После обыска меня подталкивают к седану, только вот приходит другой приказ. Я ничего не разбираю за шипением рации, но не сопротивляюсь, когда меня перенаправляют в другую сторону. Тоже в клинику. Я так и иду, как под конвоем, по холлам и длинным коридорам стерильного учреждения. Пахнет лекарствами и большими деньгами, всё с иголочки, а редкие приоткрытые двери показывают палаты с кучей современной техники.

Это успокаивает.

— Сюда, — после указки Турова меня заводят в небольшую комнату, которая напоминает отстойник для ожидания.

Наверное, здесь маятся родственники, пока идет операция. Так что я на своем месте. На правильном.

Падаю в небольшое кресло и бросаю руки на колени, опускаю голову и понимаю, что мне плевать на все, кроме Ольги. Я даже не запоминаю, сколько человек остается в комнате, кто и где стоит, хотя всегда думал, что эти привычки неистребимы. Черт, да я в супермаркетах бывало выискивал идеальные огневые точки!

Просто мозг так работает. Устроен так.

А тут отрезает. Неважно и не имеет никакого значения. Я поднимаю голову, только когда узнаю голос Димы. Он ударяет справа грубыми интонациями, и я вижу его уставшее бледное лицо. И мокрое, рубашка тоже в разводах, словно он окатил себя прямо из лейки.

— Я сказал, вон все! — Дима гремит басом, потому что с первого раза его не поняли.

Мы остаемся вдвоем в запертой комнатенке и быстро находим друг друга глазами.

— Как она? — я первым нарушаю молчание.

— Стабильна. Говорят, поправится.

Шумно выдыхаю и отворачиваюсь прочь, чтобы он не видел моего лица. Моих воспаленных глаз.

— Это я, Дима, — хотя по голосу все равно всё прекрасно слышно, прячься не прячься. — Она всего лишь поддалась мне, я долго ходил вокруг и она сдалась. Я подловил ее после вашего скандала и… всё завертелось.

— В отеле ты был с ней?

— Да, — встряхиваю головой, чтобы сбросить непонятный душный морок, и поворачиваюсь к Диме. — Хочешь пристрели меня? Или что ты придумал… Мне плевать, только не мучай ее. Хватит, Дима, она не заслужила.

Ноль реакции. Как об стенку, на его лице не двигается ни один мускул.

— Ты приезжал в загородный, — Дима говорит медленно и задумчиво, прорывая слова как из бездонной глубины. — Заходил в дом.

— Сегодня днем, да.

— Вы трахались?

— Нет, — прямо ему в глаза. — Я хотел, она не дала. Сказала, что не может с тобой так теперь.

Он щурит глаза, всматриваясь в меня, а потом достает из кармана пачку сигарет. Закуривает и молчит минуты две, делая глубокие частые затяжки.

— Она закрыла меня от тебя, — произносит он после. — А тебя от меня.

— Она любит нас обоих. ... Меня это так разозлило в загородном, — я гадко усмехаюсь и качаю головой, отмахиваясь от воспоминания. — Она говорила о тебе с нежностью. Слышишь? С нежностью. После всего, что ты творил, она защищала тебя и думала о том, как не сделать тебе больно. Ты часто об этом думал? Мм, Дим?

Он молчит.

— Я отвечу за тебя — ни хера. Ты думал, как сделать ей побольнее. И именно ты отдал мне свою жену. Она бы никогда не пошла к другому, если бы ты не отталкивал ее столько лет. Даже хуже, ты вытирал об нее ноги и издевался каждый день. Только поэтому у меня появился шанс получить ее.

— Которым ты воспользовался, — Дима проходит к противоположному ряду кресел и опускается в центральное.

— Я люблю ее.

— Я это уже слышал. Но она же любит нас обоих, да, приятель?

— Она любит меня настоящего, а тебя как воспоминание. И еще жалость к прокаженному.

— Осторожнее…

— Да я уже сказал, мне плевать! Ты чуть не убил ее у меня на глазах! Я не буду тут подбирать слова и выпрашивать у тебя жизнь! Если ты конченный мудак, уже ничего не поможет.

Дима откидывается на спинку и усмехается. Хотя в глазах чистый холод. Но он тускнеет, когда он вдруг переводит взгляд ниже и замечает на моих руках ее кровь. Черт… я совсем забылся и не привел себя в порядок.

— Блять, — поднимаюсь на ноги и дергаюсь вперед без понимания направления.

К счастью, на глаза попадаются салфетки в коробке, а на соседнем столике пол литровые бутылки с водой. Срываю крышку с одной, но останавливаюсь и смотрю на Диму.

— Она могла погибнуть, — вбиваю эти слова в его и свой мозг, как ржавые гвозди. — У нас на руках. Мы бы тогда отмылись?

Глава 23

ОЛЬГА

Я просыпаюсь и первое, что замечаю — солнечный свет сквозь светлые шторы. Рассвело… Или больше, вторая половина дня? Потом приходит тупая боль и усталость, тело едва слушается меня и я нахожу себя на больничной кровати. Вокруг палата в голубых тонах и Дима. Я замечаю его, когда поворачиваю голову и хочу подвинуться.

Он придвинул стул к моей кровати и так и заснул, опустив голову на матрас. Моя ладонь лежит в нескольких сантиметрах от его темной макушки.

