— Хотите сказать, что моего отца убили вы? – удивительно, что у меня сохранилась способность говорить. Виктор Николаевич отрицательно качает головой.

— Нет. Когда на свет появился ты, мы с твоим отцом заключили пакт о примирении. Мы, конечно, уже были не в тех доверительных отношениях, но враждовать друг с другом нам оказалось невыгодно. Когда его убили, я приставил к тебе своих людей, сам не мог взять опеку над тобой. Но я очень хотел видеть, как растет мой сын.

Пауза. Смотрим друг другу в глаза. Впервые обращаю внимание, что они у него прозрачно серые. И чем пристальнее я в него всматриваюсь, тем сильнее мне хочется быстрее выйти из машины.

— Что вы хотите от меня? – сиплю, отгоняя прочь любые мысли по поводу последних слов Соколова. Он склоняет голову, усмехается.

— Жизнь не наградила меня еще детьми, а с годами я вдруг понял, что все мое богатство мне некому оставить. Да и хочется под конец своей долгой жизни ощутить, что такое настоящая семья. У меня достаточно влияния, чтобы навсегда закрыть гельштат твоего прошлого. Я подарю тебе шанс на новую жизнь с женой и дочерью, а ты мне подаришь счастливую старость в качестве отца и дедушки.

«В качестве отца и дедушки» - звучит эхом в голове. У меня есть шанс жить с Марьяной без оглядки. Я могу видеть, как растет моя дочь. Мы будем вместе. Полчаса назад я не верил в существование этой возможности, сейчас, повторяя про себя последние слова Виктора Николаевича, готов ему заплатить выставленную «сумму».

— Хорошо, Виктор Николаевич. Я согласен на ваши условия, но при одном условии, - внимательно слежу за реакцией Соколова. Рассказать можно все, что угодно, но всегда нужны доказательства. – Мы сделаем тест-ДНК.


К моему удивлению, он соглашается, не раздумывая. Отчего я делаю вывод, что весь его рассказ, его откровения чистейшая правда. Не знаю, как буду его называть отцом, смогу ли хоть раз это слово произнести вслух без внутреннего дискомфорта.

Виктор Николаевич достает из кармана мобильный телефон, минуту молчит. Подает признаки жизни мой мобильник. На экране высвечивается адрес гостиницы.

— Их отвезли в эту гостиницу. Надеюсь этот день никак не скажется на малышке. И верю, что мы с ней скоро познакомимся лично, - вновь преображается в милого старичка, но я ему не верю и помню, что в любое мгновение Соколов может нанести удар под дых.

— Спасибо.

— До встречи, сынок, - улыбка появляется не только на губах, но и отражается в глазах. Может он и не совсем конченный. Может быть это шанс для нас двоих стать нормальными людьми, обрести то, что никогда не имели: СЕМЬЮ.

52 глава

Подъезжая к гостинице, в которой поселили Марьяну и Кэтрин по приказу Соколова, я мечтал только об одном: чтобы этот долбанный день когда-нибудь закончился. Я настолько был опустошен и обессилен, что не сразу понял, как оказался перед нужной дверью. Несколько секунд гипнотизировал цифры, потом при помощи ключа-магнита, Соколов его дал при расставании, открыл дверь номера.

На двуспальной кровати спали мои девочки, крепко обнявшись, словно боялись оторваться друг от друга. Сложно, но возможно представить, что творилось в их головах. Если Марьяна еще могла трезво оценивать обстановку, то Кэти вряд ли понимала, что происходит. Скорей всего была сильно напугана. Сумеет ли она этот день забыть? Не будет ли последствий у нее с психикой после такого приключения? Убить бы Рената, да только его убили без моего участия. Люди Виктора Николаевича грамотно и без лишнего внимания заткнули Ета и Полкана. Сделали так, будто товарищи сами друг друга прибили. У полиции не должно возникнуть вопросов, а если возникнут, они так и останутся просто вопросами.

Вздохнув, снимаю пиджак, вешаю его на стул. Ехать куда-то не хочется. Сейчас главное то, что малышка и Адаменко живы и на первый взгляд целы и невредимы. Осторожно ложусь со стороны Кэти. Никто не проснулся, дыхание ровное. Прикрываю глаза, пытаюсь уснуть, но в голову лезут разные мысли, но в основном думаю о том, что недавно узнал: о родителях.

У меня никак не укладывается в привычное мировосприятие новая правда, но я ее не отрицал. Все воспоминания, связанные с отцом, нечеткие, похожие больше на стоп-кадры. Я не помню своих ощущений, не помню, как ко мне относился отец. Может он сам не в курсе, что я его не родной сын? Маленькая надежда, что Соколов наврал, теплится у меня в груди, при этом четко понимаю, вряд ли ему была выгода лгать. Это единственное объяснение, почему Виктору Николаевичу выгодно было спасти мою шкуру. Как никак родная кровинушка. И это мой шанс зажить жизнью без оглядки.

Улавливаю рядом движение, приоткрываю глаза. На меня в упор, не мигая, смотрит Марьяна. В ее глаза нет никаких чувств, эмоций, они пусты и холодны. Прозрачные голубые льдинки ее глаза вонзаются в меня острее ножа, но я не отвожу взгляд в сторону. Заслужил.

