25

Моментально ссутуливаюсь, пытаясь втянуть живот и самым глупейшим образом улыбаюсь. Провалиться бы сейчас под землю! И зачем только Пашиной маме понадобилось приходить в детский магазин? Что она здесь забыла?

Лихорадочно протягиваю девушке-продавцу товары и тяжело выдыхаю, когда Елена Викторовна провожает мои покупки заинтересованным взглядом. Пожалуй, это даже ужаснее, чем появиться перед ней голой.

— Здравствуй, — прищуривается она. Уголки ее губ приподнимаются. И меня вдруг пронзает от мысли о том, что вижу в ее улыбке и Машу, и Пашу… И, возможно, та же улыбка будет и у моего ребенка… — Что ты здесь делаешь, Аня?

— Две тысячи двести, — бодро изрекает девушка за кассой.

И я, стараясь не дергаться, словно паралитик, начинаю рыться в поисках наличности в своей сумочке, из которой прямо к ногам женщины, не подозревающей, что она готовится стать бабушкой, вдруг падают цветные коробочки с витаминами. На них большими, будь они прокляты, буквами написано «Мама».

Трясущимися руками собираю их, прячу обратно в сумку, достаю мятые банкноты и кладу на стойку.

— Вот, — откашливаюсь, продолжая тянуть улыбку от уха до уха, — выбираю подарки подруге!

Если бы еще не заикаться, когда врешь, было бы совсем отлично.

Когда брови Лены Викторовны вдруг взлетают вверх, соображаю, что натворила. Но уже поздно.

— Не Маше, надеюсь, — прожигая взглядом книгу, выдает она.

Блин. Блин. Бли-и-ин…

— Нет, — хватая пакет с покупками, смеюсь я. — Это нашей подруге… Зое.

Женщина кивает:

— Ваша подруга Зоя… Ну, да. Что-то не припоминаю такую…

Конечно, не припоминаете! Потому что я ее выдумала! Хорошо, хоть не назвала Аделаидой или Офелией…

— Да. Зоя… — Развожу руками. — Мы с ней… учимся вместе.

Разглядываю забавный костюмчик с жирафами в ее руках. Закрытые ножки, пуговички на кнопочках. Размерчик будто на куколку, такой маленький.

— А вы здесь какими судьбами?

Та-да! Вот это облегчение, когда удается вдруг перевести стрелки.

Но женщина не теряется, ее лицо сияет:

— Это моему крестнику.

Кому? Пашка ничего не говорил ни о каких крестниках. Ах да… Разве же у нас с ним было время поговорить об этом? А вот Машке выговор.

— Не знала, что у вас есть крестник.

— Да. — Она расплачивается с кассиром, продолжая рассматривать меня недоверчивым взглядом. — Подруга родила третьего, вот иду к ней в гости.

— А-а… Ясно. — Прижимаю пакет к груди. — Ну, ладно, побегу. Мне пора! Всего доброго!

В последний раз улыбнувшись, разворачиваюсь и на ватных ногах припускаю прочь. Быстрым шагом удаляюсь в сторону ресторанного дворика и ни разу оборачиваюсь, пока не добегаю до свободного столика. Падаю на стул, стараясь отдышаться. Ставлю локти на стол и закрываю руками лицо.

«Что ты делаешь? Что ты делаешь?!» — ругаюсь про себя.

Вдруг над ухом кто-то демонстративно кашляет. Сдвигаю пальцы, вижу тетю Лену, но выбраться из своего «укрытия» не решаюсь. Она устало вздыхает и садится напротив.

— Паша знает? — Спрашивает, глядя прямо в глаза.

Убираю руки и складываю их на коленях. Воцаряется неловкое молчание.

— О чем? — Широко распахиваю веки.

Хреновая из меня актриса, ничего не скажешь.

— Что ты ждешь ребенка. — Говорит она, наклоняясь ко мне.

— Кто? Я?! Аха-ха! — Выпаливаю на выдохе, стараясь казаться удивленной и беззаботной. — Как вы могли такое подумать? Из-за моих покупок, что ли?

Нервно тереблю подол платья, но лицо женщины не меняется. Мне хочется сгореть от стыда.

— Знает? — Вновь спрашивает она. Ее глаза наполнены не злобой, в них…теплота и участие.

Ну, же. Давай, скажи тете Лене, что ей предстоит скоро стать бабушкой. Не прибьет же она тебя. Так, отматерит, может, или отчитает в сердцах. Станет уговаривать сделать аборт. А, может, посочувствует? Или… Не узнаешь, пока не скажешь.

— Это ведь его ребенок? — Звучит очередной вопрос.

Но у меня снова будто пропадает дар речи. Реальность трещит по швам, напоминая, что она реальность и есть. Давай, говори. Но язык не слушается.

— Аня, признавайся уже, не бойся. — Ее ладонь мягко ложится поверх моей. — Или мне ждать, пока из твоей сумочки не выпадет фотография с УЗИ?

Молчу.

— Это Пашин ребенок, да?

— Да, — говорю, помолчав немного.

И с души будто падает тяжкий груз.

Лена Викторовна прижимает руку к сердцу.

— Он знает? — На ее лбу множатся мелкие складочки.

Отчаянно мотаю головой из стороны в сторону. Меня лихорадит. Сейчас натянутая внутри меня пружина напряжения лопнет, и на волю хлынет водопад слез.

— Почему не скажешь ему? — Ее рука неожиданно крепко сжимает мои пальцы.

Медленно поднимаю взгляд и вижу такое умиротворение на ее лице, такое сопереживание и теплоту, что воздух с шумом тут же покидает мои легкие.

