— Эй, не загнись там, — с опаской оглядывался на меня надзиратель.

Я не должен. У меня был план, точнее призрак плана.

Шанс зарегистрировать брак был только в приёмном отделении, потом даже в больнице к дверям палаты приставят охрану, и это будет не лучше, чем дома. Хуже. Но я до последнего верил.

Потому что мне ничего не оставалось, кроме двух-шести месяцев домашнего ареста, а затем… Я знал, что буду осужден. И совсем не на год или два.

Да, я буду не первым, кто с миллиардом долларов на счету станет шить халаты или валить лес. К таким, как я, закон не проявляет интерес просто так. И даже если будет доказано, что в деле Самшитовой Рощи я не при чём, найдут ещё что-нибудь плюс к той взятке.

Я не святой, я много работаю — так, как это возможно в нашей реальности. То есть я обхожу законы и даю взятки, я пру напролом там, где требуется. Стоит только копнуть глубже, и будет что добавить. Не уголовщины, нет! Но то, что можно отметить как удачную сделку, вполне можно списать и на экономические махинации. Или мошенничество в особо крупных размерах. И всё зависит от угла зрения. И от смотрящего.

У меня не бывает мелких заказов, я играю и рискую по-крупному. Всегда. Даже странно при этом вдруг становиться петрушкой. Увы, это так. Я не испытываю иллюзий.

Потому что прощают и большее. Но осуждают и за меньшее, если кто-то начал против тебя большую игру. Кто и почему? Пока я только строил догадки. Неизвестность раздражала. Я все эти дни пытался проанализировать, что сделал не так? И версии рушились, кроме двух, самых банальных: конкуренция и деньги.

Кому-то с властью на руках захотелось больше. Точнее, всё. Моё. И за время ареста постепенно или сразу этот кто-то подгребёт мой бизнес.

Схема очень проста: компания с арестованными счетами не сможет вести дела и вообще функционировать. Соответственно, она разорится, и её можно будет купить за бесценок, практически с молотка, как на гаражной распродаже. И когда от моей «Герос Групп» ничего не останется, когда корпорацию распродадут или переименуют, обо мне просто забудут, дадут отбыть свой срок за решёткой, а потом выпустят как отработанный материал.

Я понимал это и бесился. И в моей жизни наступил момент, когда внезапно осознаёшь, что ты не всесилен. Что имеется сила выше тебя, которой плевать на твою самоуверенность, планы и амбиции. Да и на таланты тоже. Её не перехитрить. И я говорю вовсе не о государстве и чиновниках.

Я взглянул в небо сквозь зарешеченные оконца тарантаса.

А ещё, — признался я себе, — я боюсь. Я не знаю, буду ли нужен Рите после всего этого.

Вот до суда и под домашним арестом я смогу побыть с ней. Да, я эгоист. И возможно больше люблю себя, чем её, но не могу отказаться. Я никогда не упускаю шанс побыть счастливым, даже если он ничтожен. Эта моя боль как взятка Богу. Примет ли?

Или так в любовь не играют? Но я не знаю, как по-другому.

Я люблю себя или люблю её?! Как будто это имеет значение!

С Ритой я счастлив. Разбит, осуждён, ограничен четырьмя стенами, но при этом счастлив. Мне было стыдно перед ней даже больше, чем перед мамой. Только это всё, на что я способен. Сейчас. Потом будет герой из-за решётки, и это смешно и жалко. Мне нужно будет отпустить её, потом. Если смогу.

Но прямо сейчас… — я даже задрожал внутри, представляя перед собой её, мою Ррриту, — у нас только-только родилось что-то настоящее. И я не о сексе, хоть он и великолепен. Между нами есть кое-что больше. Оно такое нежное, хрупкое, как вздох младенца. Тёплое до слёз.

И я впервые думаю о её глазах, а не о груди. Хотя что там кривить душой? О груди я тоже думаю. Представляю. Схожу с ума.

Разве не стоит это моего бешено бьющегося сердца и густеющей, чужой крови? И риска умереть? Я не мог есть без неё. И теперь потерплю. Боль в желудке — просто боль, даже когда так адски скручивает. Я выключился. Включился снова уже на каталке приёмного отделения.

Это был не Камергерский. Внутри всё рухнуло, сердце снова схватило. Врачи суетились, делали анализы, прямо в смотровую привезли УЗИ. Нитроглицерин под язык. Надсмотрщик не отходил ни на шаг.

Но я всё равно ждал. Как идиот.

И вдруг увидел её! Красивую, невероятную… Тогда я взял всё, что было во мне, в кулак. И встал. Она обернулась. Рррита! Моя невеста. Как я люблю тебя! Не плачь…

* * *

Внезапно пазл начал складываться. И откуда-то появился Юрий Самвелович, и главврач Саша Фёдоров, однажды мы хорошо выпивали на презентации яхт в загородном клубе, а потом между делом я выписал больнице чек на какое-то крутое оборудование из Германии. Саша и выставил надзирателя, как пацана. Он умеет, мощнейший тип.

Появились ещё какие-то люди. И как снежное, искристое облако в белом, ко мне подошла Рита. Как трудно было уступать разуму и не говорить, не целовать её!

