В такие моменты мне кажется, что от любви к Диме не осталось и следа. Она заместилась чёрной ненавистью. Это чувство рождается внутри вспышкой, впрочем, так же быстро исчезает, стоит мне только напомнить себе, что он в первую очередь – отец Лизы и Даны. И это неизменно. И даже если мы с ним разойдёмся, он всё равно останется важным человеком для меня, и в первую очередь – для наших дочерей.

Это довольно странное чувство, ведь я раньше совсем не задумывалась о том, что какими бы хреновыми ни стали наши с ним отношения, мы с Димой в любом случае связаны навсегда. У нас общие дети, у нас – будут общими внуки. И даже если мы уже больше никто друг для друга, как муж и жена, всё остальное – нерушимо.

Кажется, меня эти мысли вполне бы могли успокоить, но я раз за разом понимаю, что злюсь. Злюсь очень сильно, прогоняю от себя эти мысли, но неизменно возвращаюсь к ним вновь.

А вот на работе всё совсем иначе. Это – мой личный островок безопасности, отдельная вселенная, в которую Диме нет хода. Здесь я могу спрятаться от всего, побыть наедине с собой и людьми, не имеющими никакого отношения ни к Шарапову, ни к моей семейной жизни. И это бесценно.

– Может, слетаем в Италию ещё раз? – спрашивает Дем, когда везёт меня домой после небольшого ужина, который ознаменовал окончание работы над моим проектом. Я боюсь задавать себе вопрос, что будет дальше? Хотя, уже знаю, что если на этом наше с Демьяном сотрудничество завершится, я всё равно не останусь без дела. Уже знаю, что именно привнесу в свой блог, и как стану его развивать.

– Зачем?

– Теперь просто отдохнуть.

Он пожимает плечами, как будто совместная поездка, целью которой не стоит работа – это что-то само собой разумеющееся, однако я совсем так не думаю.

– М… я не считаю, что это хорошая идея. По крайней мере, она мне сейчас не кажется таковой. Прости.

– Не за что извиняться. Нет, так нет.

Дем совершенно спокоен, по крайней мере, внешне. Наверное, нам с ним всё же стоит поговорить об этом всём, обсудить наши отношения, которые вроде как рабочие – с одной стороны. С другой же уже вышли на уровень дружеских. Или не совсем дружеских.

Но я сейчас совсем не готова к этой беседе. Наверное, это очень эгоистично с моей стороны, но разрушать тот самый островок безопасности я совсем не хочу.

И видимо, зря. Понимаю это, когда Демьян паркует машину возле моего подъезда, распахивает для меня дверцу и, едва успеваю выйти, целует. Вернее, пытается поцеловать, потому что я в последний момент успеваю отвернуться.

Меня будто окатывает ледяной водой. Ноги подгибаются, и совсем не от проснувшейся вдруг страсти. Я ошарашена, и всё, на что меня сейчас хватает – испуганно смотреть на Дема, вцепляться в его плечи пальцами с такой силой, что они немеют.

– Прости… я не должен был, – качает головой Дем, впрочем, совсем не предпринимая попытки отойти. Так и стоит напротив, вжимая меня собой в машину.

– Не должен был… и не надо так больше делать, – выдыхаю едва слышно дрожащим голосом.

– Хорошо. Прости.

Теперь уже он отходит, и я делаю то единственное, что мне нужно – бегу к двери в подъезд, чтобы только скрыться в эфемерной безопасности и попытаться понять, что же произошло. Чувствую, что Демьян смотрит мне вслед, а сама не понимаю, что именно ощущаю сейчас.

Знаю лишь, что всё это неправильно. Так не должно быть.

Когда оказываюсь в холле подъезда – мне совсем не хочется жать на кнопку вызова лифта и подниматься в квартиру. Сама не знаю, почему. Я просто опираюсь на подоконник ладонями и слепо смотрю на тёмную улицу, едва освещённую светом фонарей.

Я совершила ошибку. Позволила Демьяну думать, что между нами может быть нечто большее, чем общение в деловых рамках. Или в дружеских. И наверное, сейчас вполне могла бы окунуться в новые отношения, чтобы попытаться хоть как-то унять ту боль, которую принесла мне семейная жизнь с Димой, но я не могу. И не желаю. Это обман – прежде всего, для меня самой, не говоря уже о лжи, в которой была бы вынуждена существовать рядом с Демьяном. Потому что я его не хочу. Да, может, я дура, но я его не хочу…

Когда всё же нахожу в себе силы, чтобы подняться на свой этаж и войти в квартиру, меня снова будто бы окатывают ушатом ледяной воды. Мне знакомо это чувство, оно такое стойкое потому, что уже давно въелось в каждую клеточку моего тела. Дима дома, и я знаю это совсем не потому, что из кухни доносится его весёлый голос, а следом – смех дочерей.

Устало прислоняюсь к двери, потому что сейчас последнее, на что я способна – снова вступать с мужем в полемику. Если конечно, он всё же прибыл сюда с этой целью. Впрочем, ответ на этот вопрос очень быстро находится сам по себе. Когда стаскиваю сапоги, в прихожей появляется Шарапов собственной персоной. Он опирается плечом на стену, складывает руки на груди и выдаёт то, от чего я снова мигом закипаю:

– Прекрасное представление у подъезда. Я прям почти прослезился.

