А еще ее второй день тошнило. Не прямо так, чтобы выворачивало, но это ужасное ощущение подташнивания в горле раздражало. Оно проходило, когда девушка ела, но не могла же она ходить и жевать что-нибудь целый день! Она ведь актриса, ей нужно беречь фигуру, это даже в контракте у нее прописано. Поэтому приходилось терпеть.

Оно началось внезапно на утро следующего после того ужаса дня. Джели подумала, что что-то не то съела накануне или надышалась алкогольными парами в том доме, или просто перенервничала. Но вчера-то она целый день была дома в комфортной обстановке, ела и в целом чувствовала себя нормально, кроме этой тошноты. Поэтому отравление отпадало. Да и морально она чувствовала себя хорошо и спокойно после того, как выговорилась и помирилась с папой.

Болтая с Викуськой в чате, проговорилась о своем недуге, и та выдала еще одну возможную версию:

«Ты там, случайно, не забеременела?»

– Нет! – воскликнула Джели и только потом поняла, что сказала это вслух. – Простите, я не вам, – объяснила таксисту и написала то же самое подруге.

Хотя где-то внутри себя она не была так уж уверена в отрицательном ответе. Ведь тогда в Турции она проснулась голая в постели Зара, а на ее коже и простыне была кровь. Девушка совершенно не помнила о том, что было той ночью. Предохранялся ли Захар? А что, если нет? Ведь больше близости у нее ни с кем не было… Джели судорожно принялась вспоминать, когда у нее была последняя менструация. Точно до Турции, а может быть, еще до вступительных экзаменов. Вот черт! Она никогда не отмечала эти дни, не пользовалась специальными приложениями на телефоне и вообще считала это лишними заморочками. Цикл у нее был нерегулярный, он мог начаться в любой момент, и она просто приучила себя всегда носить с собой в сумочке запасную прокладку.

– Девушка, приехали! – выдернул ее из панических мыслей таксист.

Джели расплатилась и поспешила в съемочный павильон, по пути уговаривая себя не нагнетать. Она не беременна. Этого просто не может быть. Не с ней и не сейчас, когда только начинается ее актерская карьера.


– Сестренка, привет! – Грир направился к ней, приплясывая, и смачно расцеловал в обе щеки. – Как спалось? Как батенька поживает? Никому больше морду не набил?

– Гриш, ты чего? – тихо спросила она, недоумевая.

Странный он был какой-то: непривычно веселый, громкий, даже слегка развязный. Сестренкой ее назвал, будто подчеркивая, что между ними исключительно дружеские, даже панибратские, отношения. Хотя раньше она точно видела мужской интерес с его стороны и даже думала, что рано или поздно они начнут встречаться. Объяснение напрашивалось только одно – он поговорил с Заром, и возможно даже, тот физически угрожал брату и запрещал приближаться к ней. Придурок недоразвитый! И что ж он никак ее в покое не оставит!

Дальше поговорить им не дали, раздалась команда режиссера и началась репетиция. Все было скомкано, но довольно сносно. Потом перешли собственно к съемкам и сделали кучу дублей. Гриру будто переписали роль – он изображал из себя пылкого юношу, постоянно путал слова, вставлял лишние эпитеты и все время ее касался. Этого точно раньше не было в сценарии, и Джели не знала, как реагировать.

Режиссер наблюдал за всем этим, иногда просил сбавить обороты, иногда одобрительно кивал. Но в целом не мешал менять сценарий, будто давая им свободу творить то, что считают нужным. И раньше Джели бы с удовольствием подыграла партнеру, подхватила идею и правильно на нее отозвалась. Но сейчас ей отчего-то было ужасно некомфортно, парень выглядел очень навязчивым и единственное, чего ей хотелось, это уйти и закрыться в гримерке. Она не понимала, что с ней творится, и все-таки пыталась изображать Люсю так, как репетировала дома. А после съемки убежала оттуда сломя голову, даже не снимая грим.

Понятно, что ни на какой фестиваль в субботу они не поехали. Краснота еще не спала, да и чувствовала Джели себя не очень. Ее продолжало подташнивать, но девушка никому больше об этом не говорила. Ни Вике, чтобы та не доставала ее своими подозрениями, ни папе. Вот папа точно не должен ничего об этом знать. Если бы она рассказала ему, как именно нехорошо поступил с ней Зар, он бы на нем места живого не оставил. Она помнила, в каком состоянии остались Леша и его друзья, когда они уходили, а ведь те ей не успели ничего плохого сделать. Поэтому она молчала, все-таки Зара было жалко, хотя он этого и заслужил.

Чем дальше, тем больше Джели убеждалась, что беременна. Она уже находила у себя все признаки, о которых читала: обостренное обоняние, странные вкусовые пристрастия, чуть увеличившаяся грудь. И ее это до чертиков пугало, но она пыталась этого не показывать. Правильным было бы сходить в аптеку и купить тест, но на это Джели никак не могла решиться. Ей было стыдно. А еще она боялась, что результат будет положительным. Потому что тогда вся ее жизнь и карьера в одночасье перечеркнется и она станет никому не нужной матерью-одиночкой. Девушка снова и снова гнала от себя эти мысли и пыталась отвлечься.

