— Ага, ты только о жратве и думаешь…

— Да я пока вокруг этого Максима в кафе крутился, столько жратвы насмотрелся и нанюхался! А во рту — ни крошки.

— Придется потерпеть — бабок у нас совсем нет.

— Да уж… Рука, есть тут у меня одна идейка, как деньги достать.

— Э, э! Предупреждаю: в город соваться нельзя! Ты уже сходил в прошлый раз — хватит. А теперь тем более засекут, мы ж в розыске.

— А в город нам и не надо. Мы отсюда и выходить-то не будем, — Леха загадочно улыбнулся.

— Как это?

— А так. Цыгане тут недавно старуху свою похоронили.

— И что?

— А то! Они когда своих хоронят, то покойникам и золото кладут, и деньги…

— Ты что, предлагаешь в могилу лезть?!

— А ты что, боишься? Старухе-то ихней деньги уже не нужны, а мы с тобой пока живые… Пока с голодухи коньки не отбросили!

— Не, Леха, я — пас. Не дошел я еще до того, чтобы покойников грабить.

— Скажите пожалуйста! Значит, до того, чтобы делать покойников, ты дошел, а до того, чтобы грабить, — нет?

— Да не к добру это — покойника тревожить…

— Ладно, Рука, хорош тут страшилки разводить! Тебе и делать-то ничего не придется — помоги мне плиту сдвинуть, а дальше я сам.

— Что, выкапывать будешь?

— Дурак ты, это ж склеп — они тут не закопаны, а просто плитами этими каменными задвинуты. Давай, берись!

Рука нехотя стал помогать Лехе двигать надгробие и большую каменную плиту с могилы Рубины.

* * *

Максим вернулся домой в отличном расположении духа. Но Кармелиту нашел почему-то заплаканной. Она сразу бросилась к любимому на шею.

— Максим!

— Что такое, что случилось? Тебя кто-то обидел?

— Нет-нет, все нормально, все хорошо, простоя почему-то за тебя испугалась. Какие-то предчувствия нехорошие…

Жених взял невесту за плечи и внимательно посмотрел ей в глаза.

— Может, тебе кто-то что плохое сказал?

— Да нет, это просто нервы.

Но Максим уже достаточно хорошо знал Кармелиту и видел, что сказала она ему не все.

— Родная моя, любимая, у нас с тобой не должно быть друг от друга никаких секретов! Объясни мне, что с тобой происходит?

— Максим, ну, я потом тебе как-нибудь расскажу, ладно? А сейчас ты лучше просто пожалей меня, а?

Что оставалось Максиму? Конечно же, он обнял Кармелиту и стал нежно гладить ее по волосам.

— А когда ж ты успела этот рисунок с сердечком мне положить? Когда мы прощались перед уходом, что ли? Я совсем и не заметил.

Кармелита вдруг освободилась от рук жениха и отошла в сторону.

— Да что с тобой, в конце концов? — Максим начал терять терпение. — Объясни же мне, я пойму!

Но Кармелита неожиданно бросилась к выходу из дома:

— Я скоро приду, ладно? — обернулась она уже в дверях, — Я скоро!

Максим остался один в большом цыганском доме и в еще большем недоумении.

А Кармелита бежала по улицам Управска, бежала к астаховскому дому, но не к Астахову, а к Светке.

— Кармелита, что произошло? — встретила Света плачущую подругу. — Что случилось? Скажи, что с тобой? Вы что, с Максимом поссорились? Он тебя чем-то обидел?

— Нет, Свет, нет. Это я во всем виновата — я ушла, оставила его одного… Просто я не могу ему сказать! — у Кармелиты начиналась истерика.

— Успокойся, подруга, ну, успокойся… Скажи тогда мне то, что ты не можешь сказать ему!

— Я не могу сказать ему о твоем отце!

— Не можешь сказать ему о моем отце что? Неужели он еще что-то с тобой сделал?!

— Он… Света, он шантажирует меня! Он прислал ко мне этих бандитов!

Сказал, что убьет Максима! — и, продолжая глотать слезы, Кармелита рассказала Свете все, что произошло с ней сегодня после того, как они расстались.

— …И вот, Света, на очной ставке с твоим отцом, на опознании — я не знаю, как это называется, — мне пришлось сказать, что Удав — это не он.

— И что теперь?

— Не знаю, но я ужасно боюсь, Света. Эти бандиты… Они где-то рядом, я чувствую. Нам угрожает опасность — и Максиму, и мне!

— Постой, я завтра же пойду, попрошу свидания с отцом — мне дадут, я поговорю с ним и заставлю его оставить всех в покое! Слышишь, заставлю!

— У тебя ничего не получится. Прости, Света, но он — страшный человек! — Кармелита стала понимать, что, может быть, как раз Светке рассказывать все это не нужно. — Я не должна была говорить все это тебе — его дочери, к тому же — беременной.

— Об этом не переживай. Да и мне-то этот самый "страшный человек" ничего не сделает — я ему как-никак дочь. Ну, папочка! Я ему все выскажу — за всех, кому он жизнь портит!

— Света, не надо, прости меня, дуру, — не делай этого, не проси его ни о чем!

— Просить? Нет, просить я его не буду — я его заставлю!

— Света, но только ни Астахов, ни Максим, вообще никто не должен знать, хорошо?

