Яна Егорова - Воспитатель

Из всего ее рассказа мне было достаточно одной фразы. Ее я услышала и осознала с такой ясностью, что с тех пор она мне постоянно снится.

Родных перестреляли. Из-за службы.

— Чего морщишься, болит? — спросила Регинка, завершив плетение моей косы.

— Да, немного.

Ответила тихо и скинула все на боль в руке, хотя сейчас у меня болела совсем не рука. Мое сердце уже который день помышляет о самоубийстве и я все больше склоняюсь к тому, чтобы разрешить ему это сделать.

Я никогда не променяю жизнь своих детей на любовь. Белявский может быть и замечательный. Может быть, и самый хороший на свете, смелый, благородный и очень одинокий. Но так уж получилось.

Так уж получилось, что теперь я в ответе даже не за двоих, а за троих.

Ага, доктор мне нашептал по секрету. Чушь это все. Бесплодие Константина. Когда-нибудь, он узнает об этом, но далеко не от меня. Я все продумала. Как выйти из ситуации и не навредить моим детям.

Выпишусь из больницы, вернусь к Сашке. В первый же день постараюсь, чтобы мы оказались в одной постели. И все. Срок у меня совсем крохотный, эти несколько дней никто и не заметит. Константин ничего не заподозрит, потому что пребывает в твердой уверенности, что не может иметь детей.

В чрезвычайной ситуации решения проблем приходят молниеносно. Как-то так. С того момента, я надеюсь, он перестанет нас преследовать, а значит — мои дети окажутся в безопасности. Я готова на многое, лишь бы никогда не почувствовать тот липкий страх, когда дуло чьего-то черного автомата, упирается в тело моего ребенка.

Я проснулась очень рано. За окном еще было совсем темно. Но проснулась не оттого, что выспалась, а от ощущения того, что я не одна в палате. В утренней полутьме сразу же увидела нарушителя своего сна. Точнее, его голову, которая покоилась на его же руках, что он подложил под нее прямо сбоку от меня, на моей же кровати. Белявский спал сидя на табуретке, и практически упираясь макушкой своей твердокаменной головы мне в бедро.

А ведь я же просила его не приезжать. Но кого же подполковник послушает? Только себя самого. Как же иначе!

Где-то в глубине себя почувствовала сомнение и тут же безжалостно подавила порыв запустить свои пальцы в его немного вьющиеся, жесткие мужские волосы. Нет! Катерина, отставить! Никаких больше Константинов! На кону жизнь и здоровье твоих детей.

Все.

Пока не передумала, протянула здоровую руку к тумбочке, нащупала выключатель и решительно зажгла свет. Непрошеный гость тут же поднял свою упрямую голову, и посмотрел на меня. Не дрогнула даже, когда увидела океан беспокойства в его карих глазах.

— Катюша, — подполковник или как там его, схватил мое запястье, чуть подтянул к себе и окунулся жесткими губами в мою ладонь. — Катенька, — ударилось болезненное о мою кожу, — прошу, не прогоняй. Зайчонок мой… Прости, прости, прости меня, идиота, прости…

Тысячи горячих поцелуев обожгли мои пальцы, но я все равно, сквозь страдания, сквозь свою собственную боль, сквозь безумное желание бросить все и поддаться на его уговоры, все же выдернула ладонь из его рук и как можно более холодно сказала:

— Пожалуйста. Уходи.

— Нет, — мотнула большая голова, серьезно гладя мне в глаза.

— Уходи, — повторила ему упрямо.

— Нет, Катюша. Не пытайся меня прогонять. Я не уйду. Мы должны поговорить!

Закрыла глаза и начала быстро-быстро считать до ста. Так, Катя, только не плакать. Ты сейчас возьмешь себя в руки и скажешь этому человеку…

Что? Что, черт побери, ты ему скажешь? Когда он снова рядом? Когда ты настолько ярко чувствуешь его запах, от которого, как и раньше, сходишь с ума? Когда чувствуешь тепло его рук, которые снова поймали в плен твою ладонь? Когда чувствуешь близость его могучего, сильного тела, которое только что опустилось на твою кровать и теперь касается тебя, обжигает твою кожу даже сквозь одеяло?

— Пожалуйста, посмотри на меня, Катенька.

— Уходи, — прошептала, но не нашла в себе сил, чтобы выдернуть руку из его ладоней.

— Нет. Катя. Я не уйду. Выгонишь из палаты — я буду ждать тебя в коридоре. Я буду таскаться за тобой везде и всюду. Тебе не отделаться от меня так просто, снежинка моя…

Я все еще не открывала глаз, но знала, что он приблизился ко мне, услышала запах его губ, в следующее мгновение очень нежно прикоснувшихся к моим губам. Не убрала голову. Не отвернулась. Но и не ответила на его поцелуй.

Боже мой, что он хочет от меня? Мне итак нелегко делать то, что я вынуждена сделать!

Он отстранился от меня лишь чуть-чуть, лишь затем, чтобы его большой палец смог очень аккуратно стереть огромную слезу с моей щеки.

— Уходи, пожалуйста, Костя.