Вместо прогулки они устроили девичник. Джели пришла к Вике, которая жила в соседнем подъезде, и они целый день занимались разными приятными вещами: делали друг другу маникюр и педикюр, смотрели сериалы, поедая мороженое. Подруга частенько брала в руки телефон и кому-то писала с загадочным видом, но девушка не обращала на это внимания – наверное, Викуська себе нового кавалера завела.

Провожала ее подруга тоже с загадочный блеском в глазах и хитрой ухмылкой. И только выйдя из подъезда на улицу, Джели поняла причину. На ее пути стоял Захар с огромным букетом из белых и розовых цветов. Парень смущенно улыбался и от волнения свободной рукой теребил волосы. Джели заглянула в его глаза и весь мир вокруг будто отключился. Она робко улыбнулась в ответ и непроизвольно сделала несколько шагов навстречу. Он шумно выдохнул, расправил плечи и тоже двинулся к ней. Они остановились, глядя другу в глаза и не смея пошевелиться, а букет оказался зажат между их телами.

– Привет, как ты себя чувствуешь? – тихо и очень ласково проговорил Зар.

Джели немного опустила взгляд и смотрела, как двигаются его полные мягкие губы. Невыносимо захотелось прикоснуться к ним своими и она чуть потянулась навстречу. Парень легонько коснулся рукой ее щеки, осторожно наклоняясь к губам, будто боясь, что девушка снова отпрянет.

Вдруг резко крикнула чайка и наваждение рассеялось. В нос Джели резко ударил приторный запах цветов и ее сильно замутило. В один миг она вспомнила, что сделал Зар, поняла, от чего ее тошнит, и испугалась, что он все поймет. Развернулась и, зажимая рот рукой, бросилась в свой подъезд.

И только закрыв дверь и опустившись на корточки, позволила себе выдохнуть. Глубоко задышала, пытаясь перебить тошноту, и уже через несколько секунд та отступила. А девушка горько заплакала, уткнувшись в свои коленки.

Сын

Маленькому Грише всегда казалось, что мама любит его не так сильно, как других братьев. Она была ласкова и заботлива, всегда говорила, что любит их больше всего на свете, что они – ее маленькие звездочки и одинаково дороги ее сердцу. Но дети ведь всегда чувствуют такое. Он ревностно замечал каждое объятие, каждый поцелуй или потрепывание челки, которые мама дарила Егору или Захару. Тут же сам подходил к ней за своей порцией нежности и получал ее, но к ней было примешано неудовольствие и какое-то едва уловимое отторжение. И чем старше становился Грир, тем больше он замечал, что мать частенько его сторонится, прячется в своих делах, всегда очень важных, и будто не может долго находиться с ним наедине.

Он очень рано узнал, что такое вдохновение. Слишком часто его отправляли играть в свою комнату, потому что у мамы что-то придумалось и ей нужно было срочно это записать. Но он ведь подглядывал за ней, когда она его отсылала: далеко не всегда она принималась быстро печатать маленькие буковки на экране. Иногда она просто сидела, задумавшись, или плакала, утирая слезы, или даже принималась пилить свои ногти или выдергивать брови, будто вдохновение было лишь предлогом избавиться от его присутствия.

В шесть лет мама отдала его в театральную студию. Она говорила, что с его эмоциональностью ему будет легко играть разные роли. И кроме того надеялась, что выплескивая из себя разные эмоции на сцене, он будет спокойнее в обычной жизни. К семи годам обнаружилось, что Гриша еще и неплохо поет, и к театральной школе добавилась музыкальная. Он охотно ходил и туда и туда, любил выступать на публике, но не только из-за какого-то личного кайфа, который ощущал на сцене. Ему нравилось видеть глаза матери, полные гордости за сына, когда она сидела в зрительном зале, посещая каждое его представление, даже когда он пел в хоре или играл роль дерева в школьном спектакле. Именно в эти моменты он чувствовал себя любимым и нужным. И участвовал во всем, в чем только можно было, чтобы такие моменты случались чаще.

Когда родители неожиданно разошлись, Грир ничего не понял. Почему-то мама переехала в другую квартиру и не взяла никого из них с собой. Она приезжала на выходные, иногда оставалась на день или два, неизменно находилась рядом, если кто-то из них серьезно простужался, но ее визиты становились все реже и все непродолжительнее. У нее закрутилась какая-то своя личная безумная жизнь, в которой сыновьям оставалось совсем мало места. Он обижался, бунтовал, пытался привлечь к себе внимание, но отец быстро и доходчиво объяснил ему, что делая так, он разрушает самого себя. Что их мама похожа на птичку, которую очень долго держали в клетке, а сейчас выпустили на волю и она радостно носится туда-сюда, не обращая внимания ни на что вокруг. Ей нужно налетаться и напеться, а потом она вернется к ним. Наверное, папа и сам долго верил, что она вернется. А потом в их доме появилась Кристина, и мама перестала приезжать вообще. Теперь они ездили к ней в гости или устраивали совместные вылазки куда-нибудь в культурные места в зависимости от их интересов.