Перед глазами плыло, но я держался за Риту. Что-то делал. Что-то отвечал. И вдруг откуда-то сбоку: "Поздравляю, вы муж и жена!"

Мы сделали это?!

Рита засияла, я расслабился и отспутил волю. Нельзя было. Какая-то сила понесла меня назад, словно стержень внутри сломался и превратился в кисель. Я куда-то падал. Меня кто-то хватал. И кричал что-то лишнее. Но меня не обманешь, я плыл во мраке, уцепившись за нежное, яркое, как солнце, рядом — за "Я люблю тебя" моей Жены.

Глава 83

Время застыло. Я бежала, стремилась, боялась не успеть, а теперь словно маятник ушёл в другую сторону — в небытие. И это было самое трудное — ждать. Ваню увезли в отделение интенсивной терапии, а я осталась в толпе людей.

Мелькали лица. Голоса. Взгляды. Только фон.

Даже меня не было здесь.

Я была где-то там, за дверями под золотистой табличкой «Противошоковый зал». С ним.

И сердце сжималось. Оно тоже было не со мной.

Мне были безразличны косые взгляды людей на мою грудь, сочувствие друга, внешнее спокойствие адвоката, бесконечные звонки Регины; истеричные обвинения Ваниной мамы, грубость надзирателя, и их вытянутые лица при виде свидетельства о браке и пары моих слов. Я не испытала победного удовлетворения.

Я жена.

Мой муж в реанимации.

Точка.

Другое не важно. Отстаньте просто.

Каждая пора кожи была наполнена напряжением. И от него знобило. Телохранитель Василий принёс кофе из автомата. Молча поставил передо мной на подоконник и встал, заслонив на всякий случай от несдержанного на слова лба с автоматом. Впрочем, это было не обязательно — кто-то становится уязвим в такие моменты, я нет. Так мы и стояли рядом — Василий и я — две немые, неподвижные скалы. Одна — в платье невесты…

Это тяжело — играть в покер со смертью. Особенно когда знаешь, что однажды она всё-таки выиграет.

Ожидание выматывает, уничтожает, потому что мозг рисует страшные картины. Но я знаю рецепт, который помогает, когда оказываешься в скорой — мысли надо не додумывать. Избавиться от них невозможно, но если не давать им силу, не хвататься за хвост каждого придуманного сюжета, фразы и не раскручивать их до инфаркта, они рассыплются в прах и уступят место другим. Скорее всего таким же отвратительным. Но тоже ненастоящим.

А ещё можно «заморозиться» и ухватиться только за вдохи и выдохи. Стас говорил, йоги так делают, а я сама это изобрела этот способ ещё в детстве, с мамой.

* * *

Я бы сказала об этом своей новой «матери». Но она была слишком занята скандалом с надзирателем, с персоналом, с несчастной девушкой-психологом и даже с кофе-автоматом. Я знаю, Ирине Лорантовне тоже страшно. Но меня отталкивает такая реакция. И я имею право на то, чтобы не бороться сейчас ещё и с этой визгливой рыжей женщиной с Ваниным носом. Судя по взгляду, она была готова принести меня в жертву, сдать инквизиции или четвертовать лично с верой в собственную непогрешимость, как член куклусклана.

Впрочем, и на это мне сейчас было плевать.

Только одна мысль крутилась в голове постоянно и не давала покоя: «Зачем он это сделал?» Умный, уверенный в себе человек не станет рисковать жизнью из-за двух месяцев следствия. И ведь уже утром Ваня знал об огнёвке, о том, что есть шанс оправдаться. Может, мне наврали про то, что он выпил лекарство, точнее, для него — яд, и он просто неизлечимо болен? Поэтому торопится жить?

У меня пробежали мурашки по рукам, и снова стало страшно.

«Свадьба-пранк» — повторялось, как заевшая пластинка, в голове.

Такой человек, как Иван Красницкий, не рискует просто так, потому что взбрендило. Империю на импульсах не построишь. И всё-таки он в реанимации. Потому что сам придумал свадьбу. А я согласилась. Всё-таки да, я виновата.

А если не болен, он хотел что-то важное доказать этим приступом и самой свадьбой? Себе? Мне? Матери? Обществу?

Что-то нехорошее, как радиационный снег, оседало на моём свадебном платье, на дурацкой груди, на которую все пялились, на волосах и на слизистой, иссушая и раздражая её. Хотелось выкашлять сомнения и догадки. Но они копились между ребрами, превращая их в негнущийся панцирь. Дышалось всё труднее.

И вдруг вышел тот самый лысый доктор и направился к нам. Холод мурашек хлынул водопадом по моей спине. Не отгадать, что таилось за глазами медика.

Я переглянулась с внезапно замолчавшей Ириной Лорантовной, испуганной на вид гораздо больше меня. И вся неприязнь к ней пропала. Моя собачка в детстве, когда боялась, забивалась под кресло и оттуда тоже истерически лаяла. Без остановки. Прямо голосом Ирины Лорантовны, как бы грозно она ни пыталась выглядеть. Жалко её. А мне паршиво…

— Иван пришёл в себя, — сказал врач. — Но пока он останется в больнице. Вы можете ненадолго зайти к нему в палату.

— А ухаживать? — напряжённо спросила Ванина мама.