– А надо было бы, чтобы не почти, – пожимаю плечами и понимаю, что держусь из последних сил. Хочется выставить Диму куда подальше, но в то же время осознаю, что тем самым ударю в первую очередь по девочкам. Они, кстати, сидят в кухне молча, и я краем глаза вижу, что там устроено что-то вроде праздника. На одном из кухонных шкафчиков мелькает разноцветными огнями небольшая ёлка, и у меня складывается ощущение, что снова наступил Новый год.

– Хочешь, чтобы я плакал? – ловит меня на подходе к ванной Шарапов, выставляя руку и не давая мне прохода. На его губах – усмешка, но в ней нет ни надменности, ни превосходства. Только какая-то неуловимая горечь, такая же, какую чувствую и я сама.

– Не хочу. Хотела бы – ты бы плакал, – отрезаю холодно и, отстранив мужа, скрываюсь за дверью, которую захлопываю за собой с громким стуком. Это мой шанс сделать всё так, чтобы после солгать себе, что я была на высоте. Хотя, нет. Я уже понимаю, что была на высоте, потому что Шарапов остался там, за безликой преградой двери, которая мне самой кажется очень хлипкой. Почти прозрачной.

Когда остаюсь наедине с собой и умываюсь ледяной водой, чтобы хоть как-то прийти в себя, мне кажется, что я попала в какой-то параллельный мир, и в нём есть совсем другой Дима, и – главное – в нём есть совсем другая я. Потому что только так можно объяснить себе желание выйти и побыть иной женщиной. Не обиженной женой, которая по праву делает всё, чтобы показать неверному мужу, что именно она думает о его выходке, а той, что заставит Шарапова пойти по совсем другому сценарию.

– У нас опять Новый год? – с улыбкой уточняю, когда всё же нахожу в себе силы покинуть своё убежище и выйти к Лизе, Дане и Диме.

Как интересно… они действительно накрыли полноценный новогодний стол. Здесь есть несколько видов салатов, мандарины, бутерброды и шампанское. И, судя по запаху, в духовке стоит, дожидаясь своего часа, какое-то мясо.

– Да! Мам, мы с папой решили отметить снова Новый год, раз уж тот не особо удался, – сообщает Дана, вскакивая на ноги и начиная суетливо раскладывать салаты по тарелкам. А мне так хочется с особым изощрением убить Диму, потому что понимаю, кто именно стоит и за этим празднеством, и за сентенциями о прошлом «веселье».

– Ну раз вы с папой решили, то мне грех отказываться, – как можно жизнерадостнее произношу я, присаживаясь за стол.

Шарапов ведь прекрасно понимает, почему именно я иду на поводу у них троих и всё же делаю вид, что наш Новый год можно спасти. Понимает, в этом даже сомнения нет – раскладывает оливье по тарелкам, а у самого на губах ухмылка, и она сейчас кажется мне удовлетворённой. Он получил, что хотел, и сейчас не пренебрегает возможностью это показать.

Мы ужинаем в относительном молчании. Пару раз поднимаем тост за наступление Нового года, и мне снова хочется прибить мужа. Потому что девочки действительно погружены в эту выдуманную лживую атмосферу, и обеим кажется, что всё наладилось.

– Ужин был превосходным. Салаты – выше всяких похвал, – вру я и дочкам, и Диме заодно, потому что вообще не почувствовала вкуса того, что подавалось сегодня к столу. – Всех с Новым годом! А я, пожалуй, спать.

Поднявшись из-за стола, чувствую на себе взгляд трёх пар глаз. И за это мне тоже хочется поквитаться с собственным мужем как-нибудь особенно извращённо. Во взорах девочек – надежда, а я не могу её разделить с ними. Не могу, да и не хочу.

– Мы приберём, мам, – заверяет меня Лиза. – А ты ложись.

Я воспринимаю эти слова как возможность сбежать. Срываюсь с места, чтобы оказаться, наконец, в тишине некогда нашей общей с Димой спальни, схватить ночнушку и умчаться в ванную. И надеюсь, что на этом наш «псевдо-Новый-год» всё же завершён.


Шарапов перехватывает меня в тот момент, когда я почти добираюсь до душа. Возникает на пути, словно бы из ниоткуда, вваливается со мной в ванную, быстро запирает дверь и нависает сверху. А во мне загорается то, чего не испытывала уже очень давно – такое острое желание, пропитанное узнаванием заново, что кажется, что можно обмануть себя и поверить в то, что сейчас у нас с Шараповым и впрямь всё началось с чистого листа.

– Так что это было..? – выдыхает Дима, обхватывая мои запястья и поднимая руки над головой.

– Где было? – делаю вид, что не понимаю, а сама чувствую губы мужа в сантиметре от моих и меня это заводит, так, как очень давно не заводило.

– Ты прекрасно понимаешь, о чём я, – цедит Шарапов, сильнее вжимая меня собой в стену.

О, да! Я понимаю. Понимаю, что сейчас он получил именно то, что хотел. Ту самую новизну, которой так давно со мной не чувствовал. Вот только я сама совсем не нуждаюсь в этом ощущении, оно мне не нужно.

– Понимаю, но это совсем не твоё дело.

– Вот как?

– Да. А ты думал, что будет иначе?

Едва успеваю договорить, как язык мужа оказывается у меня во рту. Дима целует жёстко, быстро, глубоко… непримиримо. А я отвечаю. Ругаю себя за то, что рождает внутри этот поцелуй, но отвечаю. Не привычно лениво и обыденно, как делала это ещё месяц-другой назад, а совершенно по-новому, загораясь как-то по-особенному от того, что чувствую – мой муж хочет меня опять.