— Делаешь необычное из обычного, — сказала я.

— Да.

— Но не надо ставить подножки.

Он усмехнулся.

— Вы сможете победить силой своего таланта, — сказала я, и в этот момент ничуть не сомневалась, что права. — Можно я вам тоже кое-что скажу? — и продолжала, не дожидаясь разрешения. — Моя мама очень хотела, чтобы я получила какую-нибудь престижную профессию. Для нее престижно было, чтобы я выучилась на юриста или на экономиста. А мне хотелось совсем другого. Мои подружки любовные романы читали, мечтали о принцах или олигархах, а я…

— А ты?

— А я читала кулинарные книги. Не смейтесь — как романы читала. Стеснялась этого. Боялась, что станут дразнить поварихой. Но вы правы — это нечто большее, чем просто насытиться. Наверное, мне тоже хотелось превратить это в настоящее искусство. И я пошла в кулинарный техникум.

— Мама была в шоке, — сказал Богосавец, откидываясь на сиденье и внимательно глядя на меня.

Его взгляд смущал, и я говорила торопливо, чтобы скрыть смущение и потому что испугалась, что ему не интересно. Что его раздражает моя болтовня.

— Мама была в ужасе. Но я… это был мой вызов, понимаете? Я как будто схватила меч, села на белого коня и помчалась навстречу мечте…

— И как мечта?

В голосе шефа мне послышалась насмешка, но я не позволила себя смутить. Не сейчас. Сейчас надо высказать всё, потому что потом не будет ни возможности, ни… смелости.

— Сначала — провально, — призналась я. — Было откровенно скучно. Нас учили технике, чтобы мы были ремесленниками, а мне хотелось творить. После первого года думала, что брошу. Мама каждую нашу встречу начинала с фразы: «Я же тебе говорила!..». А потом я увидела вас. Вернее, вашу программу. «Душевная кухня». И как будто второе дыхание открылось. Можете смеяться, но вы стали моим вдохновением. Ваши блюда, ваш энтузиазм… Это прекрасно. Это заставляет надеяться, это толкает на подвиг. Азарт, борьба… Да, борьба. Согласна, что кухня — вечное сражение. Я увидела вас — и появился смысл в жизни.

— Плита и поварешка, — сострил Богосавец.

— Ну что вы, — тут я посмотрела на него без страха и улыбнулась. — Привнести в готовку что-то своё. Придумать нечто новое. Поразительное. Необыкновенное. Это ведь… как магия. Берешь волшебную палочку — и из ничего появляется вкуснейшее блюдо. И никакого закона о сохранении материи.

— Хм… — он потер подбородок, — и к чему была эта исповедь?

— Не разочаровывайте меня, — сказала я внезапно охрипшим голосом. — Это больно, когда разочаровываешься в кумире. Получается, что мои цели — мой белый конь, мой меч — это ошибка. А вы ведь знаете, как страшно, когда теряешь цель. А вам… вам ведь совсем не надо никому подражать. Вы же — Богосавец!.. Новатор!.. Вы придумаете что-то новое!..

— Как ты в меня веришь, — он усмехнулся и завел машину. — Поехали домой, а то завтра на работу.

Черный «Ламборджини» плавно тронулся с места. Я следила за Богосавецем, поглядывая украдкой — не сердится ли? Я наболтала слишком много. И даже пунш — не оправдание. Но шеф казался спокойным, и даже чуть улыбался.

— Твои вещи на заднем сиденье, — сказал он, когда впереди загорелась вывеска «Белой рубашки». — Забирай и иди через главный вход, я открою. Только припаркую машину.

Я забрала сумку и вышла на тротуар, а он развернул автомобиль.

Откроет мне дверь, впустит, потом закроет и поедет к Лилиане.

Ведь там «всё серьезно».

Но был сегодняшний вечер. И новое платье, и вкуснейшее блюдо, что мы с шефом ели вместе, из одной тарелки. И он был откровенен со мной, по-моему. И слушал меня. И смотрел мне в глаза. И… нет, поцелуи не в счет. Это были поцелуи для прикрытия. Не надо думать о них, просто нельзя.

Я медленно подошла к крыльцу и остановилась, поджидая Богосавеца, но со скамейки под тополями вдруг быстро поднялся человек и почти бегом направился к ресторану — прямо через газон. Я не успела испугаться, потому что человек оказался в полосе света, и я узнала Антона.

— Шикарно выглядишь, Даш, — сказал он. — Я аж обалдел.

— Что ты здесь делаешь? — я настолько не ожидала увидеть Антона сейчас, что растерялась.

— Тебя жду, — он перекинул рюкзак с одного плеча на другое.

— Не надо было так утруждать себя, Антоша, — сказала я злее, чем хотела.

Только сейчас я поняла, насколько незначительным был он в моей жизни. Я не вспоминала о нем, не жалела о брошенных вещах и потерянных деньгах — как будто всё, что связывало меня с Антоном Изотовым, вокалистом рок-группы «Кочевник», было ненастоящим. Или вообще этого не было. Как будто посмотрела и забыла старый фильм.

И зачем было напоминать?

— Даш, давай спокойно поговорим, — он обшаривал меня взглядом с головы до ног, и мне было противно.

Противно, что он смотрел. Противно, что я три года встречалась с полнейшим ничтожеством.

— Не хочу с тобой разговаривать. Иди домой, — сказала я, попытавшись его обойти, но он встал у меня на пути.

