– Чем вы недовольны? Мармадюк плохо себя вел?

Софи подняла взгляд, и очень вовремя, потому что иначе налетела бы на Макса, стоявшего на нижней ступеньке крыльца Хантли-Хаус. Она не ожидала увидеть его до вечера, но вдруг почувствовала себя очень счастливой. И ей стало немного стыдно за свои недобрые мысли о Серене.

– Что-то не так? – спросил он, и между его бровей появилась суровая складка.

Софи покачала головой:

– Все в порядке. Мармадюк вел себя прекрасно. Просто я думала…

– А-а-а, я понял, в чем дело. Идемте, вам надо отдохнуть.

Не дожидаясь ее ответа, он стукнул дверным молотком, и дверь открылась.

– Забавно, – пробормотала она, опустив Мармадюка на пол в холле.

Макс улыбнулся ей и, взяв под руку, отвел в гостиную.

Как только они оказались внутри, он закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Его глаза смотрели с такой несвойственной теплотой, что Софи почувствовала ответную волну тепла, поднимавшуюся по шее к щекам. В легком изгибе его губ читалось не желание, а намек на чувство. Она шагнула к нему, но тут же остановилась и, сказав себе, что это слишком рано и глупо, села на диван.

– Не хотите ли присоединиться ко мне? – любезно спросила она, но слова прозвучали несколько отстраненно.

Судя по всему, Макс воспринял их так же, потому что он ничего не ответил, а его улыбка стала шире, отчего Софи покраснела еще сильнее. Определенно, с этой привычкой краснеть надо что-то делать.

Макс опустился на диван.

– Знаете, это несправедливо, – сказал он. – Ваш румянец сильнее моей решимости.

Софи смутилась.

– Я ненавижу краснеть.

– По-моему, это очаровательно.

– Это создает впечатление, что я не способна владеть собой или, хуже того, что я – притворщица.

– Нет, вы не такая. Я еще не до конца изучил, какая вы.

– А вот это уже подозрительно.

– Думаю, это комплимент. Скромный, но искренний.

– Тогда я так и буду считать. И не стану торопить события.

– Умная девушка. А теперь скажите мне, что вас расстроило на обратном пути из парка?

– Я думала о Серене, – торопливо пробормотала Софи. – Но прежде, чем вы надуетесь, вспомните, что вы сами меня спросили. То, что я буду о ней думать, вполне естественно, более того, это неизбежно. Если вы не пожелаете говорить о ней, я пойму. Но тогда нам следует договориться, какой степени откровенности вы ждете от меня.

Радость исчезла с лица Макса с поразительной скоростью.

– Вы предлагаете, чтобы я попросил вас лгать мне?

– Нет. Я говорю, что, если вы хотите, чтобы я не переходила некоторых границ, установленных вами, вы должны согласиться уважать те, что установлю я. Лгать… для меня это недопустимо. Так же, как не думать о прошлом. Я готова уважать ваши желания, но лгать не стану.

На мгновение Софи показалось, что Макс сейчас встанет и уйдет. Но он остался.

– И что вы думали? – мрачно спросил он, и его руки сжались в кулаки.

– Вы хотите об этом поговорить?

– Я предпочел бы никогда не вспоминать об этом. Но раз вы об этом думаете, полагаю, разговор неизбежен. Так что да, я хочу знать, о чем вы думали.

Как говорила ее мать, лучше выплеснуть все наружу, чем держать в себе. Оставалось надеяться, что хотя бы в этом она не ошибалась. Софи ринулась вперед.

– Хорошо. Вы сказали, что она убила себя, но Уивенхо говорил, что она приняла какое-то снадобье, чтобы избавиться от ребенка. Поэтому я подумала, что это мог быть несчастный случай. Если судить по тому, как ее описывают, Серена была не из тех, кто кончает жизнь самоубийством.

Все. Она это сказала, и Макс не лопнул от ярости.

– Уивенхо говорил? Когда? – Голос Макса звучал ровно, и, хотя сердце Софи стучало, как безумное, ей удалось ответить спокойно.

– У Ривза. Я вспомнила об этом сегодня, потому что в парке встретила мальчика лет десяти и подумала… Ладно, это не важно. Это все.


Макс уставился на выцветшие лилии на ковре. Как бы ему хотелось, чтобы прошлое стерлось и побледнело в его памяти, как этот рисунок. Но оно по-прежнему сохраняло способность отравлять ему жизнь. Он знал, что надо закончить этот разговор, пока он достаточно хорошо владеет собой. Но он этого не сделал.

– Я сказал, что она убила себя, но я не думаю, что это было самоубийство. Полагаю, она надеялась выдать ребенка за моего, но из-за смерти моего дяди свадьбу пришлось отложить. А когда ей не удалось меня соблазнить, чтобы прикрыть свою… ошибку, она стала искать другой способ решения проблемы. Думаю, она не сознавала опасность этих снадобий. Как и вообще чего-либо. Серена считала, что в жизни все будет так, как она хочет.

– И она знала, где взять это снадобье?

Макс взглянул на нее:

– А вы знаете?

– Нет. Но Уив… – Софи замолчала, не решаясь продолжать. – Уивенхо говорил, что мужчины знают. Я бы подумала, что это он дал ей снадобье, но, судя по всему, это был не он.

– Отчего вы так решили?

Софи нахмурилась, но продолжила:

– Похоже, что он очень любил Серену и до сих пор оплакивает ее.

