– Да пошла ты… Не смей от меня этого требовать.

Она отшатнулась как от удара, после чего на лице Нади появилось выражение, какое бывает, наверное, у детей, которых несправедливо побили.

– Тогда и ты – пошёл. Куда подальше, Шарапов. Потому что ты мне после всего этого не нужен.

Она процедила эти слова, но осталась на месте. Стояла напротив и сверлила его взглядом, в котором было столько всего, что это ранило сильнее понимания, что она над ним потешалась, когда он признавался в своим чувствах Элен.

– Ну нет уж… ты мне всё объяснишь. И то, как оказалась на этом грёбаном сайте знакомств – в первую очередь.

Дима ухватился за эту возможность обвинить в ответ, будто тонул, а ему вдруг дали шанс вынырнуть на поверхность, бросив хлипкий спасательный круг.

– Да? А не пошёл бы и ты на хрен?

Надя сделала шаг к нему, и он инстинктивно отступил. Словно она могла причинить ему вред, гораздо больший, чем уже нанесла. Все мысли Димы были расфокусированы, он не понимал, что чувствует и что должен делать.

– Надь…

– Что – Надя? Что – Надя, чёрт бы тебя побрал?! Ты понимаешь, что это – всё? Что на этом наш брак закончен? Ты меня обвиняешь или я тебя – уже неважно. Можно плюнуть на обстоятельства, из-за которых мы оказались здесь. Потому что всё… всё уже решено. Я тебя не прощу, даже если ты на меня навешаешь всех собак, которых можешь засунуть себе куда подальше. Это ты зарегистрировался на этом сайте, и не надо говорить, что какой-то хрен сделал это вместо тебя. Ты что у нас – ребёнок, у которого ума ни на грамм не имеется? Нет, Дим – ты мужик, который прожил со своей женой семнадцать лет. А я та самая жена, которая родила тебе двоих детей – и за одно это уже имею право требовать к себе хоть каплю уважения.

Он видел, что Надя держится из последних сил. Видел, как она отирает злые слёзы, но продолжает говорить. Те колючие слова, которые и были единственной правдой, способной на существование.

– А ты даже не задумывался об этом. Просто схватился за эту возможность и пошёл искать себе идеальную бабу. К которой можно уйти, насрав на детей, на семнадцать лет брака, на уважение к женщине, от которой ты ничего плохого не видел. Ты просто на всё положил! Тебе стало на всё плевать!

Она выкрикивала эти слова, на них косились пассажиры аэропорта, а Дима стоял и слушал и понимал, что ему нечего ей противопоставить.

– Надя…

– Да что, Надя? Что – Шарапов?? Что ты можешь мне ещё сказать и чем оправдаться? Ах, тебя не слышали, не понимали, не видели твоих страданий! Так ты приди и скажи мне – я ухожу. Ты мне не нужна. Я не хочу больше так жить. Приди и скажи, мать твою!! А потом уже иди и ищи себе другую!

– А ты бы меня отпустила?

Дима не знал, какой чёрт дёрнул его это спросить. Наверное, если бы знал, что Наде действительно всё равно, он бы просто не произнёс этого вопроса. Но сейчас видел – она сделала всё, чтобы его удержать… Или же нет? Или это было наказанием? Чёрт бы всё побрал, он запутался во всём, что сейчас творилось.

– А ты не баран на верёвке, чтобы я тебя отпускала или удерживала.

Надя вдруг поникла. Словно стала меньше и призрачнее. Всё ещё держала в руках парик и очки, только теперь он уже не смотрел на них во все глаза, не надеялся на то, что они исчезнут, как улики самого большого преступления, которое он мог совершить по отношению к своей семье.

– Что теперь у нас будет? – выдавил Дима из себя, не понимая, что именно чувствует. Досаду? Злость? Опустошение? Или всё вместе?

– Ничего не будет, Шарапов. Девочкам всё расскажем, когда возможность будет подходящая. И всё.

Она шагнула к нему, скрадывая то небольшое расстояние, что их разделяло, после чего бросила очки и парик Диме под ноги.

– И всё. Вот и всё, что я могу тебе предложить.

После чего быстро развернулась и зашагала к выходу из аэропорта, чеканя каждый шаг. А Дима остался. Просто не находил в себе сил на то, чтобы броситься следом за женой. И когда Надя исчезла из его поля зрения, перевёл невидящий взгляд на то, что валялось у него под ногами.

«И всё», – звучал в его ушах голос жены, и он был с этими словами категорически согласен.

И всё…


***

Я выбежала из здания аэропорта с каким-то ужасающим чувством, поселившимся внутри. Пустившим свои корни так глубоко, что его было уже не вырвать. Но в тот момент, когда я садилась рядом с Петровой и истерично командовала ей: «Бежим!», ещё не понимала, насколько это ощущение всеобъемлюще и цепко.

Майя молчала. Просто вырулила с парковки на шоссе, уставилась на дорогу и на этом… всё. И я была ей за это благодарна, хотя изнутри меня разрывало на части желание кричать во всю силу лёгких.