— А ты что, и в самом деле боишься, что эти бандиты способны… — Света не решилась договорить.

— Способны, Света, способны. Они меня ясно об этом предупредили. А шутить они не любят.

— Хорошо-хорошо, никто ни о чем не узнает, кроме моего драгоценного папочки!

Помолчали. Каждая из подруг думала о своем. Вдруг взгляд Кармелиты упал на раскрытый мольберт. Рисунок был предусмотрительно повернут к стенке, подальше от посторонних глаз.

— А ты и тут рисуешь?

— Да. Знаешь, я пишу портрет твоей бабушки, Рубины.

— Бабушки? Вот это да! Но ты же ее всего-то несколько раз и видела?

— А я и сама не знаю почему, но она все время мне вспоминается, я о ней думаю. Все-таки она была удивительным человеком… Хочешь посмотреть?

— Нет, ты знаешь — боюсь.

— Ну и правильно, полработы смотреть нечего. Вот закончу — тогда и покажу!.. Знаешь, подруга, такие люди, как твоя бабушка, должны жить долго.

Иногда художники говорят удивительно мудрые вещи. Можно даже сказать — пророческие…

* * *

Рука, скрепя сердце, помог Лехе сдвинуть могильную плиту и даже поднять наверх гроб. Но больше ничего делать он не стал и вышел из склепа.

Леха, оставшийся внутри, на всякий случай неумело перекрестился и стал вскрывать гроб.

А снаружи Рука оперся о старую липу и закурил. Но курил он недолго — вдруг из склепа донесся неистовый, душераздирающий крик Лехи. Они были знакомы уже много лет, многое вместе пережили, попадали в самые разные передряги, но такого от Лехи он не слышал еще никогда. Да что Леха — Рука вообще в жизни еще не слыхал такого крика. И все же был он не из робких, и потому немедленно бросился в склеп.

То, что он там увидел, не укладывалось ни в какие рамки. В двух метрах от гроба стоял совершенно оцепеневший Леха, а из гроба, сдвинув крышку, вылезала старуха-цыганка…

* * *

Кармелита попрощалась со Светкой с тяжелым сердцем и уже собиралась идти домой, как вдруг в дверях столкнулась с Астаховым.

— Ой, Николай Андреевич, здравствуйте!

— Здравствуй, Кармелита! А я ведь, честно говоря, давно уже ждал, когда ты ко мне зайдешь.

Кармелита замялась и промолчала.

— Я прекрасно понимаю тебя, Кармелита. Конечно, тебе трудно принять меня как отца…

— Николай Андреевич, вы только не обижайтесь, пожалуйста, но своим отцом я всегда буду считать того, кто вырастил меня.

— Да, конечно, я вовсе и не требую, чтобы ты меня так называла.

Наверное, должно пройти время, чтобы мы как-то привыкли друг к другу. Мне ведь тоже надо привыкнуть к тому, что ты — моя дочь. Просто я хочу, чтобы мы с тобой получше узнали друг друга… Ты очень похожа на свою маму, Кармелита…

— Вы мне о ней расскажете?

— Обязательно расскажу!

И Кармелита осталась у Астахова, предупредив Максима, чтобы он не волновался.

* * *

А Максим зашел в гостиницу закрыть свой долгий-долгий счет и как следует попрощаться со всеми горничными, коридорными и администраторами, ставшими за эти годы для него родными людьми.

Уходя, столкнулся с Палычем. Тот сам его задержал.

— Знаешь, Максим, по поводу этой заправки. Я тут подумал — чего до завтра тянуть…

— Ты согласен?

— Староват я уже, Максим. Да и не по мне это все. Спасибо тебе, конечно, большое за предложение, но я отказываюсь.

— Не понимаю. Я не понимаю, как ты можешь от этого отказываться! — Максим предпринял последнюю отчаянную попытку уговорить старого верного друга. — Тебе, наверно, страшно вот так сразу стать управляющим? Так я тебе все объясню, это совсем не так сложно, как кажется, — я всю эту кухню знаю.

А в бухгалтерию тебе вообще лезть не надо будет — там Олеся.

— Ну не мое это, Максим, не мое! Вот, скажем, в котельной, здесь я — сам себе начальник, сам подчиненный.

— А по-моему, это просто глупо — отказываться от такого предложения!

— Наверное, глупо. Но я вольный человек, таким и остаться хочу…

Уезжаю я, Максим!

— Куда?

— Не знаю.

— Палыч, ты же столько прожил в этом городе, неужели тебя тут ничего не держит?

— Держит. Рубина. Это просто наваждение какое-то, понимаешь? А избавиться от этого один способ — уехать…

— Прости, что заставил тебя вспомнить.

— Нет-нет, Максим, что ты! Я всегда о ней помню. Всегда…

— Палыч, ну ты хоть попрощаться к нам придешь?

— Приду. Обязательно приду!

Максим пошел домой. А Палыч вернулся в свою котельную. На душе стало совсем уж грустно и одиноко. Он повалился на кушетку, чего раньше без особых причин старался никогда днем не делать, и закрыл глаза.

Вспоминалась Рубина. Рубина сорок лет назад. Рубина — какой она была совсем недавно. Вот она впервые пришла к нему в эту котельную… А вот она — в театре, на цыганском спектакле.