— Дима, — тихонько зову его и провожу по жестким волосам.

Он тут же подскакивает и смотрит на меня слепым встревоженным взглядом.

— Проснулась, — произносит он, выдохнув. — Я сейчас позову врача.

Дима кивает мне и отлучается на секунду. Он даже никуда не уходит, бросает короткое слово в коридор и возвращается назад. Садится на край кровати, в мои ноги, и резко встряхивает головой, отгоняя остатки сна. Он скверно выглядит, осунулся и потемнел, будто прошла изматывающая неделя, а не одна ночь.

— Я его не тронул, — произносит он неожиданно, угадывая, вокруг чего бьются мои первые мысли. — Отослал домой.

Я не успеваю ничего ответить, приходит врач и отвлекает расспросами и осмотром. Обычная рутина, которая завершается свежими пометками в карту и уточняющими указаниями медсестрам. Дима молча смотрит на меня и лишь иногда переводит расфокусированный взгляд на доктора.

— Спасибо, — бросает он грубовато, когда тот прощается до вечера или до вызова.

Мы вновь остаемся одни.

— Ты можешь, еще немного поднять спинку?

— Да, конечно, — Дима подходит к изголовью и находит панель с кнопками. — Так?

— Еще.

— Это уже будет высоко. Врач сказал, тебе нужно…

— Совсем чуть-чуть. Пожалуйста.

Он кривится, но делает, как я попросила. Поправляет одеяло и опускается рядом, и смотрит с явным недовольством. На его взгляд, я почти сижу и ему это чертовски не нравится. А мне так легче дышать почему-то.

— Ты плохо выглядишь, — я не знаю, что говорить. — Круги под глазами…

— Ты издеваешься? — он сам осекается и шумно выдыхает, стараясь выплеснуть к черту раздраженный тон. — Неважно, как я выгляжу, ты чуть не погибла из-за меня.

— Мне стоило остаться в машине.

Говорю, а себе не верю. Не стоило… Последствия были бы тяжелее. Теперь я знаю, что они оба были вооружены, так что выстрел бы грянул в любом случае. И, быть может, не один.

— Ты очень тихая, — произносит Дима неожиданно мягко. — Даже не злишься.

— Не знаю, я ли это. Может, лекарства?

— Это ты, я вижу. Он жив, и тебе достаточно.

Я устало прикрываю глаза, когда он начинает говорить о Паше. Мне недостаточно, я хочу увидеть его и обнять крепко-крепко. И попросить прощение за всё, что натворила. Я бы, скорее всего, снова поступила бы также, но я понимаю, как ему тяжело и даже невыносимо. Он не заслужил все те слова, что я произносила в доме, у меня в груди стоит противное чувство, что я оттолкнула его и столь ужасно отплатила за всё, что он сделал для меня. Он бесконечное количество раз рисковал и успокаивал меня, почти что забирал мои раны себе, выслушивал и нежно целовал, давал вспомнить, как улыбается счастливая женщина и как на нее смотрит влюбленный мужчина.

Паша...

— Он знает, что я в порядке? — меня прорезает страх, что ему не сообщили, и я вцепляюсь в Диму напряженным взглядом. — Ему нужно знать…

— Он знает.

Дима замирает и жадно наблюдает за моей реакцией. За тем, как я нервно встрепенулась, а теперь киваю с облегчением и снова возвращаюсь на мягкие подушки.

— Хорошо, — шепчу на автомате, — слава богу.

Отпускает.

— Тебе не нужно ни о чем беспокоиться, — добавляет Дима, а я не могу даже кивнуть, потому что как не беспокоиться. — Я понял одну вещь, пока сидел тут ночью. Ты спала, а я крутил произошедшее, вспоминал и вспоминал, как на повторе. Раз за разом, у меня оказывается отличная память.

Мне начинает казаться, что он заговаривается. Дима звучит так непривычно, почти как чужой человек, что я не отпускаю его глазами, чтобы видеть, что звучащие слова слетают именно с его губ. Он кажется вымотанным и обессиленным с каждой секундой, словно проваливается в пропасть с головой. Или теряет внутреннюю силу. Привычный запал.

— Дима, — касаюсь его запястья, не в силах больше смотреть на его муку.

— Он опустил оружие, а я нет. Это главное… Он боялся задеть тебя, а я хотел подстрелить его и больше ничего не видел вокруг. Ни о чем не думал. Даже о тебе.

Я вздрагиваю, когда Дима поднимает на меня глаза, и в них стоят слезы.

— Прости меня, — он скручивает простынь между пальцами до скрипа. — Я мог убить тебя. Собственными руками.

— Я жива.

— Да, да, — он кивает и протягивает ладонь к моему лица, аккуратно обводит контур и выпускает перекрученный воздух сквозь зубы. — Жива…

Дима поднимается и наклоняется ко мне. Касается губами губ и рождает смазанный нервный поцелуй, на который я легонько отвечаю, чувствуя, как ему это важно сейчас. Потом ищу рукой его подбородок, но он отстраняется сам.

— Прости меня за всё. За всё дерьмо, — он перехватывает мою ладонь и крепко обнимает ее, водит большим пальцем по моему запястью, рисуя невесомые круги. — Я не знаю, как исправить…