Олли Ро - Воробышек

Егор так не думал, это было видно по заледеневшим синим глазам.

- Женева, завтра тебе на выбор привезут несколько платьев и все такое… Об остальном не волнуйся.

Я лишь коротко кивнула, благоразумно не вступая в диалог со своим драгоценным мнением. Гусю на него, откровенно говоря, плевать, а раздражать его мне не с руки. В целом мой жених остался доволен моим молчаливым поведением и немым согласием. В отличие от Егора.

По его напряженной позе и суровому выражению лица легко было догадаться, что от новостей Королев не в восторге. И вот опять же чисто по-женски мне было интересно – что больше задевало котеночка – сам факт нашего с его отцом скорого бракосочетания, или то, что Вениамин пренебрег состоянием Риммы Семеновны в угоду собственным интересам.

Хотелось верить в первое, но и второму, несомненно, было место.

После ужина мужчины разбрелись каждый в свой угол. Егор скрылся за плотно закрытой дверью собственной комнаты, Вениамин – в кабинете.

Мне же осталось только навести порядок на кухне, после чего, утомленная насыщенным событиями днем, забралась в постель и мгновенно уснула.

Снилась мне настоящая кошмарная жуть.

«Я лежала в тесном ящике, пахнущем смолой. Вокруг один черный мрак, теснота и духота. Оглушающими ударами в ушах разносится стук молотка прямо над моей головой. Я понимаю, что лежу в ящике, крышку которого старательно заколачивают.

Затем ощущаю, что меня сначала поднимают, а потом опускают. Сердце сжимается от страха, адреналин топит мозг в ужасе от осознания того, что моей жизни наступил конец. На крышку моего ящика тяжелыми комьями падает земля.

Мне хочется кричать, царапать руками стены, биться коленками в крышку. Дать знать, что я жива! Я не умерла! Меня рано пока хоронить! Но, вопреки желанию, не могу из себя выдавить ни звука, не могу пошевелить даже мизинцем на руке. Тело не слушается, не подчиняется приказам разума.

Внутри меня творилась настоящая истерика, паника, смертельный ужас ожившего кошмара. Меня хоронили заживо, а я даже не могла сопротивляться.

А может, я все-таки умерла?

И теперь до скончания веков мне остается лишь запертое во мраке и тесноте соснового ящика, бессмертное обезумевшее сознание? Может, это и есть ад? Вниз по вискам покатились горячие слезы.

Нет! Мертвые не плачут! Я жива!

Обрадовалась сначала такому открытию, а затем огорчилась еще сильнее, ибо выбраться отсюда, из заколоченного гвоздями и закопанного в землю ящика, нет никакой возможности, и впереди маячит неминуемая мучительная смерть. Звуки становились все тише и тише, пока в определенный момент вовсе не смолкли. Наступила оглушающее безмолвие, и всеобъемлющая пустота сдавила горло безысходностью и обреченностью.

Сколько длилось мое заключение в могиле – трудно сосчитать. Час? День? Несколько минут? Мне же показалось, что целую вечность. Вечность, навсегда сломавшую что-то внутри меня. Безжалостно убившую последнюю детско-наивную часть души. Безвозвратно  изменившую сознание. Взорвавшую до кровавых ошметков глупое детское сердце, верящее в светлое будущее.

Через некоторое время я вновь стала улавливать сверху какие-то звуки. Дышать уже было тяжело. Сознание то и дело уплывало куда-то… Там светит теплое нежное солнце, там папа кружит меня на руках, заразительно и весело смеясь, там мама заплетает с любовью мои светлые косички, завязывая бантами тонкие алые ленточки. Уносит туда, где я была маленьким счастливым ребенком, а жизнь пестрила яркими красками, беззаботностью и любовью.

В очередной раз почувствовала, как ящик взмыл вверх. Не очень аккуратно. Рывками. Торопливо. А затем натужно заскрипели гвозди. Они нехотя, словно коренные зубы захваченные клещами безжалостного стоматолога, с трудом и как будто болью выезжали из сосновой мякоти невысушенных досок ящика, шершавых, колких, оставляющих в коже занозы, и впускали в образовавшиеся просветы прохладный свежий воздух и слабые отблески далекого фонаря.

Надо мной стоял Герасим. Мужчина был явно моложе и выглядел намного лучше, но это точно был бродяга с кладбища. Он мычал, отчаянно тряс мое непослушное безвольное тело и рыдал.

Я так и не смогла пошевелиться. Даже моргнуть. Глаза нестерпимо жгло от сухости. Мне хотелось кричать, вдыхать воздух, до краев наполняя легкие, бежать без оглядки. Но лишь продолжала безвольно таращиться на звездное небо и слушать дикий вой мужчины.

Его я не боялась. Паника отступала. И сознание отключилось.»

Проснулась я ранним утром в легком смятении. Никогда не замечала за собой столь эмоционального отклика на события. Приснится же такое, подумала я, чувствуя, как меня передергивает волна ужаса. Ощущения во сне были настолько реальными и живыми, что кажется, до сих пор трудно дышать.

Что же принесет мне новый день?

Даже страшно представить.