— Мне сказали, ты в ресторане живешь. А ты не отвечала на мои звонки, и на сообщения.

— Не догадываешься, почему?

— Я хотел помириться… Даш, я виноват, — Антон состроил страдальческую гримасу.

— Наверное, оголодал, раз про повариху вспомнил, — съязвила я, делая еще одну попытку его обойти.

— При чем тут это? — Антон снова заступил мне дорогу. Даш, ну попсиховали друг на друга — и хватит. Я сплоховал, признаю. Но ты тоже не подарок, если честно.

— Неважно миришься, — сказала я. — Не продолжай. Даже слушать тебя не хочу.

— Мне плохо без тебя, Дашка, — он схватил меня за руку, не давая уйти. — Вернись. Я обещаю быть паинькой.

— Да пошел ты, паинька! — я дернула рукой, но Антон держал крепко.

— Даш, я же извинился…

— А это что такое? — раздался голос Богосавеца.

Мне стало холодно — и вовсе не потому, что платье оголяло спину.

Антон отпустил меня сразу же и уставился на Богосавеца, который как раз подошел к нам, поигрывая ключами. Я готова была провалиться сквозь асфальт. Меньше всего мне хотелось, чтобы шеф был свидетелем моих разборок с бывшим.

С бывшим!.. Потому что извинись Антон хоть тысячу раз, возвращаться я не собиралась. Даже мысли об этом не было.

Мужчины молчали, разглядывая друг друга, словно позабыв обо мне. Я кашлянула, привлекая внимание.

— Откройте двери, пожалуйста, — позвала я Богосавеца. — Поздно уже…

Но никто из них даже не посмотрел на меня. Лицо Антона выразило сначала изумление, потом злость, а потом он захохотал. Хохотал преувеличенно, сгибаясь пополам и хлопая себя по коленям, как орангутан.

— И ты еще мне тарелку с лапшой на голову нахлобучила? Ой, не могу! — он сделал вид, что утирает слезы, набежавшие на глаза от смеха. — Навешала лапшу на уши! Обиделась из-за Лерки! Я думаю — вот так обиделась!.. Даже в ресторан жить убежала! А дело в том, что ты кувыркалась с этим поваром? Еще и обиженку из себя строила — мол, у тебя к нему чисто платонические чувства!

— Замолчи и уходи, — сказала я, пряча глаза.

Богосавец молчал, и я боялась даже взглянуть на него.

— Врала, что просто хочешь работать у него в ресторане, — не унимался Антон, — а сама к нему подбиралась. Я сразу понял, тут что-то не так. Ты же мокрая становилась, как сучка, когда про него рассказывала!

Я не успела ответить, да и если честно, не знала, что отвечать. Конечно, Антон был неправ! Ничего я не подбиралась!.. Но все же…все же, он был не совсем неправ…

Теперь мне стало жарко. Меня окатило удушливой волной стыда и гнева. Как бы там ни было, Антон не имел права так говорить. Не имел…

Богосавец вдруг шагнул мимо меня, схватил Антона за шкирку, развернул и отправил вдоль по улице, крепко пнув пониже спины.

От пинка Антон пробежал шагов десять, чуть не упав. Он уронил рюкзак, а когда рывком поднял его, рюкзак открылся и на асфальт высыпались какие-то бумажки, жевательные ментоловые пастилки и… распечатанная пачка презервативов.

— Совсем спятил?! — заорал Антон, торопливо сгребая все обратно в рюкзак. Он шарил рукой по брусчатке, а сам не отрывал взгляда от Богосавеца.

— Ну, беги, Изотов, — сказал шеф и очень неприятно усмехнулся. — Десять секунд тебе фору. А то ведь я бегаю быстрее.

Он сделал шаг вперед, и Антон сорвался с места и помчался по улице прытко, как заяц. На тротуаре осталась лежать пачка презервативов.

— Хорошо бежит, — Богосавец прищурился, глядя Антону вслед. — Нет, точно не догоню. А ты что застыла? — он обернулся ко мне. — Пошли, а то и в самом деле поздно.

Но я молчала и продолжала стоять, глядя на кончики новых туфель — черные, заостренные, с крохотными стразами по центру.

— Очнись, Иванова Даша, — сказал Богосавец, взял меня за плечо и повел к ресторану.

Я вздрогнула, когда он прикоснулся ко мне, и шеф сразу убрал руку. Открыл двери, распахнул, пропуская меня, и сам зашел следом. Я думала, он сразу уйдет, но Богосавец запер двери и прошел в бар, а я потянулась следом, мучительно подыскивая, что бы сказать.

- Простите, что так некрасиво получилось, — промямлила я, когда Богосавец вытащил бутылку коньяка.

— Забудь, — отмахнулся он. — Дай снифтер.

Я заметалась, не зная, что он просит.

— Бокал для коньяка, — подсказал Богосавец, когда я в третий раз бестолково оглядывала полки.

Бокал. Коньяк. Точно, снифтер.

Первый раз слышу.

Я взяла пузатый, зауженный кверху бокал на короткой толстой ножке, и поставила перед шефом.

Он налил больше половины бокала, и только тут я сообразила, что он собрался пить коньяк. Коньяк!

— Вы с ума сошли? — спросила я не совсем вежливо.

— Что такое? — Богосавец закрыл бутылку и поставил ее рядом с собой.