Смотрит друг на друга, а между спящая дочь, как самое главное связующее звено. Звено, которое связывает крепче всяких чувств, обещаний и обязательств. Звено, которое я не хочу терять, когда его только-только обрел.

— Почему ты здесь? – шепотом спрашивает, внимательно рассматривая мое лицо.

А где я должен быть, по ее мнению? Наверное, где-то лежать мертвым с пулей во лбу как максимум. Минимум, скорей всего мечтает, чтобы я оказался за решеткой. Однозначно, Марьяна не видит меня в своем будущем. Я подвел ее, вновь пошатнул ее доверие к себе.

— С вами все в порядке?

— Да. Нас не тронули.

— Не расскажешь, что там было?

— А ты не знаешь? – иронично улыбается, переводит взгляд на спящую Кэтрин.

— Нет, не знаю.

Она молчит, на меня не смотрит. Через какое-то время приподнимается, приглаживает волосы, перекидывает их на одно плечо и поправляет рубашку. Я любуюсь ею. Жадно рассматриваю линию перехода от шеи к плечу, мысленно скольжу взглядом по лопатке, спускаюсь ниже. Задерживаюсь глазами на соблазнительных ямочках на пояснице. Даже сейчас, не смея к ней прикоснуться, вдохнуть ее неповторимый запах, я остро чувствую шелковистость ее кожи и цветочный аромат. Не могу позволить ей уйти, потому что она для меня подобна воздуху, которым дышит человек. Кислород, который насыщает тебя изнутри, заставляет чувствовать эйфорию и желание свернуть горы.

— Марьяна! – окликаю тихим голосом, пытаясь сглотнуть. В горле сухо, а на душе полный кавардак. Как же сложно сейчас подобрать нужные слова, которые бы смогли донести всю суть моего состояния, моих чувств. Она оглядывается через плечо. Стискиваю зубы. Невероятно красива и безупречна.

— Я люблю тебя.

Это все, что могу выдавить из себя без подробных объяснений. Эти слова я готова повторять каждый день, тихо, едва слышно ей на ушко. Только ей одной, только она заслуживает, чтобы признание любви напоминало, как молитву в церкви. Люблю. Нежно, страстно. Люблю. Горько, сладко. Люблю. На разрыв. Люблю. Весь смысл моей жизни заключается в ней. И если кто-то мне скажет, что нельзя растворяться так сильно в человеке, пошлю его на хер.

— Я знаю, но это не означает, что все тебе сойдет с рук, - голос звучит ровно, без гнева, без упреков и наездов. Даже странно его таким уравновешенным слышать.

Вновь прикрываю глаза, надеясь, что Марьяна найдет в себе мужества простить меня и не уезжаеть в долбанную Америку. А если уедет, то я все равно рвану за ней и буду надоедать до тех пор, пока вновь не окажется моей. Как никак нужно выполнять условие Соколова, дать ему возможность почувствовать себя полноценным дедом и отцом. Морщусь от этой мысли, как от ноющей зубной боли.

— У тебя что-то болит? Ты ранен? – тревога в каждом слове греет мою никчемную душонку.

— Все нормально, - умирающим голосом отвечаю, еще раз морщусь для пущего эффекта. Слышу, как Адаменко встала с кровати, оказывается с моей стороны. Присаживается рядом, трогает за плечо.

— Герман, что болит? Где болит? – ее прикосновения осторожны и ласковы. Ловлю ее руку и прижимаю ладонь к губам. Пальцы подрагивают, спиной ощущаю ее тепло. Немного поворачиваюсь, тяну на себя. Она упирается, но, в конце концов, сдается и ложится мне на грудь.

— Ты не ранен? – заглядывает в глаза, пытается делать вид, что спрашивает из вежливости, а сама с беспокойством бегает глазами по лицу.

— Нет. Я рад, что этот чертов день заканчивается. Рад, что вы в полном порядке. Теперь вас никто никогда не потревожит, - обхватываю ее затылок, нагибаю голову, прижимаюсь целомудренным поцелуем ко лбу. Несколько минут мы просто лежим, не шевелимся. Мы даже дышим в такт.

— Какой ценой тебе это обещание досталось? – нарушает наше молчание Марьяна, приподнимаясь у меня на груди.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Не знаю.

— В смысле?

— За меня заступился один влиятельный человек. Это его люди вас сюда привезли, - облизнув губы, закусываю нижнюю, раздумывая над дальнейшими словами. Марьяна терпеливо ждет.

— Как выяснилось в ходе нашего откровенного разговора, мы с ним являемся близкими родственниками по его словам. Но я в жизни столько все повидал, что мне сложно принять его предположения.

— Он твоя дядя? Брат?

— Нет. Он мой отец.

Марьяна сдвигает брови и непонимающе смотрит на меня. Я хмыкаю, вздохнув. Назвав Соколова отцом внутри меня ничего не изменилось. По-прежнему с трудом верю в правдивость его слов.

— Он согласился на мое предложение сделать тест на ДНК.

— И после этого ты сомневаешься? Думаешь анализы подделают?

— Не думаю, что Виктору Николаевичу нужно подделывать анализы. Просто это странно узнать в столь зрелом возрасте, что ты не сирота. Я почти всю жизнь жил с этой мыслью, и мне было нормально, я не чувствовал себя ущербным или лишенным чего-то.