А день, надо сказать, начинался весьма неплохо. После раннего завтрака Вениамин собирался на службу. Как бы ни хотелось ему остаться дома, чтобы контролировать каждый мой шаг, позволить этого он себе не мог. Особенно сейчас, когда надо угождать проверяющим федералам.

Я же старательно делала вид, что ничего особенного не происходит. Егор в это же время собирался к Семеновне. С самого утра он был сам на себя не похож. По долгу зависал, уставившись синими омутами в одну точку. На мои дежурные вопросы, о том, сколько сахара добавить в его чай, или овсянку он предпочитает на воде или молоке, Королев отвечал сквозь зубы, не удостаивая и мимолетного взгляда.

В чем я уже успела провиниться? И главное когда?

Непонятно.

Решив не придавать этому особенного значения, я с напускной ленью наблюдала, как мужчины собираются по своим делам. Мне же было велено ждать курьера из свадебного салона. Я даже покапризничала, что умру от скуки и спросила, не хочет ли Вениамин остаться дома, чтобы мы могли выбрать платье вместе.

Гусь, если и хотел, все равно отказался и, глядя на то, как я устраиваюсь на диване перед телевизором, первым уехал из дома, не уведомив о том, когда теперь появится вновь.

Вслед за ним, хмурясь и раздражаясь по всяким пустякам, собрался на выход Егор. Котеночек к этому времени и вовсе был не в духе. Все валилось у него из рук. Начиная с любимой чашки, на белоснежном гладком боку которой зеленым шрифтом были написаны все самые популярные пароли, типа 123456, qwerty, qazwsx и тому подобное. Кружку Егор уронил в раковину, отколов при этом ручку. Затем брякнулся об напольную плитку телефон, повредив защитное стекло, что мерзкой паутиной расползлось по черному экрану. Потом хрустнул об угол двустворчатого шкафа в прихожей его мизинец. Сломалась пластиковая ложка для обуви, пришлось по старинке развязывать и завязывать шнурки. Затем Егору пришлось разуваться, чтобы найти ключи от тойоты, и вновь расшнуровывать и зашнуровывать кроссовки. Выглядело это забавно и даже смешно, но я не проронила ни звука.

Просто, сливаясь с обстановкой, наблюдала за ним с дивана, не смея ни жалеть парня, ни комментировать происходящее. Чувствовала, что Егор вот-вот взорвется, как переваренные яйца, оставляя жуткое месиво на стенах и потолке. Я старалась даже дышать тихо, не раздражая взвинченного Королева.

Не говоря ни слова, он вышел из дома. Не успела я облегченно выдохнуть, как Егор ураганом ворвался обратно.

Забыл что-то.

Разулся.

Обшарил кухню, гремя чем ни попадя.

Вырулил оттуда с телефоном в руках.

Обулся.

Хлопнул дверью.

Фууух!

Однако, рано я обрадовалась.

Злой Королев бешеным зверем, метающим искры из синих глаз, вновь показался на пороге. Глядя на то, как яростно он сдирает с ног кроссовки, тихо матерясь себе под нос, я, не сдержавшись, хохотнула.

О, это была фатальная ошибка!

Он ТАК на меня посмотрел, что одновременно захотелось тут же, словно провинившейся псине принести в зубах негодующему хозяину тапочки, и забиться под кровать в самый дальний угол, не вылезая оттуда до самого вечера.

- Егор, да не разувайся, иди так, я все уберу, - без тени улыбки затараторила я, но Королев демонстративно разулся и влетел вверх по ступеням.

Через секунду послышался грохот и устрашающий рык. Ноги сами понесли меня на звук. В обычно идеально убранной спальне Егора сегодня царил хаос. Не заправленная кровать хранила следы беспокойной ночи ее хозяина, сбившееся в пододеяльнике одеяло и смятые подушки отчего-то вызвали щемящую грусть. Шкаф стоял распахнутый настежь, шторы криво занавешены, на полу сидит Королев, сжимая в левой руке футболку, рядом на полу распластались вчерашние джинсы с вывернутыми карманами, раскрытое портмоне, и осколки стеклянной рамки для фотографии. Само фото зажато в правой руке парня.

- Эй, ты чего? – осторожно, почти шепотом спросила я Егора, усаживаясь рядом на полу.

Парень пялился на фотографию, не обращая на меня никакого внимания.

- Ты в порядке? – аккуратно тронула я его плечо, отчего Королев слегка вздрогнул и будто пришел в себя. Только сейчас смогла разглядеть его помутневший взгляд.

- Кошелек забыл, – спокойно ответил мне котеночек, - Рамка разбилась… Порезался…

Приглядевшись, поняла, что Егор не просто держит в руках футболку, а зажимает ею рану.

- Господи, Егор, не смотри! – предвкушая его обморок, воскликнула я, положив свою руку ему на глаза.

- Не трогай меня! - дергает он головой, - Уходи отсюда!

- Дай посмотрю! Ты же сейчас в обморок грохнешься!

- Надеюсь, - ответил мне Королев и стянул окровавленную вещь с ладони.

Порез оказался неглубокий. Крови было немного. И все же я замерла от страха за котеночка, помня о его фобии.