Олег Кудрин - Во имя любви

Палыч открыл глаза и даже отогнал наваждение рукой. Видение Рубины исчезло. Но вдруг ему показалось, что он слышит ее голос:

— Паша! Паша! Помоги!

Палыч поднялся с кровати, помотал головой и даже ущипнул себя. Но голос Рубины звучал, хотя и слабо, но совершенно отчетливо, как будто бы она сама стояла рядом:

— Паша! Помоги, Паша!

И Палыч не выдержал. Несмотря на годы, он пулей выскочил из котельной и побежал к Рубине. Куда? — Куда же еще было к ней бежать, как не на кладбище.

* * *

Кармелита и Максим вернулись домой почти одновременно.

— Кармелита, я еще раз хочу тебе сказать: прости, если я тебя чем-то обидел…

— Ну что ты! Это Ты меня прости. Ты меня ничем не обидел, дело вообще не в тебе.

— А что ты делала у Астахова?

— Я у Светки была, мне нужно было с ней поговорить.

— О чем?.. Кармелита, ну я же вижу, что тебя что-то мучает! В чем дело, что случилось? Ты расскажи мне, а?

— Не могу. Максим, ну не могу, не спрашивай меня, пожалуйста!

— Но почему?

— Поверь, я сейчас не могу тебе ничего рассказать.

Кармелита опять была на грани истерики, и Максим, почувствовав это, обнял ее крепко и вместе с тем очень нежно.

— Ну, хорошо, хорошо. Ты только знай: я люблю тебя! Очень сильно люблю!

Зазвонил телефон. Кармелита вздрогнула — слишком многое пугало ее теперь. И все же взяла трубку.

— Кармелита! Доченька, это я, — послышался в телефоне голос Баро.

— Алло, папа, это ты?! Папка, я так рада, что ты позвонил! Я так по тебе соскучилась!

— Я тоже, Кармелита.

— Пап, мне так тебя не хватает, ужасно!

— Зато теперь ты можешь делать все, что захочешь. И твой папа не ругает тебя и не ворчит каждый раз…

— Лучше бы ты ворчал. Знаешь, как я соскучилась по твоему ворчанию!

Может быть, вы с Земфи-рой вернетесь? Возвращайтесь, а?!

— Нет, доченька, мы с тобой еще только в самом начале нашего пути. Нам теперь надо привыкнуть к тому, что мы не вместе. Ты ведь всегда хотела самостоятельности.

— Глупая была, вот и хотела… Может, ты все-таки вернешься?

Трубка молчала.

— Ты действительно хочешь, чтобы мы вернулись? — спросил Баро после долгой паузы.

— Конечно, хочу! Так ты вернешься?!

— Я позвоню тебе…

— Когда?

— Скоро, дочка, скоро. Ну все, береги себя!..

— Как там отец? — спросил Максим, когда Кармелита повесила трубку.

— Все нормально, но мне кажется, что он очень тоскует.

— Конечно, тоскует, а как же иначе!

— И, ты знаешь, мне кажется, с тех пор как стало известно, что я — дочь Астахова, папа боится, что я перестану считать его своим отцом.

— Но ты же никогда не откажешься от него?

— Никогда! Только сейчас я поняла, как же он всегда был мне нужен, как он мне дорог! Именно сейчас, когда мне его так не хватает.

— Я вижу.

— Знаешь, вот сейчас, когда я с ним разговаривала, мне показалось — он только ждет удобного случая, чтобы вернуться назад.

Была ли Кармелита так уж неправа? Пожалуй, нет. Но Максима сейчас беспокоило совсем не это, а то непонятное, что происходило с невестой на его глазах.

* * *

Палыч прибежал к кладбищенскому склепу, ловя ртом воздух. Сердце билось так, что казалось, вот-вот готово было выпрыгнуть из груди.

Лехи и Руки давно уже простыл и след. Они унесли ноги куда глаза глядят, только бы подальше от этого места, где, осерчав на них, ожили цыганские покойники. Уж лучше пусть их загребут где-нибудь менты, чем оставаться хоть одну лишнюю минуту на этом проклятом кладбище.

Не переводя учащенного дыхания, Палыч ворвался в склеп и остановился как вкопанный — могила Рубины была разворочена, а тело ее валялось на полу.

— Рубина! — вырвалось у П алыча. — Что тут с тобой сделали?!

Он бросился к потревоженному трупу, подвел под тело руки, чтобы вернуть его в гроб… И вдруг почувствовал, что тело — теплое. Палыч схватил руку Рубины у запястья — в ее вене, хотя и редко, но вполне отчетливо бился пульс.

— Жива! — В первое мгновение он готов был убежать от всей этой чертовщины. Потом заставил себя проверить все еще раз — нет, сомнений быть не могло: Рубина жива!

А дальше Палыч сам не помнил, как он вынес ее на руках с кладбища на дорогу, как остановил какую-то попутку, как привез в больницу и отдал врачам. Не помнил, сколько просидел потом в больничном коридоре. А еще потом как будто бы очнулся, встал и зашел в ту дверь, куда унесли его Рубину.

Медсестра ставила ей капельницу, рядом стоял врач.

— Простите, доктор, я бы хотел узнать о состоянии больной…

— Сейчас же покиньте палату!

Но Палыч не сводил с Рубины глаз.

