Глава четвертая. Уроки женской дружбы.

В каких бы местах я не бывал, там, где Она оставляла свои следы, яркими пятнами цепляла их моя память, создавала причудливые сюжеты. Новое чудо России – географический анклав, принимал гостей. Таксист среднего возраста перевозил компанию молодых сотрудников из города Калининград в Светлогорск. Я и трое моих коллег. Все девушки. Новая корпорация, гораздо пожирнее, калорийней предыдущей; второй счастливый билет, после педиатрического факультета. Маленькая компания, в которой я начинал сдавать себя в аренду, достаточно мощно разогнала свой продуктовый локомотив и больше не нуждалась в революционерах. Ей сегодня нужны были послушные машины. Ньютоновская механика не работала в моём атомном реакторе. Ядерная физика становилась неуправляемой, а компания уже не нуждалась в столь бурной цепной реакции. Молодой босс, во власти стратегии компании, попросил меня убраться вон. Ладно, переживу, главное копилка со знаниями осталась со мной! И новый коллектив, на сто процентов женский! Дружище, спасибо, явно не обошлось без твоего интереса.

В машине Ростовский дерби с комфортом разместился на заднем сиденье между жарким Краснодаром и душевным Волгоградом. Сидел и слушал таксиста. От чего так получается, что самыми стойкими и преданными патриотами, отлично разбирающимися в вопросах государственной политики, становятся таксисты? Видимо, заводя мотор машины, их мозг напрямую подключается к коленчатому валу, и мысли одновременно начинают крутиться с колесами автомобиля. Слова сыпались праздничными конфетти в новогодние выходные. Самая современная, стремительно развивающаяся, богатая залежами бесценного янтаря и коньячными разливами область, гордилась своими уникальными курортами. Таксист, в придачу к своим профессиональным способностям, видимо подрабатывал в правительстве. Он собственноручно отклонил предложение немецкой делегации навести в регионе порядок, и пообещал им защищаться с оружием в руках, если хоть одна «фашистская гадина» сунется на его историческую родину устанавливать новые порядки.

Родина старалась сама. В тот год большая федеральная трасса начинала пронизывать асфальтом тощие внутренности области, окруженной идеологическими врагами. И самая большая гордость патриота-калининградца – супруга президента! Красивая и интересная женщина. Чтобы не сбивать кураж таксиста, я скромно промолчал о своём земляке, знаменитом писателе Александре Исаевиче Солженицыне. И, конечно же, ни словом о Горбачеве из Ставропольского края. Боюсь, он вытолкал бы нас из автомобиля и оставил на обочине, так картинно стенал патриот про развал Советского союза.

Мои уши слышали одно, а глаза видели совсем другое. То, что видели мои глаза за окном, можно сравнить со знаменитым рассказом Чехова. С острой зубной болью обратилась Пруссия к русскому фельдшеру. Посмеиваясь, и обвиняя Пруссию в невежестве, Россия принялась лечить капризного немца. Вот какую «хирургию» я увидел за время своего путешествия.

