— Думаю, раз ты уже выросла, то можешь быть достаточно взрослой, чтобы вести себя соответственно, даже если я тебе не нравлюсь, чтобы мои дети, которым нравишься ты, могли пригласить тебя к себе, чтобы моя девочка могла готовить для тебя, а мой мальчик повиснуть у тебя на ушах, — ответил он.

Обидно, но он оказался прав.

— Отлично, — отрезала я.

— Да, — отрезал он.

— Время? — я стиснула зубы.

— Шесть, — отрезал он.

— Замечательно, — прошипела я.

— Потрясающе, — выдавил он.

С этими словами он повесил трубку.

И с этими словами моя голова взорвалась, а большой палец двинулся по экрану, не только сохранив его номер, чтобы Микки Донован больше никогда не застал меня врасплох, но и чтобы я могла кликнуть на него и перезвонить этой заднице.

Что я и сделала.

— Что? — коротко спросил он в знак приветствия.

— Я не люблю, когда бросают трубку, — язвительно поделилась я.

— Заметано, — проворчал он так, словно ему даже не хотелось издавать какой-либо звук при общении со мной.

— Мне также нужно знать, хочешь ли ты, чтобы я что-нибудь принесла, — сказала я ему.

— Плевать я хотел на то, что ты делаешь. Развлекайся как хочешь, — сказал он мне.

Трудно в это поверить!

— Очаровательно, — пробормотала я.

— У меня есть «Форд» и работа, для которой на моих бедрах висит пояс с инструментами, Эми. Очарование просто не про меня. Я не мужик на «Инфинити» с плохими манерами, который целуется с женщиной на крыльце дома в семейном квартале.

Он видел нас с Брэдли. Я почувствовала, как мои глаза превратились в щелочки.

— Ты шпионишь за мной.

— Амелия, вы делали это прямо на крыльце, — резко ответил он. — Вас трудно не заметить.

— Нечего смотреть, — возразила я.

— Убрались бы внутрь, — огрызнулся он в ответ.

— Я так и сделаю, Микки, — отрезала я.

— Отлично, — выпалил он таким тоном, словно вовсе не считал это отличным. — Раз уж мы ведем этот милейший разговор, пожалуйста, скажи, что сегодня ты не будешь спать в этом доме.

Это меня смутило, и я спросила:

— Что, прости?

— Нет, не будешь, — сообщил он мне. — Ты придешь сюда и будешь спать в моей постели.

Мое сердце пропустило удар, а колени ослабли.

— Я буду спать на диване, — продолжал он. — Но ты не будешь спать в парах краски. Это дерьмо может тебя добить.

О Боже, теперь он вел себя как властный и милый придурок.

— Я уже направляюсь в Лавандовый Дом, — заверила я его.

— Хорошо. А теперь, берегись, делай то, что делаешь, чтобы подготовиться, но я бросаю трубку.

Теперь он вел себя просто как придурок.

— Не будь идиотом, Микки, — огрызнулась я.

— Если ты угощаешь меня сладеньким, детка, то получишь это обратно, — ответил он тихо, сердито, и это было возмутительно, но бесспорно невероятно сексуально, что придавало уверенности в том, что я сошла с ума. — Готова к тому, чтобы я положил этому конец? — спросил он.

— Я была готова к этому еще пять минут назад.

— Пока, Эми.

— До свидания, Микки.

Он отключился.

Я бросила телефон на кровать, и он подпрыгнул на пододеяльнике с тонким цветочным орнаментом в нежном сером, фарфорово-голубом, нежно-коричневом и приглушенном яблочно-зеленом цвете.

Мой разум вызвал образы длинного, большого, твердого тела Микки, запутавшегося в этом одеяле, и я закричала: «Аааааа!» прежде чем протопать в ванную комнату за косметикой и туалетными принадлежностями.

*****

— Миссис Макмерфи просто бомба, — с энтузиазмом заявил Киллиан.

Это было на следующий вечер, и я сидела за обеденным столом Микки, столом в столовой, который я не видела в свой последний визит, потому что он находился через дверь на другой стороне кухни, а мне не предложили полную экскурсию.

Это был обеденный длинный фермерский стол со стульями со спинками из горизонтальных перекладин и пушистыми, но аккуратными, темно-синими подушками, которые подложила Эшлинг для своего званого обеда.

Это был семейный стол, за которым сидела семья.

Мне понравилось.

Хотя мы с Микки почти не разговаривали с того момента, как я пришла, сейчас мы завершали ужин восхитительным желтым тортом Эшлинг с толстым слоем невероятного сливочного крема и шоколадной глазури.

Это было после того, как мы закончили приготовленный ею восхитительный ужин из ветчины, маринованной в Кока-Коле, и искусно приправленного жареного картофеля.

Еда была превосходной, я была с семьей, и мне это нравилось.

На этот раз мне было что сказать, продолжая беседу с Киллианом, и я внесла свою лепту, рассказав, к великому удовольствию Киллиана, о людях из «Дома Голубки».

Микки сидел, в основном молчаливый и определенно задумчивый, во главе стола, Эшлинг справа от него, Киллиан справа от нее за длинным столом, за которым могли уместиться восемь человек, но я, к сожалению, сидела слева от Микки, что означало слишком близко, чтобы чувствовать себя комфортно.

