— Знаешь. Я говорила тебе.

Дима замирает, и я вижу, как проходят последние круги по тугой скрипящей резьбе. Он докручивает понимание до хруста и на мгновение прикрывает глаза, свыкаясь с ним окончательно.

— Хорошо. Я сделаю, — он кивает через силу и смотрит на меня режущим взглядом. — Я отпущу тебя.

Проходят дни в палате. Медленно и рутинно.

Дима старается приезжать реже, но у него это плохо получается в первые дни. Он все-таки хочет быть рядом и видеть, как я поправляюсь. И он запретил Паше появляться в клинике. Мужская гордость или боязнь сорваться, я не спрашиваю и не настаиваю. Слава богу, у меня есть телефон, по которому я созваниваюсь с Пашей, когда остаюсь одна. Я постепенно привыкаю засыпать под его голос, мягкий и мелодичный, и воображать его присутствие. Как будто он сидит рядом и гладит меня по голове или сжимает пальцы, заплетая их вместе со своими в надежный вечный замок. Хотя иногда в его голос впиваются нервные иголки, он тоже чертовски скучает и разговоры, даже по видео-связи, не могут исправить нашу разлуку.

Нам не хватает друг друга.

И страшно от того, что всё еще может сорваться. Ведь нет никакой ясности и уверенности, вообще непонятно куда мы движемся. Паша повторяет как молитву, что сперва мне нужно долечиться, а там будет видно. И он, конечно, что-то придумает, он всегда так делает.

Он спрашивает о Диме и деликатными вопросами выуживает из меня мои диалоги с мужем. Паша пытается понять, что происходит с Димой и к чему все-таки готовиться. Он кивает и хмурится, и, наверное, боится спугнуть удачу.

Поверить в счастье раньше времени.

Дима приезжает, когда меня уже начинают подводить к выписке, и предлагает выйти во внутренний дворик. Он помогает мне накинуть длинную кофту и берет под руку, ведет на выход, где грубо отмахивается от охранника, чтобы тот исчез с глаз долой.

— Тебя завтра выписывают, — он первым начинает разговор, но смотрит строго перед собой.

Мы подходим к деревянной лавке и садимся под красивой, раскинувшейся во все стороны ивой.

— Мне так надоело в больнице, — признаюсь ему и на мгновение соприкасаюсь с ним глазами. — Я уже считаю часы.

— Он встретит тебя?

Дима неожиданно касается болезненной темы, хотя все предыдущие дни мы избегали заговаривать о Паше, общались, как близкие родственники или вовсе друзья.

— Можно? Ему можно приехать…

— Пусть, — Дима кивает. — Я улетаю на две недели в Италию, вечером уже рейс.

— Сегодня?

— Да. С сыном и его матерью. У него день рождения скоро.

— Ты так ее называешь, — хмурюсь и внимательно смотрю на него, пытаясь понять, что он вообще чувствует. — У нее же есть имя?

— Роза.

— Значит с сыном и Розой. Расскажи мне о ней.

Дима резко поворачивается ко мне, сгущая черную краску во взгляде от удивления, а я поднимаю ладонь и провожу по его коротким жестким волосам. Он постригся совсем коротко, под машинку, и выглядит как боец из клетки. Опасный, смертоносный, но все равно родной. И я ловлю себя на мысли, что мне нравится на него смотреть. Это как увидеть исцеление дорогого тебе человека. Недуг отступил и проступили завораживающие черты, которые я помнила по старым самым первым встречам.

— Ты очень красивый мужчина, Дима. Волевой и сильный. Ты редкость… Ты можешь осчастливить Розу или другую женщину, создать настоящую здоровую семью. Просто подумай об этом, начни с начала.

— Я думаю об этом, — Дима хлопает по карману пиджака, отвлекаясь от меня. — Я закурю?

Я разрешаю, и он встает с лавки и отходит в сторону на пару шагов. Щелкает зажигалкой и делает глубокую смачную затяжку.

— Я ее не люблю, вот в чем проблема. Я только к тебе испытывал настоящее, — еще одна затяжка. — Столько баб перетрахал, а толку… Черт...

— А она тебя?

— Она мне в рот смотрит.

— Это из-за ребенка, Дима. Она боится, что ты заберешь его и найдешь маму получше.

— Я никогда ей не угрожал.

— Ты в зеркало давно смотрелся? Ты и есть одна большая угроза.

— И что мне делать? Я такой, какой есть.

— Начни хотя бы с ее имени. Что она любит? Чем интересуется? Не рассказывай мне, расскажи себе. Она живой человек, а не функция.

— Ты говоришь, как с пятилетним, — он усмехается и тушит сигарету. — Но я видно, правда, такой.

— Я хочу, чтобы у тебя всё получилось. Я даже верю в это, — легонько улыбаюсь ему, замечая, как он машинально кивает, соглашаясь. — И я простила тебя, Дима. Я чувствую это в сердце. Не говорю просто так, а действительно чувствую.

Это правда. А еще я хочу, чтобы наши судьбы разошлись. Мне нужно простить и забыть, чтобы ничего не тянуть в новую жизнь.

Дима не находит слов, но наклоняется и прижимается жесткими губами к моей макушке. Приходит крепкий запах сигарет и его чуть сбитое дыхание.

— Черт, мне нужно уже ехать… Время.

