Во второй половине дня, когда западный склон неба окрашивался разными цветами, приходила Четвертая тетя. Она была бездетной вдовой, но рассказывала мне о высоком значении дождя и облаков.

— Величайшее достоинство женщины состоит в рождении сыновей, — поучала Четвертая тетя. — Благодаря этому женщина становится сильнее, а неудача лишает ее этой силы. Если ты родишь своему мужу сына, то, возможно, удержишь его от посещений увеселительных домов у озера и он не приведет домой наложниц. Помни, уединение помогает женщине сохранить чистоту. Поэтому ты находишься здесь.

Я внимательно слушала ее, но она ничего не сказала мне о том, что следует ожидать во время брачной ночи или как я могу помочь дождю пролиться из облаков, если я занимаюсь этим с неприятным мне человеком, которого не знаю и не люблю. Я неустанно представляла то, что случится в часы, ведущие к этому событию: мать, тети и сестры будут мыть меня и одевать в свадебные одежды. Они прикрепят к нижней юбке пять зерен, кусочек свинины и свиное сердце, и они будут касаться моей кожи. Все будут плакать, когда меня выведут из паланкина. Я перейду через порог дома У, и моя нижняя юбка со спрятанными сокровищами упадет на пол, в знак того, что вскоре я рожу сына и роды будут легкими. Наконец, меня проводят к брачному ложу. Когда-то эти мысли наполняли меня радостным нетерпением, а теперь мне хотелось бежать из дома. Я не могла изменить свою судьбу, и от этого мне становилось все хуже и хуже.

После ужина Пятая тетя уходила с ежевечерних посиделок в женских покоях, чтобы помочь мне совершенствоваться в каллиграфии.

— Письмо изобрели в большом мире мужчин, — объяснила она. — По своей природе это общественное деяние, чего мы, женщины, должны избегать. Но тебе следует учиться каллиграфии, чтобы в будущем помогать своему сыну в учебе.

Мы исписывали множество страниц, копируя стихотворения из «Книги песен», делая упражнения из учебника «Картинки боевых построений кисти» и повторяя уроки из «Образцов четырех женских иероглифов», пока мои пальцы не покрывались пятнами туши.

Пятая тетя не только помогала мне овладеть кистью. Ее уроки были простыми и ясными: «Лучшее, что ты можешь сделать, — это учиться у древних мудрецов. Поэзия создается для того, чтобы сделать тебя безмятежной, а не для того, чтобы волновать твой разум, мысли или чувства. Веди себя, как подобает, говори тихо и как можно меньше, умывайся чаще и как можно усерднее и старайся сохранять ясность мысли. Благодаря этому каждый увидит на твоем лице печать добродетели».

Я повиновалась и проявляла усердие, но представляла, что каждым движением кисти ласкаю моего поэта. Каждый взмах был прикосновением моих пальцев к его коже. Каждый написанный иероглиф был подарком мужчине, который полностью завладел моими мыслями.

В любой момент дня и ночи, когда в моей комнате не было моих родственниц, в ней оставалась Шао. Так же как Ива, она спала на полу в ногах моей кровати. Она была рядом, когда я просыпалась, пользовалась ночным горшком, учила уроки, ложилась спать. А я была рядом с ней, слушала ее храп и неприличные звуки, которые она издавала, чувствовала ее дыхание и то, что выходило из ее тела и оказывалось в ночном горшке, видела, как она чешет свой зад и моет ноги. И что бы она ни делала, она продолжала выплевывать изо рта слова:

— Женщина становится неуправляемой, если слишком много знает, и твоя мать пытается уберечь тебя от ошибки, — говорила она, противореча тому, чему учили меня мои тети. — Твой ум зашел далеко за пределы внутренних покоев. Но там тебе грозит опасность, и твоя мать хочет, чтобы ты это понимала. Забудь то, чем тебя учили. В книге «Поучения матушки Вэнъ» говорится, что девушке следует знать всего несколько иероглифов: например, дрова, рис, рыба и мясо. Этого достаточно для ведения хозяйства. Остальное может быть слишком опасным.

Раз за разом двери закрывались, чтобы запереть меня в комнате, но мое сердце открывалось все шире и шире. Линян заболела от любви, когда ей приснилось, что она приходит в Пионовую беседку. Я тоже влюбилась, побывав в беседках усадьбы семьи Чэнь. Я не могла делать то, что мне хочется, даже выбирать себе одежду, не говоря уже о будущей жизни с У Жэнем, но мои чувства были свободны. Я не могла сдерживать их. Я пришла к выводу, что мое томление было частично вызвано противоречием между вынужденной покорностью и жаждой любви. Сердцу не прикажешь. Всепоглощающая сила чувств, из-за которой мы забываем об окружающем мире, заставляет наше сердце и разум испытывать страдания, муки, соблазн и восхищение. Но от судьбы не уйдешь, и мы, женщины, должны думать о том, как стать хорошей женой, родить сыновей, вести хозяйство и заботиться о своей красоте, чтобы наши мужья были счастливы и не забывали о том, что им нужно заниматься делами, а не развлекаться с наложницами. Никто не рождается с этими умениями. Этому учат нас другие женщины. Мы становимся женщинами благодаря урокам, афоризмам, приобретенным умениям… но все это также помогает держать нас в подчинении.

Мама продолжала повелевать мной и отдавать мне приказания, несмотря на то что она отказывалась меня видеть. Тети повелевали мной, когда учили меня. В будущем мной будет повелевать моя свекровь. И все вместе эти женщины будут распоряжаться каждой минутой моей жизни — начиная со дня моего рождения и до дня смерти.