Приоткрыв окно, водитель щелчком выбросил тлеющий окурок на дорогу. Узкий асфальт вдоль дороги сжимают толстые деревья, так Пруссия бережет свою природу, не давая разрастаться шоссе. Русский дух несет машину на бешеной скорости, превышая дозволенные пределы, нет в России водителей, которые не любят быстрой езды. Сталкиваются воздушные массы встречных автомобилей, дух захватывает. Сигналят во всю мощь знакомые шоферы, приветствуя друг друга. Прорвался русский дух между стволами деревьев, и заросла от его жизненной силы природа высоким бурьяном. Исчезли давно прусские фермеры, а русские все ещё не разрослись. Вылез из бурьяна современный европейский коттеджный поселок, нет привычных трехметровых стен между домами. Зато есть Петровичи, Васильевичи, Матвеевичи, кричат и днём и ночью на всю Ивановскую – от их крика ещё сильнее зубная боль в Пруссии. Выросли уродцы советской архитектуры между прусскими черепичными крышами. Стонет каменная кладка мостовой под жирными мусорными пакетами вдоль дороги. А Пруссия в ответ органным звуком Баха мучает русского человека. Нет, Бах и орган никогда не влезут в русскую душу. Такую музыку можно слушать только зажмурившись, крепко зажав уши ладонями. А откроешь уши, вольется орган вселенской печалью в русскую душу, сожмет сердце величие звуков, раздавит, растворит, обездвижит бренное тело. И название какое причудливое: «Реквием» – гимн смерти! Калининград такой же Кенинсберг, как Санкт- Петербург был Ленинградом, Раушен такой же Светлогорск, как Нижний Новгород – Горький. С чего бы я это взял, дружище? А вот доказательства. Спросите у любого калининградца, какая самая красивая и главная достопримечательность в вашем городе? Вам непременно назовут Рыбную деревню и Кнайпхоф – остров Иммануила Канта! Мой приятель детства сегодня живет в Швейцарии, в городе Люцерн. Рыбная деревня, словно кусочек вырванной там жизни. Две по двести метров улицы абсолютной иллюзии. Пастельные тона изображений на боковых торцах зданий, черепичные красные крыши, маяк со смотровой площадкой, Шкиперская гостиница ждет своих постояльцев, дома окрашены в спокойные тихие цвета эко стиля. И тихая набережная с зонтиками кафе и уличными резными фонарями. Нет, это не наяву, это сон. Этот сон снится одиноким брошенным кварталам «хрущевок», с пустыми мертвыми глазницами. Смертельно больные дома уже никому не нужны. Поднимитесь на смотровую площадку маяка и оглянитесь вокруг. Всё! Вы проснулись, Европа исчезла – мы в России. Какой то уродливый серый кубизм. И прямо перед глазами самый большой брошенный, пустующий кошмар Калининграда. Одно из самых высоких зданий города, символ Советской республики, застывший во времени «долгострой». Причудливая пугающая табуретка без сиденья на тонких ножках. Печальные беззубые окна смотрят на окружающий пустырь. Никак не приживается эта архитектура к месту разрушенного войной и советской идеологией, старинного прусского замка. «Дом Советов, как дом Привидений»,– скажет вам любой калининградец. Вот такая путаница политических перемен и кровавой войны. И ещё одно исконно русское место в самом центре города. Нежилой квартал острова Иммануила Канта. Красивый Кафедральный собор в готическом стиле с музеем и органным залом вместе с парком через Медовый пешеходный мост соединяются с Рыбной деревней. Вокруг колонной усыпальницы кованый забор, внутри усыпальницы большая каменная гробница. И массивная надпись имени Канта и годы жизни. Просвещенный человек, одна из ключевых фигур философов гигантов, вытолкнувших человека из системы детерминизма причинно-следственных связей свободой и любовью. Подарив нам «Бытие», которое не подчиняется законам материи, признав бога внутри нас; вдруг оказался приверженным антисемитом! Как же так, Иммануил, ведь это же одна из основополагающих идей фашизма, превосходство расы, где же твои моральные «максимы»? Огонёк уважения в моем сердце сразу потух. Спас юмор местных жителей, Кант стал своим: «Был прусский, а стал русский!». А раз Кант наш, значит антисемитизм не идеология, а хитрость или выгода, или кураж какой обиды. А это уже русским духом пахнет, теперь гораздо легче, когда нет расизма. Возле могилы Канта, я вступил в горячий спор с экскурсоводом, чуть до драки не дошло. Причиной скандала стал разговор о безумной идее Родиона Раскольникова намеренно убить старуху процентщицу. Я придерживаюсь мнения, что здравомыслящий человек может убить другого человека только в состоянии аффекта. Пусть даже и задумал Раскольников убить, но в момент замаха топором, должен бы сверкнуть разум, управляющий человеческими действиями: разум – откинул топор или больно стукнул, но не убил; или аффект – нанес смертельный удар. Уважаемый Кант, рассудите нас, есть свобода выбора, или нет?

Еще чуть поодаль стоит барельеф немецкому узколобому общественному деятелю Юлиусу Руппу. Вот его прогрессивная мысль, высечена на граните: « …кто не живет согласно истине, которую он признает, сам опаснейший враг истины…» Какую истину упоминает Юлиус, может истину министра Гебельса? Так Нюрнбергский процесс всенародно признал истину Третьего рейха преступной и смертельно опасной для многих народов, виновные в геноциде были даже казнены. И другая история, уже произошедшая с моим поколением советских граждан. С какой тяжелой болью утраты я расставался с пионерским галстуком: «снимай уже «ошейник» с себя, всё кончено»,– подначивали меня более прогрессивные ребята. Юлиус наверно хочет убедить всех рожденных в СССР в том, что мы сегодня сами себе предатели? Может он прав, а может мир гораздо сложнее, чем прописные истины, которых мы придерживаемся, и всё течет и меняется и даже истины. Ну, что, совсем я запутал тебя, дружище. Россия бывает и такой! Приезжай в Калининград и решишь сам: то ли это Европа в период её упадка, то ли Россия на начальном пути к цивилизации.

Так за непрерывным монологом таксиста мы въехали в Раушен. Курортный городок на берегу Балтийского моря. Августовское солнце старалось изо всех сил, здесь его хватало максимум на плюс двадцать два. С Балтики тянуло прохладой; нет, вру, для меня, южанина – жутким холодом. Решил искупаться в море. Студеная вода обожгла кинжальной свежестью, выгнала обратно на берег. Вспомнил сразу Её слова: «Я не люблю купаться, я люблю смотреть на море, люблю его запахи, люблю его шум, люблю его краски». Теперь понятно, откуда такая романтика, навеянная северной водой. Но я ведь не балтиец, я южанин. Обожаю ласковые объятия морской воды, раздутое искаженное морское дно, кружение бурлящих волн и полет с высоты утеса навстречу мягкой воде, словно короткий сон с полетами наяву. Море научило меня плавать, море лечит мои болезни, море греет мою душу. Я люблю купаться и сливаться с прозрачной живой стихией родной планеты. Вечная слава теплому морю, почти как у Чуковского. На обрывистом склоне балтийского берега, между голых змей корневищ деревьев, сидел черный бородатый ворон. Блестящей красоты птица, размером с беркута, в свободной жизни казалась очень мужественной и грациозной, как вороной конь. В родном городе живут сороки, серые вороны, грачи, редко галки, но этот крупный воробей у нас не встречается. Увидев первый раз в природе черного ворона, я сразу загадал желание, ведь шансов найти кусочек янтаря был ничтожный. Море было спокойным, шторма не ожидалось, весь янтарь спокойно спал где-то на дне Балтики.