традиционных инженерных институтов, наемного труда, привели наши семьи в огороды, на которых выращивали картошку, чтобы было чем кормиться зимой во времена политического кризиса перестройки. Совершенная финансовая безграмотность и как следствие пустые карманы и отсутствие ресурсов. Только земля и вода: огород и рыбалка. Как говорится «от сохи», с нуля. Для многих поколений наших предков: революция семнадцатого года – прадеды с нуля, тяжелейшая победа в Отечественной войне, разрушенная войной страна – деды с нуля, девяносто первый год, почти как во Франции с задержкой на пару столетий, крах Советского Союза и теперь наши отцы – с нуля. Когда наша очередь? «Свои нефть и газ пусть русские сами едят!» – откажутся партнеры. Американские платежные системы прекратят все операции, владельцы операционных электронных систем заблокируют необходимые IP адреса, русским банкам перестанут давать заграничные кредиты, зарубежные акционеры закроют свою деятельность. Китай и Южная Америка не справятся с такой оравой голодных ртов. И теперь наша очередь – с нуля, «от сохи». Нам не привыкать! Справимся и сейчас. Воспитатели дошкольных учреждений, учителя в школах, преподаватели в университетах, все прошли сквозь этот перелом и несут внутри себя ностальгию по советскому коллективному обществу в разрез необходимости сегодня заботиться о собственных интересах. Призраки аристократов одолели гаменов. Пролетарии проиграли в классовой борьбе буржуям и беженцами потянулись на восток – в Китай и Северную Корею. Начиная своё дело, мы стали на сторону победивших, создавая для себя самую короткую дорогу к свободе и финансовой независимости. Медицина, образование и психология легли фундаментом в основу строительства идеи развития. Идея «здоровье сберегающей педагогики», как окончательный созревший путь маленькой миссии. Собственное дело оказалось очень прожорливым. Знания, время, люди, деньги – всё входило в его ежедневный рацион. Через десять лет этот малыш подрос, окреп, стал на ноги и начал отдавать чуть больше, чем съедал. Но тогда мы об этом ничего не знали, вообще ничего не знали. В школе не учили, медицинском институте этому не учат. Хоть верить учат: «Будем надеяться на лучшее. Может пойдём на поправку. Будем верить!» – говорили некоторые преподаватели у изголовья тяжелобольных при студентах. Вот и мы верили в свой успех.

В мой успех верил и тот самый молодой менеджер, зайдя на следующее утро в кабинет. Прости меня, дружище, но я продал медицину за тридцать серебряников и принял предложение. Менеджер, стал моим боссом, выглянул за дверь:

–Профессор Кови, можно Вас на минуту, он согласен, проходите! – и сел на прежнее место.

Стивен Р. Кови вошёл в кабинет. В ладони он держал кабинетную табличку с моим именем.

–Прежде чем хорошо лечить других людей, нужно самому понять, кто ты есть на самом деле! – с легким американским акцентом проговорил профессор и вкось приладил вывеску с внутренней стороны двери, – Теперь ты сам себе пациент. Ну, что начнем работать? – спросил Стивен и улыбнулся.

Глаза светились светом мудрости, длинные глубокие морщины радостно пронизывали уголки глаз до самых висков, умные складки на переносице переходили в бесконечно высокий лоб, будто показывая отсутствие границ интеллекта, незаметно перетекал в круглую загоревшую симпатичную лысину, без отталкивающего мутного блеска бильярдного шара. Широкая улыбка вихрем разметала все предметы со стола: с глухим громом упал справочник «Видаля», листопадом посыпались тонкие и очень важные для кого-то истории болезни, печать-шаблон «здоров» ударилась об пол и треснула, стетоскоп змеёй зацепился за шею и безжизненно повис. С помощью этого медицинского аксессуара я делал вид при пациентах, что будто что-то там слышу.

–А вот это может пригодится! – успел он прижать указательным пальцем книгу на моем столе. В затишьях человеческих потоков я читал «Педагогическую поэму» Макаренко.

–Кто ты? – спросил меня Стивен Кови на английском.

Я задумался, прикусил губу, что то промычал, не находя понятного для себя ответа. Вопрос оказался гораздо сложнее, чем чудо импринтинга!

–Ноль, как Пушкин в математике! У вас что, даже философию не изучали? Про психологию что-нибудь слышал? Ничего про себя не знает! Ты уверен, что такой тебе нужен? – посмотрел он на молодого менеджера.

Как раз философию в университете мы изучали, и изучали можно сказать даже с «жаром»; но клиническое мышление причинно-следственных связей диалектического материализма клинического мышления, мешало даже зачёт сдать. Немного был понятен Френсис Бекон со своими силами знаний и изучением науки опытным путем. «Долой идолы разума», – точно мой человек; а вот с богом загнул: чего это вдруг, разум взял и победил материю. Основной вопрос философии пока же ещё не решили! Карл Маркс был бы очень доволен такими студентами! Остальные ученые были далеки от моих узколобых понятий. Какой там Конфуций с его парадигмами чести – что китайцу хорошо, то русскому смерть. А даосизм, что за «космическая» элегия бесконечного движения? Однажды в Москве, в магазине «Библио Глобус», открыл том малыша Канта где-то в середине; прочитал одно предложение, на половине второго мозг вскипел, глаза стойко потеряли симметрию; перевернул ещё скибу страниц, эффект тот же: не читабельно! «Нет, Кант мне не по разуму, не поддается никакой чистой критике», – взгрустнул я. Хорошо у Сержа был бородатый и косматый приятель, внешне похожий на Энгельса. Он привел меня к нему в подвал, показал на него пальцем и сказал: «Этот знает!». Я выложил толстую кипу экзаменационных тестов и в десять минут были расставлены необходимые галочки. Да, этот парень действительно отличал империализм от эмпириокритицизма! Серж в нем не ошибся! Тесты были успешно пройдены, экзамен состоялся, а месячный студенческий бюджет в размере трехсот рублей, вложенный в зачетку, определил соответствующую оценку в три балла на этапе устного ответа.