– Мне их вполне хватит, – пожимает плечами Дем и добавляет то, от чего на моём лице сама по себе появляется улыбка: – Главное, чтобы их хватило и тебе.


– Ну, Шарапова, вижу, что ты вполне довольна жизнью, – выдаёт диагноз Петрова, которая забирает меня из кафе, где мы с Демом отмечаем промежуточные итоги нашего сотрудничества.

На протяжении двух часов, которые провожу с Демьяном, я раз за разом ловлю себя на том, что мне удивительно комфортно находиться рядом с ним. Сидеть вот так, обсуждать вещи, которые и для меня, и для него являются обыденными. И получать от этого удовольствие.

– Можно сказать и так, – отвечаю уклончиво и делаю то, что уже стало моей привычкой – захожу в приложение, но не открываю сообщения, присланные Элен, а просто смотрю на заветную цифру четыре и чувствую, как меня перетряхивает.

– С Димой что? Так и не звонил? Пропал? – мрачно уточняет Майя, и я в первый раз за то время, как мы с Петровой ездили в аэропорт, не пытаюсь сходу соврать.

– Не звонил, но не пропал…

– Вот как?

– Да. Думаю, он мне пишет. Точнее, пишет Элен.

– И ты не читала?

На лице Майи, когда она поворачивается ко мне, стоит только машине остановиться на светофоре, такое выражение, что мне становится немного стыдно.

– Не читала. Ну что там может быть?

– Ну, например, вернись, я всё прощу? Или – ты была самым светлым пятном моей жизни?

– Фу, Петрова, какая же ты…

– Я просто предполагаю. – Она выруливает на дорогу, ведущую к моему дому, пожимает плечами и добавляет: – По крайней мере, на месте Димона я бы написала тебе подобную феерическо-пафосную чушь, лишь бы ты меня простила.

– Как хорошо, что ты не на месте Димона.

– А вот в этом сомневаюсь.

Улыбнувшись, я качаю головой, после чего делаю то, что наверное, стоило совершить уже давно – нажимаю значок «Просмотреть» на присланных мне сообщениях. И тут же вижу короткое:

«Ты тут?»

А следом ещё одно:

«Блин, скажи, что всё, случившееся в аэропорту, мне привиделось».

На этот моменте мне хочется просто открыть окно и выбросить в него сотовый. Но глупо надеяться, что вместе с ним исчезнут и все мои воспоминания, надежды и чувства. Я прекрасно отдаю себе отчёт в том, что ничто никуда не пропадёт.

«Элен… нет, Надя… как бы мне хотелось, чтобы всё было иначе».

У меня сердце замирает, когда читаю это его сообщение. Вообще не представляю, что с Димой сейчас. Где он? Что чувствует? С кем проводит время?

Какие странные вопросы, ведь совсем недавно я и помыслить не могла о том, чтобы не позвонить ему несколько раз на дню и не узнать, обедал ли он? Как добрался до работы? Что ему сказали на совещании?

Эти мелочи – а мелочи ли? – были обыденностью, составляющей мою привычную жизнь. А сейчас… сейчас я вообще ничего не знаю о своём муже – во всех смыслах этого слова.

«Надя, чёрт бы тебя побрал… Скажи, что мне всё привиделось!!!»

И я не выдерживаю. Набиваю короткое и злое: «Не привиделось. Элен – это Надя, а Надя – это Элен. И на этом ВСЁ!».

И нажимаю «удалить профиль». Вот так вот просто и легко, будто не было этих дней, когда переписывалась с собственным мужем и рассчитывала на то, что это позволит мне сохранить брак. Наивная и глупая. Это последнее, к чему мне вообще стоило прибегать.

Анкета удалена. Смотрю на пустой прямоугольник, где раньше была фотография Элен, на то, что теперь вместо каких-то мифических желаний и надежд есть только пустые строки, и меня передёргивает. На мгновение кажется, что я предала что-то очень важное. То, что было настолько во мне живо, что отказываться от этого – настоящее кощунство. И всё же поступить иначе я попросту не могла.

– Ладно, Шарапова, ты если что, звони мне. Приеду – напьёмся. Или не приеду… ой, в смысле тебя заберу из дома и всё равно напьёмся, – решительно предлагает Майя, припарковавшись возле моего подъезда.

– Окей, Май… Так и сделаем, – подмигиваю я подруге прежде чем выйти из её машины, и прекрасно зная, что в ближайшее время мы с ней вряд ли отправимся на попойку.

А через несколько минут мысли о том, чтобы в принципе поехать с Петровой хоть куда-то, вылетают из моей головы, когда я захожу в квартиру. Потому что сразу понимаю – Дима здесь. Мне даже не нужно видеть его обуви в прихожей или куртки, висящей на одном из крючков вешалки. Я просто чувствую присутствие мужа, и оно отзывается во мне желанием немедля сказать ему, чтобы он убирался на все четыре стороны.

А потом я слышу его голос из комнаты дочек. Так, казалось бы, привычно и обыденно, будто просто вернулась домой, а он всё это время общается с нашими детьми, которые счастливы. Вот и сейчас слышу довольные голоса – и Лизы, и Даны, – и от этого так щемяще-горько становится на душе.

– … ты ведь приедешь смотреть на выступление? – с придыханием уточняет младшая, и я сама замираю, ожидая его ответа. В последний раз он смотрел на отчётный концерт… дай бог памяти, когда? Да и смотрел ли хоть раз в принципе?