— Хорошо, меня не надо провожать, я еще здесь посижу.

Он все же подвисает, не решаясь просто развернуться и уйти. Ведь у него рейс в другую страну, а у меня завтра выписка и встреча с другим мужчиной. Те самые судьбы, которые вот-вот разойдутся в разные стороны и останутся без точек пересечения.

— Счастливой дороги, — я улыбаюсь ему ярче и запрокидываю голову, чтобы получше разглядеть его тихое спокойное лицо, я хочу запомнить его именно таким. — И путешествия. И вообще жизни.

— Да… Я... я не умею говорить.

— Не нужно, главное все равно сказано. Иди, ты опоздаешь.

Солнечный день, которому я рада. Я уже получила все документы и выписки и переодеваюсь в брючный костюм, который привез кто-то из охраны Димы. Ко мне наведывался его помощник, высокий молодой человек представился Степаном и пояснил, что через него можно будет решать все возникающие вопросы.

Бракоразводные.

Кажется, Дима не собирается ничего делить или так доверяет мне, но у Степана роль записывающей машинки. Он не выдвигает встречных предложений и не торгуется, наоборот, ему нужен список моих требований по имуществу. Он сказал, что никуда торопиться не надо, вот его телефон, почта, и он ждет моего решения.

Странно, но я не думала, что так будет. Мы с Димой так дико жили много лет, что я не могла предположить, что нас ждет обычный развод. Рутинный, деловой развод… Да и мне неважно, как пройдут формальности, самое главное — мы поговорили с Димой и нащупали равновесие, которое позволит каждому из нас идти своей дорогой.

— Оля.

Голос Паши прорезает меня насквозь, я порывисто оборачиваюсь и вижу его в проеме двери. Хотя нет, он уже идет навстречу… уже рядом и тянет руки. Он осторожно обнимает меня, боясь навредить, а я рвусь к нему и стягиваю его сильное тело руками так крепко и тесно, что едва не надрываю его белую рубашку.

Он здесь. Рядом. Наконец-то. Столько дней прошло и вот он!

Я дышу его любимым запахом, чувствую рельефное тело под подушечками пальцев и веду щекой по его груди. Господи, он правда здесь.

— Я так соскучилась, — запрокидываю голову и получаю легкий сладкий поцелуй.

Паша примеряется, вспоминая дурманящие нотки нашей близости, и проваливается в нее с головой. Следом целует по-другому, глубже и грязнее, проигрывая тоске по моему телу. Я растворяюсь в горячей ласке и почему-то смеюсь, заливаясь как маленький ребенок.

От счастья и облегчения.

— Я тоже, малыш, — он кивает и обводит пальцами мою яркую улыбку, словно хочет запомнить ее до мелочей. — С ума сходил и не мог ни на что отвлечься.

— Мы можем ехать, — я собираю с кровати бумаги и передаю их Паше. — Больше ничего, никакого багажа.

— А маршрут? — подкалывает он, приобнимая меня за плечи.

— Я хочу к тебе. Я же ни разу не была у тебя квартире, — впервые об этом задумываюсь и уже предвкушаю. — Странно, да?

— Я хорошо живу, не беспокойся.

— Готова спорить, у тебя идеальный порядок и очень уютно. А еще светло, никаких мужицких дизайнов или персидских ковров.

Я выдыхаю полной грудью и радуюсь, что могу говорить глупости. Я столько лет молчала, а потом столько дней выбирала точные слова и ходила по разговорам, как по минному полю, что купаюсь в легкости момента.

— Я всё покажу, — Паша утягивает меня к выходу и ведет дальше.

Он подмигивает мне, когда подводит к своей машине и по водительской привычке чуть наклоняет голову, пока ищет ручку дверцы. У него белый немецкий кроссовер, который я никогда не видела. Да и откуда… Мне ведь только предстоит узнавать жизнь Паши, как он проводит свободные дни, с какими людьми общается и что любит помимо меня.

Пункт за пунктом. И после машины я вижу его дом. Я ошиблась насчет квартиры, потому что Паша живет в частном секторе, который чуть отнесен от шумных центральных дорог и прячется за пропускным шлагбаумом. Я плохо запоминаю окрестности, как и сам дом, все же постепенно детали перестают иметь значение и я слышу лишь низкий голос Паши и думаю о том, как сильно люблю его и как хочу остаться с ним наедине.

— Светло, ты угадала, — он обводит ладонью квадратную гостиную и замирает, замечая, что я смотрю исключительно на него. — Малыш?

— Красиво…

— Кто? Я? — он усмехается и возвращается ко мне жилистыми руками.

Уходит ими за спину и мягко массирует, перебирая ткань тонкого пиджака. Он снимает его следом и оглядывается по сторонам, ища ему место, но я вытягиваю его из мужской ладони и бросаю на пол. Паша улыбается и немного кривится, будто хочет сказать, что я “плохая девочка”, но оставляет ремарку при себе.

Вместо этого он наклоняется и подхватывает меня на руки. По его плавным движениям можно подумать, что он совершенно не замечает мой вес, и мы за пару мгновений оказываемся у большого углового дивана. Паша опускает меня на него и подтягивает подушку ближе, чтобы мне было удобнее. Он продолжает тягуче гладить меня, но видно, что он скован и держит в голове своего рода карту, помнит о моем ранении и боится сделать больно. Даже просто неприятно.