Всё, что сказала Диме – было малой частью от того, что чувствовала на самом деле. Но я знала – меня не хватит на большее. Я просто не смогу ему обозначить всего, что чувствую. И что чувствовала с того самого момента, когда узнала о его чёртовой анкете. Да и нужно ли это было в принципе? Сейчас я этого не понимала. Просто впивалась в равнодушный пластик ручки на дверце Петровского Опеля и не понимала. Ровным счётом ничего. Знала лишь, что ощущаю кое-что ещё. Мысли Элен. Несуществующей, выдуманной мною Элен, в которую так быстро поверил мой муж. Мне было её жаль… Жаль её чувств, стремлений и желаний. Я осознавала, что она и была мною, а я – ею, но сейчас, когда уставилась в окно, за которым пробегал однообразный пейзаж, не могла избавиться от мысли, что Элен реальна. Словно она была какой-то частью меня, и вот теперь должна была исчезнуть. И я сама являлась той, кто её предал.

Господи, какая же глупость! Похоже, у меня появилась острая потребность сходить к психологу. А лучше сразу к психиатру.

– Ну? – наконец нарушила тишину Майя, когда мы уже подъехали к моему дому.

– Не могу сейчас об этом, – выдавила я из себя.

– Понятно. Значит, не трогаю вообще.

Петрова припарковалась возле моего подъезда и я пулей выскочила из машины, бросив напоследок короткое «созвонимся». Хотя, напрочь не могла представить, что в ближайшее время буду способна не только выйти на контакт с подругой, но и поделиться с нею самым сокровенным. А ведь Майе наверняка интересны обстоятельства нашей с мужем беседы, и она, чёрт бы всё побрал, имеет права их знать.

– Понял, – коротко кивнула Петрова, и это было последним, что я услышала прежде чем помчаться к двери в подъезд.

Я не знала, что меня ждёт дальше. Вообще не представляла. Была расфокусирована настолько, что все жизненные ориентиры, направленные на моё будущее, летели в тартарары. Но всё же у меня имелся тот вопрос, который был важнее всех остальных, и на который я просто обязана была обратить своё внимание в первую очередь.

Девочки.

Мои девочки, которых я родила, воспитала, которых желала видеть самыми счастливыми на свете. Как они воспримут всё это? Лиза взрослее, у неё свои интересы и потребности, а Данка… Дана очень привязана к отцу, и какой бы самостоятельной ни пыталась казаться, это ударит по ней очень сильно. Это ударит очень сильно по ним обеим.

Я крикнула в сторону спальни девочек, что вернулась, и скрылась за дверью в нашу с Димой комнату. Как же я его ненавидела в этот момент! Ненавидела не только за то, что он сделал со мной, а за то, что предал своих дочерей. Будто бы их никогда у него не было. Будто бы вот так просто можно было вычеркнуть самых родных в своей жизни людей.

– Мам! Папа звонил, спрашивал как мы. – В дверях появилась Лиза, на которую я вскинула взгляд. И по тому, как посмотрела на меня дочь, поняла, что та если не знает о случившемся, то догадывается о многом.

– Хорошо, мась. Мне отдохнуть надо, устала очень.

– Он в командировку уехал?

– Да. Ты же помнишь… Он уехал в командировку.

Лгать Лизе было особенно неприятно, но сейчас это показалось мне единственно верным способом уберечь дочь от…

А кстати, от чего мне нужно было её уберечь? От того, что уже случилось? От того, что совершил её отец? И от того, в чём я была не виновата? И почему я вообще должна была её беречь? Я одна, чёрт побери! Не он, не мы вместе, а я! Почему?

– Я помню, мам… Отдыхай.

И я кивнула, потому что сейчас хотела только одного – закрыться в нашей некогда общей с Димой спальне, лечь на нашу некогда общую постель, обнять подушку и прорыдаться. Тихо, сдерживая каждую судорогу, потому что была обязана беречь наших дочерей. Насколько мне это будет доступно, я должна их оберегать от волнений. Врать, изворачиваться, придумывать несуществующие вещи, лишь бы только они в свои шестнадцать и четырнадцать лет как можно дольше пробыли в ощущении безопасности. Потому что знала – это самое ощущение у них отнимут уже совсем скоро. И с этим я уже ничего не смогу поделать.


– Так, вот это просто круто! Мне нравится. – Дем откинулся на спинку кресла и завёл руки за голову. И я невольно улыбнулась этому его жесту.

– Реально нравится?

– Да! Реально нравится. Очень нравится. Здесь есть то, чего не мог добиться от остальных – структура.

– А от меня пришлось этого добиваться?

Сама не знаю, почему вдруг задаю именно этот вопрос. Он больше похож на кокетство, чем на то, чтобы услышать ответ на вполне конкретный вопрос, но… Но я совершенно не могу ничего с собой поделать.

– Не пришлось. Ты всё сделала идеально.

Демьян становится серьёзным в считанные доли секунды, и это словно сигнал мне не продолжать общаться с ним в этом ключе. Потому что всё может зайти слишком далеко, а это последнее, чего мне стоит желать.

– Хорошо, я рада.

– Тогда может быть отметим? – предлагает он мне, и первой потребностью становится желание отказаться. – Ничего такого. Просто выпьем кофе где-нибудь вдвоём, – словно прочитав мои мысли, поясняет Дем, поднимая руки, словно сдаваясь.

– Отметим! Я как раз свободна и готова выпить кофе, – с преувеличенной бодростью откликаюсь на предложение Демьяна. – Правда, на пару часов, не больше.