Олег Кудрин - Во имя любви

— Коля, как мне лучше сесть? Помоги! — обратилась Олеся к любимому.

— Олесенька, я не знаю. Когда тебе человек нравится, он нравится в любом виде, как бы ни сидел… Спроси у художника. Художнику виднее.

— Что значит виднее? Я и на всех фотографиях получаюсь просто отвратительно…

— Ну, фотограф — это же не художник, — успокоила Олесю Света. — Хотя и фотограф обязан быть им, но не всегда так получается…

— А в чем разница?

— Ну, художнику важно уловить внутренний мир человека. Его сущность…

Иначе нет художника, а есть только принтер ручной работы…

Пока женщины беседовали, Астахов решил, что лучше выйти из комнаты — пусть они сами друг с другом договариваются.

— О! Стой! — услышал он уже из-за двери Светин возглас.

Олеся замерла.

— Стой, Олеся, вот, кажется, ты села, как нужно. В глазах что-то появилось…

И Света заработала с неимоверной быстротой.

* * *

В кабинет следователя Солодовникова Кармелита вошла в сопровождении Максима.

— Здравствуйте. Можно?

— Добрый день, — сказал Ефрем Сергеевич.

— Я хочу сделать заявление! — Кармелита была решительна, как никогда.

— Я готов выслушать вас. И помочь вам. Что у вас случилось на этот раз, Кармелита?

— Помните, во время нашей последней встречи вы интересовались, знаю ли я, кто такой Удав на самом деле.

— Да. И вы сказали, что не можете назвать конкретное лицо. Что-то изменилось за это время?

— Все изменилось! Теперь я точно могу сказать, что Форс и Удав это одно и то же лицо.

— Да-да, — вступил в разговор Макс. — Простите, а вы не могли бы сразу зафиксировать показания Кармелиты?

— Погодите, господин Орлов, у нас еще не выяснены все вопросы.

Зафиксировать-то я могу что угодно. Вот только нужно понять, какие у меня есть для этого основания. Итак, Кармелита Зарецкая, что вас заставило изменить свои показания?

— Меня запугивали.

— Запугивали тогда или теперь?

— Ну конечно, тогда! — возмущенно сказала Кармелита. — Форс-Удав и его подручные запугивали. Угрожали убить Максима. И поэтому я говорила то, что говорила. А теперь, когда погиб человек, Розаура, я поняла, что больше не могу так…

— Хорошо, я вас понял. Давайте тогда разберемся в ситуации поконкретней. Кто вас запугивал?

— Форс, и те двое, его сообщники.

— Простите, а как он мог вас запугивать, если до недавнего времени находился под стражей…

— Да говорю же вам, что тогда это делали его сообщники.

— Ну так, может, это была их личная инициатива?

— Да нет, я точно знаю, что приказывал им Форс.

— Откуда такая уверенность?

— Мне сказал об этом один из них.

— Извините, а вещественные доказательства у вас есть?

— Да, — Кармелита просветлела лицом. — Конечно. Это рисунок в кармане Максима. Макс, покажи!

Максим достал из кармана листок, на котором был нарисовано сердце, пронзенное стрелой.

Посмотрев рисунок повнимательней, Солодовников расхохотался:

— Извините, а что это означает?

— Преступники сказали мне, что сердце Максима под угрозой. Если я не буду делать, что они скажут, его убыот.

— Дорогая Кармелита, это все выглядит, как анекдот. В школе, которую вы недавно закончили, такие рисунки означают, что сердце поражено любовью. И это, по-моему, как раз ваш вариант. При чем тут бандиты?

— Да послушайте же меня! Это все они, это все Форс! Он и Розауру убил.

Я в этом уверена…

— Дорогая Кармелита, вы лицо частное. И можете говорить, что угодно. А вот я милиционер. И вынужден смотреть на факты. А факты таковы! У Форса есть стопроцентное алиби на ту ночь, когда совершилось убийство. Ребята, я запишу все, что вы говорите, но поскольку никаких серьезных вещественных доказательств у вас нету, то получается, что ваше слово стоит против слов Форса. И в итоге ничья. Понимаете? Приходите ко мне только тогда, когда у вас появятся какие-то вещественные доказательства!

* * *

Он снова далеко от нее. В тюрьме. Он — ее любимый Рыч, медведь, Богдан.

Люцита наконец-то добилась свидания с ним. Как хотелось цыганке обнять его, выгнать отсюда конвоира и надолго остаться наедине… Но конвоир, пожалуй, не одобрит такое ее поведение.

— Как же я давно тебя не видел… — сказал Богдан.

— Я очень соскучилась.

— Я тоже…

— Знаешь, у нас в таборе столько всего произошло!

— Ты хочешь сказать, что табор снова в городе? Через стол, за которым они сидели, Люцита дотянулась до его руки и погладила ее.

— Да… я теперь живу в нашей с тобой палатке. Но вместе со всеми…

— А что в таборе произошло?

— Случилось большое несчастье…

— Говори… Что-то с Миро?

— Нет, с Миро все в порядке… Но убили Розауру.

— Кто?

— Люди говорят, что это Удав.