— Я не уйду. Не проси. Я сделаю для тебя все, Катюша. Ты больше не будешь переживать ни за что. Я сдурел, знаю, потерялся в тебе. Забыл обо всем, а должен был сразу вас с детьми перевезти к себе. Я как последний придурок растаял в твоей любви и мне на мгновение показалось, что я обычный человек. Могу быть таким, встречать рассвет с любимой женщиной, стать отцом семейства, своего семейства, Катя. Нашей с тобой семьи. Прости меня. Я обещаю, больше никогда все это не повторится.

Хотела, до ужаса хотела верить ему. И не смогла. Мою кожу обжигали его поцелуи, а сознание взрывалось от одной единственной картины, где перепуганная до смерти Лилька кричит от страха в тот момент, когда из дула черного автомата вылетает пуля, стремящаяся к одной цели — цели, в роли которой в тот раз выступил мой сын.

— Нет, Костя. Ничего не будет, — произнесли мои губы. — Тебе не стоит ждать. Я приняла решение.

— Ну, это не беда, — услышав веселую усмешку в его голосе, я даже открыла глаза! Он что, считает все это смешным? Я слышала усмешку, однако не увидела ее на его лице. Снова небритый, хмурый, невыспавшийся, с красноречивыми синяками под глазами, Белявский смотрел на меня абсолютно серьезно. — В нашей семье, Катюша, решения всегда принимает мужчина. Ты уж прости, но тебя в данной ситуации никто не спрашивает.

— Чушь! — взбрыкнула я. — Даже не пытайся мной манипулировать. Я взрослая же…

— Ты, — сказал подлец, приложив указательный палец к моим губам и остановив тем самым мое возмущение, — моя маленькая девочка. И не тебе принимать решения. Я приехал просить, вымаливать у тебя прощения. Однако, это все, — его палец бесстыже скользнул по моим губам и прогулялся по щеке своей подопечной, чувственно погладив ту, словно пытался меня заставить замурлыкать от своей нежности. — Я долго думал, моя красавица, настолько перепугался за тебя, что позволил тебе прогнать себя. Но эта разлука лишь заставила меня понять одну простую истину — я не оставлю тебя больше никогда. Как бы ты ни умоляла.

— Я не собираюсь тебя умолять! Просто уходи!

Он разозлил меня, на самом деле разозлил! О чем он, черт возьми, говорит? Что он решил? После всего того, что случилось?! Что он еще что-то решать будет?

— А я не собираюсь уходить, — парировал человек, несколько дней назад снова ставший для меня незнакомцем. — Я собираюсь доказать тебе, Катя, что смогу позаботиться и о тебе, и о наших детях.

— Это не твои дети, — сболтнул мой ядовитый язык.

Не смотря на это, Белявский, даже не обидевшись, коротко, но при этом очень четко отрезал:

— Это наши дети. Катя. А сейчас спи, — паршивец, не обращая внимания на мой гневный взгляд, поцеловал меня в лоб и выключил свет. — Мы поговорим с тобой утром. Когда ты выспишься.

— Мы не… — хотела крикнуть ему еще что-нибудь обидное, однако его безапелляционное «шшш» мне в ответ, заставило Катю замолчать.

Белявский никуда не ушел, он вернулся на стул и снова устроился в той позе, в которой я разбудила его. С той лишь разницей, что теперь нагло захватил мою ладонь и положил на нее свою огромную голову.

Я как-то пропустила тот момент, когда все-таки уснула. Долго смотрела на него почти в полной темноте, а когда начало светать, похоже, отключилась. Да еще как! Так отключилась, что когда уже повторно открыла глаза, внезапно обнаружила, что больше не нахожусь в больнице!

Это была комната. Очень большая комната. Очень. Большая. Комната! Бесконечные темно-серые стены, покрытые нарочито грубой штукатуркой, иссиня-черный потолок и подо мной безразмерная деревянная скандинавская кровать с двойным, высоченным матрасом. Глупой Кате понадобилось несколько минут, прежде она безошибочно догадалась, где теперь, собственно, находится. И, самое отвратительное, находиться здесь было гораздо удобнее, чем на больничной койке. Матрас не продавлен, как это было в больнице, подо мной, такое дикое ощущение, целый миллион подушечек, подпирающих меня со всех сторон и кем-то очень заботливо подложенных под пациентку.

Честно признаться, еще минут двадцать лежала и даже для самой себя упорно делала вид, что размышляю над тем, как теперь поступить. Лежать было настолько удобно, что совершенно не хотелось нарушать эту идиллию. Рука чудесным образом перестала ныть. Ей было комфортно и мне тоже. Как представлю сейчас, что надо встать. Найти одежду и как-то выбираться из его квартиры. А сделать это будет абсолютно точно совсем нелегко.

Тем более, из головы никак не выходил наш ночной разговор. Почти утренний. Он все решил. Господи, мое сердечко наврало своей хозяйке, что умеет петь райские песни, лишь бы она поверила в сказку, что отныне, мужчина будет не только решать, но и делать. Держать слово. Оно меня уговаривало, но я упорно не хочу в это верить. Такого никогда не было и не будет! В природе это не расписано. Перевезти меня на свою квартиру — это еще не защитить. Не настолько, чтобы я и мои дети…

На этой мысли услышала откуда-то из глубины незнакомой квартиры родной детский визг. Вот теперь уже не выдержала — заставила себя осторожно подняться с кровати! Он что, еще и моих детей сюда привез?!! Ну, все…