– В отличие от меня.

Он сам сказал это. Софи промолчала.

– Неужели вы ничего не скажете, моя дорогая? Боюсь, вы вообразили, что мы с Уивенхо два ухажера, околдованные чарами сирены по имени Серена. Хотите правды? Ладно. К тому времени, когда она умерла, вся моя юношеская влюбленность была растоптана ее изящным каблучком и меня мутило от одного ее вида. Когда я увидел ее бездыханное тело в постели, где она развлекалась с любовником, я испытал огромное облегчение. Произошло чудо, избавившее меня от необходимости провести с ней всю оставшуюся жизнь. Не самая достойная мысль для двадцатилетнего юнца, стоявшего у постели красивой молодой женщины, когда ее отец корчился на полу, завывая так, что сбежались все слуги. И мне не нужно, чтобы вы с вашим добрым сердцем сказали, что я отвратителен. Я настолько отвратителен, что чувствую облегчение даже сегодня, даже зная, что этот глупец Уивенхо любил ее. Я уехал на войну, чтобы убежать от сознания того, что я даже не жалею о цене своей свободы. Каждый раз, когда я вижу Уивенхо, я вспоминаю, кто я такой. Я не любил Серену, не оплакивал ее и с радостью забыл бы и о ней, и о том, каким стал благодаря ей. Так что простите, если я предпочитаю избегать этой темы. Я достаточно откровенен, Софи?

Она была бледна и сурова, как никогда. Макс никогда и никому этого не рассказывал. Жестокие будни войны оттеснили воспоминания о Серене и чувство вины в дальние уголки сознания, и, даже когда он вернулся к своей прежней жизни, они оставалась там. До тех пор, пока не явилась Софи, изменившая его жизнь круче, чем Серена. И теперь она все узнала. Макс приготовился и ждал.

– Да. Мне жаль, что наша помолвка заставила вас вспомнить о прошлом. Но вы никогда не сможете убежать от него. И ничего из того, что вы рассказали, не делает вас отвратительным.

– Не смейте делать вид, будто прощаете меня! – не выдержал Макс.

– Я вас не прощаю. Я просто вас не виню. Судя по всему, Серена была себялюбива и играла людьми, и я поражена, что у вас хватило здравого смысла разлюбить ее.

Макс резко встал.

– Не пытайтесь меня оправдать!

– Я и не пытаюсь. Это правда.

Макс подошел к окну. Неужели она так наивна? Неужели не видит, что, если бы не его упрямство и трусость, Серена могла бы жить. Да, она была себялюбива, но не заслуживала смерти. И пусть не он один виноват в том, что случилось, но часть вины определенно лежит на нем. И зачем только он настоял, чтобы Софи рассказала о своих мыслях? Он же знал, что ничего хорошего этот разговор не сулит. А теперь она узнала правду, и это всегда будет стоять между ними. И хотя сейчас Софи склонна ему сочувствовать, это неизбежно наложит свой отпечаток на ее отношение к нему. Он не должен был затевать этот разговор. Зачем он это сделал? Что с ним такое?

Макс повернулся к Софи. Ее голубые глаза наполнились сожалением, как будто она хотела защитить его от прошлого. Но это тепло, это сочувствие жгли, как раскаленное клеймо, от которого хотелось бежать. Она не имела права вытаскивать на поверхность то, что он не желал вспоминать, а потом ждать, что он примет ее сочувствие. Он даже не был уверен, что за этим стоит что-то, относящееся именно к нему. Софи могла проявлять сочувствие к кому угодно, даже к Мармадюку. Единственное, что он знал точно, – это что она вносила в его упорядоченное существование смятение и беспокойство.

– То, что случилось много лет назад, не должно вас тревожить, – начал Макс. – Я полагаю, мне стоит принять ваше предложение и установить границы в отношении этой темы. И впредь, если вам понадобится съездить к Ривзу, я буду ездить с вами. Но если вы намеренно подталкиваете меня и Уивенхо туда, где у нас не останется другого варианта, кроме применения насилия, то вы преуспели в этом как нельзя лучше.

Сочувствие исчезло, сменившись шоком.

– Я этого не хотела. Неужели вы действительно так думаете?

– Я не знаю, чего вы хотели! – взорвался Макс. – Чего вы вообще хотите?

– Я скажу вам, чего я хочу…

Из-за закрытой двери послышался громкий жалобный вой, а за ним – робкий стук в дверь. Макс снова отошел к окну, а Софи сделала глубокий вдох.

– Войдите.

Дверь открылась, и в гостиную влетел Мармадюк.

– Прошу прощения, ваша светлость, мисс, – произнес Ламбет, стараясь не заглядывать в комнату. – Но он настаивал. Очевидно, он, как и леди Хантли, не любит, когда повышают голос. Если можно, я оставлю его у вас, мисс.

Софи кивнула, и Ламбет закрыл дверь. Мармадюк подошел к Максу, улегся у его ног и широко зевнул. Какое-то время они, как завороженные, смотрели на него, но пес закрыл глаза, явно собираясь вздремнуть.

– Если вы засмеетесь, Софи, я клянусь…

Она покачала головой, и его опасения сменились тяжестью в груди при виде боли, которую она пыталась скрыть. А чего он хотел? Макс подошел, сел рядом с ней на диван и взял ее за руку. Почему они не могли и дальше пребывать в той идиллии, в которую погрузились в парке?