– Обязательно. Возьму целый выходной, чтобы точно ничего не пропустить.

Я бы раньше многое отдала, чтобы услышать эти слова от Димы и увидеть, что ему действительно небезразлично то, что происходит в жизни дочерей. Сейчас же уже ничему не верю.

– Привет-привет, – здороваюсь со всеми троими, распахивая дверь в комнату Лизы и Даны и врываясь без объявления войны в их маленький мир.

– Мам! Папа из командировки раньше вернулся! И приедет ко мне на выступление!

У Даны в голосе столько неподдельного восторга, что последнее, чего мне сейчас хочется – разуверять её в том, что папа, например, ни в какую командировку и не уезжал. Да я этого и не делаю. Я вообще не собираюсь разрушать тот мир моих детей, в который они так верят.

– Ну круто! – отвечаю я Дане, натянуто улыбаясь. Впрочем дочь неискренности в моих словах совсем не видит, целиком и полностью поглощённая своим маленьким сиюминутным счастьем.

Я же просто с силой впиваюсь в дверную ручку, и прежде, чем уйти в кухню, даю знак Диме, чтобы он присоединялся ко мне сразу же, как только сможет. Он смотрит в ответ, и это выбивает из колеи, и всё же… всё же нахожу в себе силы просто закрыть за собой дверь и просто пойти поставить чайник. А что скажу мужу, когда мы останемся наедине – не знаю. Впрочем, очень надеюсь, что хоть какие-то слова найдутся.

И что они будут правильными.


Пока завариваю себе чай, руки подрагивают. Чутко прислушиваюсь к происходящему в комнате девочек, но там всё спокойно. Слышатся тихие голоса, следом – Димин смех. И сейчас у меня это вызывает приступ неконтролируемого раздражения. Он вот так вот просто заявился обратно, уделяет время Лизе и Дане, и считает, что всё нормально? Что мы просто продолжим жить, будто ничего и не было? Прекрасно.

К моменту, когда муж всё же приходит в кухню, раздражение перерастает в злость, потому не жду, что же он мне скажет, и выпаливаю слова, которые вертятся на языке:

– Значит, приехал из командировки. И?

Он выглядит растерянным. Наверное, ожидал совсем другого приёма, но мне на это плевать. Пусть уже поймёт, что его тут никто видеть не хочет. Я – не хочу. И это главное.

– Что и? Даже чаю не нальёшь? – Он усмехается так по-родному привычно, что от этого сердце замирает. Приходится заставить себя отвернуться.

– Почему же? Налью. Но от необходимости всё прояснить тебя это не избавит.

Руки теперь уже ходят ходуном, когда наливаю Диме чай. Кладу ровно столько сахара, сколько он любит – две ложечки и ещё треть. И в ту чашку, которая «его». Это всё настолько автоматизировано, что мне самой от себя тошно становится. Наверное, подобное действительно может надоесть.

– Тогда давай проясним. Я сам здесь с этой целью.

А теперь меня бросает в другую крайность, за что тут же мысленно себя ругаю всеми возможными словами. Потому что испытываю… страх. Страх того, что Дима пришёл сюда не потому, что он хочет повернуть всё вспять и жить со своей семьёй, а потому что ему просто что-то неясно. И что когда он это выяснит – просто уйдёт.


Господи, ну почему всё это – на мою голову? За что? Нет, я правда не понимаю. Зачем мне всё это, когда меня болтает, словно хлипкую щепку в огромном водовороте, и я не осознаю уже, что именно должна делать, хотя ещё полчаса мне казалось, что я могу управлять как минимум своими эмоциями?

– Давай. С чего начнём?

Мне удаётся произнести эти слова относительно спокойным тоном. Я сажусь напротив Димы, но к чаю больше не притрагиваюсь. Кажется – отопью глоток – и меня вывернет наизнанку.

– С начала.

– Конкретнее.

– Куда уж конкретнее? Я хочу пояснить, почему я так поступил.

– Вот как? А это сейчас имеет значение?

– Что ты под этим подразумеваешь?

– Ну, причина твоего поступка на что-то может повлиять?

– Я надеюсь – она повлияет на всё.

– Ну, окей.

Он делает паузу, за которую я ни черта не могу успокоиться. Просто сажусь напротив мужа за стол и понимаю, что сейчас будет самый сложный разговор из тех, что были в моей жизни. Понимаю в который раз, что не мешает мне даже теперь удивляться тому, насколько всё стало сложным в отношениях с человеком, который вроде как должен быть мне ближе всех.

– Когда я только увидел Элен…

Это запрещённый приём. Для обоих. Нельзя вот так сразу переходить к тому, что является болевой точкой для нас. И для меня, и для Димы. Я дёргаюсь, как от удара, Дима – опускает глаза, и уже невозможно прочесть по его взгляду хоть что-то. И мне хочется кричать: «Замолчи!», но я с поразительной стойкостью сижу и жду, что же он скажет дальше. Своего рода мазохизм чистой воды, ведь я уже вроде как всё решила. А решила ли?

– Когда ты только увидел Элен?

– Я на ней завис.

– Что значит завис?

– Понял, что она что-то…

– Что-то..?

– Что-то совсем отличное от того, что я видел в обычной жизни.