Но мне удавалось уворачиваться от каждой попытки подчинить меня чужой воле. Поэт ни на минуту не покидал моих мыслей. Я думала о нем, делая стежок, щипая струну, повторяя поучительное высказывание. Он был в моих волосах, глазах, пальцах и сердце. Я воображала, что он сейчас делает, о чем думает, что видит, чувствует, какой запах вдыхает. Я не могла есть, не думая о нем. Каждый раз, когда через окно в комнату влетал цветочный запах, я сходила с ума от нахлынувших чувств. Какую жену он хотел бы иметь: консервативную или современную, одну из тех, о ком он говорил в тот вечер, когда мы встретились в павильоне Любования Луной? Сумеет ли его будущая жена дать ему то, в чем он нуждается? И как же я? Что теперь будет со мной?

Ночью, когда свет луны, проникающей сквозь бамбуковые листья, падал на шелковое белье моей постели, я погружалась в мрачные мысли. Иногда я вставала, перешагивала через Шао и подходила к комоду, где хранила ветку ивы, которую дал мне мой поэт в последний вечер, проведенный вместе. Проходили недели, листья один за другим опадали, и наконец у меня не осталось ничего, кроме голого прутика. Мое бедное сердце промокло от слез.

Со временем я научилась лучше играть на цитре, запомнила все правила и полюбила вышивание. Спустя два месяца после начала моего заточения Третья тетя объявила: «Ты готова к тому, чтобы сделать туфли для своей свекрови».

Каждая невеста вышивает туфли в знак почтения к будущим родственникам, и я многие годы страшилась этого, зная, что вышивка сразу выдаст свекрови все мои недостатки. Теперь мне было еще страшнее. Да, я многому научилась и уже не опозорю себя и свою семью своими неумелыми стежками, но я ничего не чувствовала к этой женщине и не хотела доставить ей удовольствие. Я пыталась представить, что шью туфли для матери моего поэта. Что еще я могла сделать, чтобы защитить себя? Ведь мое положение было совершенно безнадежно… Мою свекровь звали так же, как меня — Пион, — и потому я решила использовать одноименный узор. Его было сложнее всего нарисовать или вышить. Каждый лепесток и листок требовали многих часов работы, и через месяц туфли были готовы. Я взяла в руки пару туфель и показала их Третьей тете.

— Само совершенство! — воскликнула она. И это были не просто слова. Я не использовала вместо ниток свои волосы, как это делала она, чтобы рисунок стал более воздушным, но туфли были хороши со всех сторон. — Можешь завернуть их.

В девятый день девятого месяца мы чтим память Пурпурной девы[17]. Ее свекровь очень дурно обращалась с ней и заставляла каждый день чистить уборную, и в конце концов девушка повесилась в ней. В этот самый день дверь в мою комнату открылась, и в нее вошла моя мать. Я низко поклонилась, чтобы выразить свое почтение, а затем выпрямилась, сжав перед собой руки и опустив глаза.

— Вааа! Ты выглядишь… — Удивление в ее голосе заставило меня взглянуть на нее. Должно быть, она рассердилась на меня, потому что ее лицо болезненно исказилось. Но она в совершенстве овладела искусством скрывать свои чувства, и вскоре оно приняло безмятежное выражение. — Прибыли последние подарки от будущих родственников. Наверное, тебе хочется посмотреть на них, прежде чем их уберут. Я надеюсь, что ты…

— Не беспокойся, мама. Я изменилась.

— Я вижу, — ответила она, но я не уловила в ее голосе радости. Скорее, в ее тоне слышалось беспокойство. — Пойдем, посмотришь на подарки. А потом я хочу, чтобы ты присоединилась к нам за завтраком.

Я вышла из комнаты, натянувшись, как струна, на которую, словно бусины, были нанизаны мои чувства: одиночество, отчаяние и непоколебимая любовь к моему поэту. Я уже научилась изливать свое горе в беззвучных вздохах.

Я на почтительном расстоянии последовала за матерью в покои для сидения. Подарки — часть выкупа за невесту — принесли в наш дом в лакированных ящиках, похожих на стеклянные гробы. Моя семья получила обычные подарки: шелка и парчу, золото и драгоценности, фарфоровую и керамическую посуду, пирожные и клепки, бутылки с вином и жареную свинину. Некоторые из этих вещей предназначались мне, другие останутся в сундуках моего отца. Моим дядям прислали большие связки серебра. Это было осязаемое свидетельство того, что моя свадьба состоится — и очень скоро. Я сжала пальцами переносицу, чтобы не заплакать. Когда мне удалось совладать с эмоциями, я изобразила на лице довольную улыбку. Меня выпустили из комнаты, и мама будет строго следить за тем, чтобы я вела себя безупречно. Мне нужно быть настороже.

Мой взгляд упал на сверток, упакованный в красный шелк. Я вопросительно посмотрела на мать, и она кивнула в знак разрешения. Я развернула мягкие складки. Внутри находилось издание «Пионовой беседки». Два тома. Это был единственный экземпляр, которого у меня не было, — произведение было опубликовано в типографии, принадлежащей самому Тан Сяньцзу. Я взяла в руки записку, приложенную к подарку. «Дорогая Тун, я с нетерпением жду того, как мы будем засиживаться допоздна вечерами, попивая чай и беседуя об опере». Внизу была подпись моей будущей невестки. Она уже жила в доме семьи У. Все подарки, составляющие выкуп за невесту, были прекрасны, но этот подарок подсказал мне, что в женских покоях семьи У найдется по крайней мере один человек, с которым я смогу подружиться.