— Не знаю. — Всхлипываю, вздыхая мелко и часто, боясь, что упаду в обморок.

— Вот так новости.

— Ага.

Мы молчим.

— Аня. — Теперь она держит меня за обе руки. Ждет, когда снова наберусь смелости посмотреть ей в лицо. И мне приходится, поборов стыд, сделать это. — Послушай. Ты не должна бояться. Разве ты не знаешь Пашку? Он рос без отца, знает, что такое ответственность. Никогда так не поступит. Не бросит вас.

— Нет! — Восклицаю я, сжимаясь в комок. — Вы просто ничего не знаете! Зачем это ему сейчас? Это все только испортит.

— Что испортит? Кто? — Она улыбается, кажется, совсем не понимая. — Ребенок испортит?

— Понимаете, мы же были друзьями. Просто. — Что-то горячее уже жжет щеки. — Никто же не знал. Ничего же. Никаких предпосылок, просто друзья. — Тяжело выдыхаю. Мысли никак не хотят складываться в предложения. — Потом раз, и все. Вместе. Да мы даже не поняли сами, что это было. Как можно за такой короткий срок понять, любовь это или нет. Да еще и обидели друг друга. Сильно!

Лена Викторовна выглядит бледнее обычного. Ну, вот, я ее довела.

— Все же поправимо, — тихо говорит она. — Хорошо, что мы с тобой встретились. Пусть даже вот так.

— Я не могу так! Не хочу его заставлять быть со мной из-за ребенка. Это же на всю жизнь! Это как… как… пытаться склеить чашку с помощью киселя, я не знаю, или…

— Анечка, — ее голос такой тихий, а тон такой проникновенный, что мне приходится замолчать, — вам просто нужно поговорить. Знаю, что сейчас все представляется тебе большой серьезной проблемой, но, на самом деле, все решается очень просто. — Ей тяжело даются слова. Еще бы, такие новости. — Паша любит тебя. И это совершенно очевидно. То, как он смотрит — он ни на кого в жизни так не смотрел. То, как говорит о тебе — у него даже глаза светятся. Я своего сына никогда таким не видела.

— Правда?

— Да. Тебе нужна сейчас его поддержка.

— Не знаю. Не знаю.

— Увидишь, он обрадуется.

Смотрю на нее удивленно.

— А вы? Разве вы хотели, чтобы вот так? Чтобы непонятно как, непонятно от кого?

Теперь ее лицо удивленно вытягивается.

— Как это непонятно от кого? Разве бы моя дочь стала дружить с кем попало? Я, конечно, в шоке, но… в приятном, скажем так.

— Все равно это неожиданно и… и очень рано! Для нас обоих.

Ее ладонь похлопывает мою руку.

— Мне было столько же, сколько и тебе, когда родились мои дети. И, знаешь, мой муж не любил меня так, как тебя любит Паша. Тебе… очень повезло. А по поводу того, что вы, как ты говоришь, «просто друзья» — это зря. Из друзей получаются самые лучшие мужья. Могу доказать тебе.

— Не стоит.

— Ты случайно не голодна? Хочешь перекусить?

Оглядываюсь. Вокруг шумно, много народу, в нос бьет запах картошки и бургеров. Тошнота больше не накатывает.

— Я не против.

— Тогда пошли. — Она встает и протягивает мне руку. — Здесь недалеко.


Пока мы шли по улице, мама моего парня задавала мне кучу вопросов, делилась опытом и травила разные байки. Приятно было на душе просто оттого, что могу поделиться с кем-то, кто меня поймет. Токсикоз, роды, растяжки — мы обсудили гораздо больше, чем полагается для первого тесного общения со свекровью. И вообще, ее реакция… Ну, знаете… Эта женщина очень сильно меня удивила.

— А знаешь, какие у меня были прихоти? — Смеется тетя Лена, открывая передо мной дверь маленького кафе. На вывеске изображен кусочек пиццы, рядом название заведения «Amata».

Знаю-знаю. Но отвечаю:

— Нет.

— Ужасно хотелось грецких орехов. Странно, да? Ни тебе соленых огурчиков, ни вредной колбасы. Вот, правда, к вечеру начиналось безумие — каждые полчаса хотелось попеременно то одного, то другого. Аж до слез. Но это только в самом начале беременности, потом устаканилось.

— У меня что-то похожее.

— Ох, все, мы пришли.

Оглядываю помещение. Очевидно, мы в небольшой семейной пиццерии: маленькие столики, симпатичный интерьер, прозрачные окна в пол. Весь зал занимает квадратов восемьдесят, но от этого только уютнее. К тому же, заведение явно пользуется спросом у посетителей — все столики заняты. Жалко. Я бы поела сейчас пиццы.

— Пойдем, нам наверх, — она тянет меня за руку.

— Куда?

Иду за Леной Викторовной к небольшой лестнице, прячущейся за барной стойкой. От меня не ускользает факт того, что официантки знают мою спутницу. Они мило здороваются и не собираются преграждать ей путь.

— А нам можно? — Спрашиваю шепотом.

— Да, — смеется тетя Лена. — Они живут над кафе.

— Хорошо устроились, — присвистываю я.

Мечта, а не жизнь. Встал утром, спустился, открыл дверь и принимай посетителей. Никуда не надо бежать с утра пораньше, можно лишние полчасика понежиться в постели в свое удовольствие. Интересно, они не будут против, что моя, прости господи, свекровь (Что за слово только такое? Звучит ужасающе) притащила меня к ним без приглашения?