— Понимаю, — он нервно прикусил верхнюю губу. — Не будет ли с моей стороны чересчур нескромно просить вас замолвить обо мне доброе словечко? Мои собственные рынки изголодались без перца, и я готов выложить за него любые деньги.

— Я настоятельно советую вам связаться в Лондоне с Чарльзом Бойнтоном, — сказала Молинда. — Если его еще там нет, значит, он должен появиться со дня на день.

Грасс кивнул.

— Я последую вашему совету и очень признателен за него. — Внезапно рука его скользнула по ее обнаженным плечам. Он постарался привлечь ее к себе.

Молинда, инстинктивно упираясь в его грудь рукой, пыталась высвободиться из его объятий. Тогда граф де Грасс перешел грань допустимого, решив действовать силой, и сил этих оказалось больше, чем можно было предположить.

Не без труда Молинда извлекла из складок одежды остроконечный кинжал с обоюдоострым изогнутым лезвием и рукоятью, украшенной драгоценными камнями. Без колебаний она приставила его к горлу француза и слегка надавила на него.

— На вашем месте я была бы более осмотрительна. Могу вас заверить, что я без тени смущения отправлю вас на тот свет, если вы сию же секунду не отпустите меня.

Он отдернул руки и отступил на несколько шагов, не сводя с нее потрясенного взгляда. Было слишком очевидно, что она готова была исполнить свое обещание, и, глядя в ее глубокие, темно-лиловые глаза, он понял, что, если ему хочется жить, он должен будет беспрекословно покориться этой женщине.

— Я извещу Чарльза Бойнтона о вашей заинтересованности в приобретении перца, — сказала она. — Для блага деловых отношений, которые в будущем могут иметь место, разрешите со всей определенностью довести до вашего сведения, граф, что меня вам не приобрести ни за какую цену. Я не терплю личных посягательств любого рода. Теперь прошу вас вернуться обратно в дом. Через некоторое время я также окажусь там.

Пока она говорила, рука ее все так же сжимала рукоять кинжала; она в любую секунду готова была занести его.

Граф де Грасс продолжал пятиться назад. Он понимал, что полностью обесчещен. Загладить промах было нечем. Даже не пробуя принести извинения, он низко, в пояс поклонился, развернулся на каблуках и гордой поступью прошествовал в густые заросли.

Молинда была не на шутку встревожена, услышав глухой, рокочущий звук в нескольких футах от себя. Она с новой силой сжала рукоять кинжала.

К ее изумлению, из-за куста показался хохочущий от души Лу Фань. Она смотрела на него, не веря своим глазам, и покачивала головой.

Дворецкий с трудом нашел в себе силы остановиться.

— Лу Фань, — сказал он, — приносит Молинде тысячу извинений. Я последовал сюда за тобой, подумав, что тебе может понадобиться помощь. Откуда мне было знать, что ты сможешь защитить себя не хуже самой свирепой тигрицы в чащобах Срединного Царства. Всем им придется узнать то, что сегодня усвоил француз.

— Надеюсь, ты прав, Лу Фань, — ответила она, — в любом случае благодарю тебя за заботу.

Он дружелюбно улыбнулся.

— Жаль, что Молинда не всегда такая умелая и находчивая, как в тех случаях, когда ей надо за себя постоять. Но как бы то ни было, Лу Фань будет продолжать ее защищать.

Она не стала просить растолковать эти загадочные слова, а поспешила к сэру Седрику Пулу, которому обещала вернуться.

Окончание вечера прошло без неприятных неожиданностей. Сэр Седрик оставался по-прежнему на высоте, и когда торжества подошли к концу, он проводил Молинду до дома, который находился внизу под горою. Ей было искренне жаль, что вечер кончился, и, повинуясь внезапному порыву, она пригласила англичанина отобедать у нее на следующей неделе — ответом ей была счастливая улыбка, озарившая его лицо. Когда Молинда осталась одна, ее вдруг охватило чувство, что она в этот день начала исцеляться от недугов своего вдовства. Она не стремилась предугадать неясное будущее — она была достаточно мудра. Но она имела право признать, что этот вечер был чем угодно, но не пустой тратой времени.

Ранним утром следующего дня она села в ожидавший ее открытый экипаж, который доставил ее прямо к пакгаузам и конторам «Рейкхелл и Бойнтон», близ доков. Она собиралась уже войти в здание, когда заметила группку китайских рабочих, толпившихся за открытыми дверьми одного из пакгаузов. Все они, казалось, говорили одновременно. Влекомая любопытством, она приблизилась, однако, к собственной досаде, убедилась, что не понимает ни слова.

Большинство китайцев, приехавших работать в Гонконг, были выходцами из провинции Гуанси, расположенной к северо-западу от Королевской Колонии. Молинду изумляла сложная мозаика китайской жизни. Хотя кантонский диалект получил такое же всеобщее распространение, как и мандаринское наречие высших классов — и прежде всего в торговых кругах, — Гуанси, соседствующий с Кантоном и Гонконгом, был совершенно другим миром, и люди говорили там на своем языке. Подходя к отчаянно жестикулирующей, что-то тараторящей толпе, Молинда недоуменно спрашивала себя, сколько же времени уйдет у нее на то, чтобы овладеть всеми наречиями китайского. Китайское письмо было одним языком, понятным всем, наподобие мандаринского наречия, которым пользовались в среде правительственных чиновников и ученых. Но ей было доподлинно известно, что существует, по меньшей мере, девять различных местных диалектов, звучание которых не имеет даже отдаленного сходства друг с другом.