— Ой, смотрите, она, кажется, моргнула!

— Что вы несете? Как она могла моргнуть?.. Хотя, конечно, как она вообще могла… — врач не договорил, потому что не мог даже подобрать определение такому небывалому случаю.

— А есть надежда, что она очнется? — Палыч даже не спрашивал — он просил доктора дать ему эту надежду.

— Есть, хотя и небольшая. Пойдемте со мной, я хотел бы с вами поговорить.

И врач провел Палыча к себе в ординаторскую.

— Случай, конечно, очень странный, просто невероятный… И я хотел бы расспросить вас об обстоятельствах смерти пациентки. Точнее, мнимой смерти.

Палыч пожал плечами:

— Понимаете, доктор, я не знаю как и сказать… Умерла она… Ну, то есть, теперь и не умерла, оказывается… Ну, это все так быстро тогда случилось.

— Говорите, быстро?

— Она угасла за два-три дня.

— А когда это произошло? Ну, сколько прошло времени с тех пор, когда пациентка, как всем показалось, умерла?

— Сейчас, сейчас… Сегодня десять дней уже.

— Так, значит, истощение организма, в принципе, наступить еще не могло…

— Что-что?

— Нет, ничего. И как же вы ее похоронили?

— Ее в склеп цыганский положили. Так Баро решил — ее зять. Она в таборе не обыкновенной цыганкой была — она была шувани.

— О, значит, ее похоронили не в землю?! То есть, и кислородного голодания не было?

— Доктор, я не понимаю. Вы объясните мне, как это вообще могло случиться?

— Не знаю, не знаю. Случай уникальный. Нет, наука знает какие-то прецеденты, когда хоронили вроде бы покойников, а они потом оказывались живыми — летаргический сон там, каталепсия, — сыпал врач непонятными Палычу словами. — Но о вашей знакомой ничего сказать пока не могу — слишком мало данных. Но случай действительно уникальный! Понимаете, если ее похоронили живьем, то… энергетические запасы в организме были, доступа воздуха для дыхания хватало…

— И что, сил для того, чтобы сдвинуть с себя каменную плиту, тоже хватило?

Доктор только развел руками.

На живописном холме, что недалеко от сельской церкви, показались двое наездников — мужчина и женщина. Их лошади с минуту постояли на вершине, переминаясь с ноги на ногу, и, пришпоренные, пустились вниз.

Возле церкви Рыч спешился первым и помог спрыгнуть с коня Люците.

— Ну что, идем? — спросил он, взяв девушку за руку.

— Подожди, Богдан. А что там нужно говорить?

— Только то, что ты согласна быть моей женой.

— Только? А я думала, там надо клясться в вечной любви.

— А разве она не вечная?

— Ну что ты! Конечно же, да! Просто мне как-то не по себе…

Но Рыч только улыбнулся и повел любимую к дверям церкви. Вдруг за их спиной отчаянно заскрипели автомобильные тормоза. Оглянувшись, молодые увидели милицейскую машину. Выскочивший из машины наряд в одну секунду оказался рядом со счастливой парой.

— Капитан Васильченко, — козырнул старший по званию. — Прошу предъявить ваши документы!

— А в чем дело? — спросила Люцита.

Рыч молчал — он понял все в первую же секунду.

— Не волнуйтесь, обычная проверка, — и милиционер взял паспорт, который протянул ему Рыч. — Так, Голадников Богдан Васильевич. Придется вам проехать с нами.

— Это еще зачем?! — стала было наступать Люцита, но Рыч ее остановил:

— Не вмешивайся. Ты же знаешь, они меня искали — вот, теперь нашли.

Люцита обняла своего Богдана и отчаянно зашептала ему на ухо:

— Ты можешь убежать! Я отвлеку их, я сейчас такой скандал закачу, что они сами не рады будут!

— Нет, Люцита, никуда я не побегу, — так же шепотом отвечал ей Рыч. — Хватит, набегался. Пусть теперь разбираются по закону.

И он повернулся к милиционерам:

— Я готов. Пошли.

А через пару часов управские прохожие наблюдали странную картину: по улицам города ехал милицейский "бобик", а рядом с ним скакала на коне молодая цыганка. Всю дорогу Люцита не отставала от них ни на шаг — милиционеры пробовали и уговорами заставить отстать, и угрожали, и просто пытались оторваться, но Люцита следовала за ними неотступно.

* * *

Света уже четверть часа сидела в комнате для свиданий, когда надзиратель наконец ввел Форса.

— Доченька! — бросился он обнимать Свету.

— Здравствуй, папа, — проговорила она холодно и не отвечая на отцовские объятия.

— Я так рад тебя видеть!

— А вот я, к сожалению, сказать о себе то же самое не могу.

— Вот как? Значит, и ты тоже считаешь меня злодеем?! Но ты ведь все-таки пришла ко мне? — спрашивал Форс с надеждой в голосе.

— Я знаю, что ты опять угрожаешь Кармелите и пытаешься ее запугать.

— Что? Я угрожаю? Каким образом? Доченька, я же сижу в тюрьме! У меня вообще нет связи с внешним миром — как я могу кому-то угрожать?

— Папа, я не знаю как, но ты это делаешь! Ты всегда делаешь то, что хочешь… Я знаю, что ты заставляешь Кармелиту врать следствию.