— Так Форса опять посадили?

— Нет. Милиция по-прежнему не может доказать, что Удав — это Форс. Как она погибла?

— Не знаю точно… В табор приходили люди из милиции, сказали, что ее застрелили в катакомбах.

— В катакомбах? Тогда это точно Удав. Он любит катакомбы… Но что там делала Розаура?

— Васька пропал, его вечером в таборе не было. А она пошла искать его.

Говорят, у нее весь день было дурное предчувствие…

— За что же он ее так?

— Не знаю… может быть, она увидела что-нибудь или услышала.

— Да, наверно. Бедная Розаура.

— Богдан, теперь всем станет понятно, что ты не в сговоре с бандитами.

И мы должны добиваться твоего освобождения!

— Люцита, моя любимая Люцита, — грустно сказал Рыч. — Я в своей жизни достаточно натворил, чтобы меня можно было оставить в тюрьме надолго… И что-то кому-то доказать невероятно сложно…

— Так что же… Что же нам делать?..

Невероятную новость узнала Тамара. Антон устроился работать в котельную!

И там же остался жить. Только услыхав об этом, Тамара сразу же отправилась к нему.

Она пришла вовремя, сын как раз открывал бутылку водки…

— Здравствуй, Антоша! Он не ответил.

— Здравствуй, сынок. Ну что ж, я смотрю, у тебя все в порядке. Есть где жить. Жилье, кстати, замечательное. Неплохая работа. Бутылка водки — опять же. Идеальный пролетарий. Правда, я полагала, что ты не о таком будущем мечтал? Что тебе не место в котельной!..

— А где мне место?

— Сынок, давай не будем ругаться. Давай опять объединимся. Поверь, нет в мире никого ближе, чем мать и сын. Я понимаю, почему тебе так плохо — наши планы сорвались…

— Мама, я не хочу говорить о том, что было!

— А что ты хочешь? Похоронить себя в этой котельной?

— Почему бы и нет. Каждый устраивается, как может. И зарабатывает, как умеет. Ты же, например, можешь провести ночь с Форсом, так почему же я не могу работать в котельной?

— Не смей так говорить о матери! Это мое дело — где и с кем я была! И ты не имеешь права предъявлять мне претензии! Ты не допускаешь, что у нас с Леонидом могут быть чувства? По крайней мере, он настоящий мужик, а не тряпка, как все, кто до сих пор были рядом со мной!

— Мама! Какие чувства? Форс не способен ни на какие чувства! Он может только использовать людей. Что тебя с ним связывает?

— А я не буду отвечать! Скажу одно, я это делаю не только ради себя!

— Только не надо, пожалуйста, прикрываться мной! Хорошо? Я уже взрослый человек, и я могу сам решать, что мне делать, а что не делать! И я больше не хочу зависеть ни от тебя, ни от твоих… И не мешай мне работать. Мы уже все обсудили. Уходи.

— Я уйду. Сын, мне очень больно, но я уйду. Только учти, без меня ты совсем сопьешься. И превратишься в пыль под ногами. Если ты хочешь этого — пожалуйста, твой выбор!

Тамара ушла. Антон налил водки в стакан и сел на стул напротив топки.

"Ну вот, — подумалось. — Граф со стаканом виски в руках сел напротив камина и задумался о жизни…"

Вспомнилось многое.

Как он воровал деньги из конверта, предназначенного для чиновника. Антон улыбнулся. Ну, это, пожалуй, самая благородная из его краж.

А вот за воровство астаховских денег, за похищение Кармелиты стало по-настоящему стыдно.

Антон зло выплеснул водку в топку.

Нет, мамочка, ты не права! Я не сопьюсь и не пропаду. Наоборот, оставшись без тебя, я начну другую жизнь.

* * *

Понемногу, по крошке, по крупице память возвращалась к Рубине. А может быть, благодаря рассказам близких она просто переживала снова годы, выпавшие из памяти. Больше всего в этом ей помогал Палыч. И в конце концов, после того, как Баро с Земфирой забрали детей Розауры к себе домой, Рубина сама уж заметила, что с ее старым другом что-то не так.

— Что с тобой, Пашенька? — спросила она.

— Не могу я понять свое сердце. Так много боли… На части рвется!

— Ну что ты, Паша!..

— Милая моя, я уже дважды терял тебя. Мне страшно потерять тебя снова.

И еще… очень детей Розауры жалко… Я к Ваське особенно сердцем прикипел.

Думал о том, как хорошо было бы нам с тобой забрать их под опеку. Только кто ж нам даст? Я прожил жизнь, почти всю. А ни дома своего, ни работы нормальной…

— Плохо.

— Знаешь, о чем я мечтаю? Вот как засыпаю, всегда об этом думаю. Дом построю большой, красивый. Для тебя!

— Что ты!

— Да. И там всем места хватит: и тебе, и Ваське с сестренками и братьями…

Рубина обняла его.

— Дом он построит! Старик мой.

— Не веришь?

— Верю!

— Ну вот, какой же я старик после этого. Если ты веришь, обязательно построю! Надо же получить хоть немножечко счастья из того, о котором нам мечталось.