Рабочие наконец обратили на нее внимание и попытались ее остановить. Двое или трое из них заговорили громче и запальчивее других и даже пробовали силой препятствовать ее продвижению.

У Молинды не было желания вникать во все нюансы китайских обычаев и нравов. Одним резким движением она протиснулась сквозь группу мужчин и вошла внутрь, неожиданно оказавшись у того самого места, откуда были похищены рулоны шелковой материи.

Внезапно она остановилась. Дыхание перехватило, кровь, казалось, заледенела в жилах. Прямо перед ней, на той полке, где недавно находились рулоны украденного шелка, покоилась человеческая голова.

Это была пахнущая запекшейся кровью голова китайца. Больше Молинда ничего не успела заметить. Почувствовав приступ дурноты, она отвела взгляд и в тот же момент услыхала властный рокочущий голос — и толпа рабочих рассеялась.

Лу Фань подошел к ней, взял за плечо и твердо повел к выходу. В конторе секретарь принес ей чашку обжигающего чая, за что она была ему бесконечно благодарна. Она присела за письменный стол, отпивая чай маленькими глоточками, и, наконец, почувствовала в себе силы задать вопрос:

— Что это было, Лу Фань?

Дворецкий отвечал, пряча глаза.

— Молинде не надо было этого видеть. Голова этого презренного вора выставлена на общее обозрение, чтобы преподать урок другим рабочим, которым Молинда платит деньги. Они должны обуздать свою жадность и быть довольны заработками. Если они будут воровать, они потеряют свои жизни и головы.

Молинда дышала ровнее.

— Но скажи мне…

— Если Молинда не будет задавать вопросов, Лу Фань не станет на них отвечать. А потом, когда здесь будет новый друг Молинды, ей не придется отвечать на все его вопросы.

— Сюда прибудет сэр Седрик Пул?

— Ему сообщили о смерти вора.

— Откуда тебе известно, что это вор?

Он сохранял полное самообладание.

— Шелк, который украли из нашего пакгауза, был найден в том месте, где прятался он. Шелк привезли сюда, и, как только соскоблят кровь с полок, шелк вернется на свое законное место.

— Я… я не понимаю, — прошептала она.

Лу Фань спокойно пожал плечами. Он явно не был намерен вдаваться в дальнейшие объяснения.

И тут Молинда внезапно поняла все. Лу Фань сумел убедить «Общество Быка» провести свое собственное расследование, и в результате были обнаружены воры, похитившие рулоны материи из пакгауза. Украденный товар был возвращен, а по ходу дела было решено казнить лидера ответственной за преступление шайки.

Лу Фань извинился, поспешно вышел из конторы, а через несколько минут вернулся заметно повеселевшим.

— Теперь все улажено, — мягко произнес он.

— Ты хочешь сказать… что головы теперь в пакгаузе нет?

Он кивнул и улыбнулся.

— Голова теперь там, где она нужнее всего.

Она растерялась и, позабыв, что расспросы бесполезны, не смогла устоять перед искушением.

— Где же?

— Вор действовал не по собственной инициативе. Людям этого сорта рулоны материи не нужны. Какая ему выгода от такого товара, который он не может продать и нажить деньги? И в чем выгода такого воровства?

Молинда уже привыкла к манере Лу Фаня задавать риторические вопросы и спокойно ждала, когда он продолжит.

И вдруг громадный Лу Фань затрясся от смеха.

— Голову негодяя мы доставили туда, где ей сейчас место, — сказал он. — К человеку, который стоит за этой кражей. Она теперь на письменном столе Оуэна Брюса. Ему придется поволноваться, когда полицейские начнут интересоваться, какую он имеет связь с этим делом. Он, конечно, станет отрицать, что такая связь есть, но подозрение будет посеяно в умах сэра Седрика и его людей. Такие семена нелегко уничтожить. И кровь с отрубленной головы проникнет в глубь дерева на письменном столе Брюса и навсегда оставит там свои следы.


Сэр Алан и леди Бойнтон ни в чем не отступали от правил вежливости и хорошего тона, и потому они приняли Эрику фон Клауснер так, как всегда принимали своих гостей. Эрика не желала оставлять ни малейшего повода для догадок об истинной причине своего визита и решила явиться в дом без сопровождения «слуги», отослав Райнхардта Брауна в маленькую недорогую гостиницу и снабдив приказанием оставаться там в ожидании дальнейших распоряжений. А потому Браун проводил дни и ночи напролет в пьянстве с местными девками, и порою, чтобы снять усталость после череды нескончаемых оргий, отправлялся на какой-нибудь концерт. Особенно по душе ему пришлись оратории Георга Фридриха Генделя, уроженца Германии, который переехал жить в Англию, — британцы даже считали его своим соотечественником. Эрика, которой Браун докладывал о себе еженедельно, не переставала дивиться тому, как беспощадный убийца, человек, начисто лишенный совести, мог испытывать такую потребность в хорошей музыке. Но она была слишком занята, чтобы вникать в душу своего компаньона. У нее самой было дел невпроворот.