На протяжении всей трапезы я игнорировала его, в то же время, пытаясь сделать вид, что это не так.

Было очень трудно.

Он был так же красив, как и всегда, в темно-синей легкой хлопчатобумажной рубашке с закатанными рукавами. Рубашке, творившей удивительные вещи с его глазами.

На нем также были потертые, но не изношенные джинсы, и они облегали его перед, зад и длинные ноги таким образом, что мне не хотелось бы на них смотреть, потому что видение их постоянно всплывало в моей голове в неподходящее время, другими словами, постоянно.

Это было не так трудно, потому что он сидел так, что я не могла видеть его джинсы.

Потом мне стало еще легче, когда я заметила, что Эшлинг была Эшлинг: тихой, немного застенчивой, внимательной, заботящейся о своей семье, но больше тихой и застенчивой.

Я боялась, что это потому, что она была не одиннадцатилетним мальчиком, который упустит тот факт, что мы с Микки не разговариваем, а четырнадцатилетней девочкой, которая этого не пропустит.

И я заметила, что так оно и было, и это ее беспокоило.

Что беспокоило меня, так это возникшее ощущение, что это нечто большее. Нечто более глубокое. Что-то связанное только с Эшлинг и никак не связанное со мной и Микки.

Возможно, что-то связанное с ее матерью.

— Она настоящая бомба, — согласилась я с Киллианом, наблюдая за Эшлинг и одновременно стараясь делать вид, что не делаю этого, а затем откинулась на спинку стула, развернулась и закинула ногу на ногу. — Хотя, если бы она встретилась с тобой, я бы надеялась, что она бы не приняла тебя за нациста.

— Я тоже, — ответил Киллиан. — Может, когда мы поедем с тобой в «Дом Голубки», я оденусь как солдат союзников, чтобы она не ошиблась.

Это позабавило меня и в то же время встревожило, потому что он сказал «когда» они поедут со мной в «Дом Голубки».

Я уже собиралась это уточнить, когда почувствовала, как что-то слишком приятное для этих обстоятельств, скользнуло по моим ногам, и я почувствовала это не после того, как мой разум вызвал образ Микки в джинсах.

Я посмотрела на свои ноги, потом на Микки.

Он сидел, откинувшись на спинку стула, положив одну руку на колени, локоть другой — на подлокотник, опершись подбородком о согнутые пальцы, и не сводил глаз с моих ног.

Нет, все его внимание было приковано к моим ногам.

Полностью.

На мне были обычные коричневых босоножки с ремешками, но на высоких каблуках, и подобранное к ним отрезное платье спортивного покроя из плотного шелка с тонким женственным рисунком на темно-розовом фоне. У него был пояс из того же материала, завязывающийся на талии, спереди пуговицы (и я расстегнула лишь несколько у ворота) и длинные рукава. Но по бокам на юбке имелись разрезы, доходящие чуть выше колена.

В сидячем положении, они значительно поднялись вверх. Так что с моими перекрещенными ногами, направленными в сторону Микки, вид на мои бедра открывался приличный.

Я почувствовала, как щеки опалил легкий жар — и, честно говоря, еще кое-что, — и я подавила это, глядя на Микки, сбитая с толку, и в то же время сопротивляясь желанию спрятать ноги под стол.

Почему он смотрит на мои ноги?

— Итак, когда мы можем поехать?

Этот вопрос привлек мое внимание, и я посмотрела на Киллиана.

— Куда поехать, милый?

— С тобой в «Дом Голубки», — объяснил он.

Я моргнула.

— Было бы здорово, — тихо сказала Эшлинг. — И уверена, им не помешает помощь. Мы могли бы сходить туда за день до начала занятий, пока папа на работе.

— Я…

Киллиан опередил меня, заявив:

— Я не убираю блевотину стариков.

Эшлинг посмотрела на брата.

— Тебе и не придется этого делать. Ты можешь играть с ними в шашки или что-нибудь еще.

— Я не могу обыгрывать стариков в шашки, — ответил он. — Это было бы подло, а я мастер игры в шашки.

— Тогда сыграй во что-нибудь такое, в чем плохо разбираешься, — ответила Эшлинг.

— Подруга, я хорош во всем, — парировал Киллиан с дерзкой, высокомерной ухмылкой.

— А зачем же ты хочешь пойти? — спросила Эшлинг.

— Затем, что Эми — настоящая бомба, и я хочу, чтобы какая-нибудь старая леди накричала на меня, — ответил Киллиан.

Эшлинг скорчила гримасу, которую было нелегко разгадать. Но прежде чем я успела понять причину, она исчезла, а Эшлинг с упреком сказала:

— Это не круто, Килл. У нее не все в порядке с головой, потому что она пожилая. Ты не должен идти в дом престарелых только для того, чтобы посмеяться над людьми.

Киллиан в ужасе отпрянул назад.

— Я не собираюсь смеяться над ней. Думаю, все смотрят на нее как на сумасшедшую. Она будет кричать на меня и называть нацистом, а я буду маршировать вокруг в той же глупой манере, что и они, и заставлю ее почувствовать себя не сумасшедшей.