«Ты никогда не сможешь вернуть ее».

Он повторял эти слова каждый день – с той ночи, когда она нанесла ему единственный удар, имевший значение. Тот, от которого он отлетел назад, – доказательство того, что девочки, которую он когда-то любил, которую искал, преследовал, о которой мечтал, больше нет. Она исчезла.

Разумеется, ее кулаки были каменными и ударяли с внушительной силой, но это наказание он заслужил за то, что сделал. С ней. Со своими братьями. С их миром. Но когда она заговорила… когда посмотрела ему прямо в глаза, и этот дивный взгляд ее карих глаз исполнился ненависти. И, сказав ему, что он ее убил, она его уничтожила.

Потому что в этих словах он услышал правду.

И он сделал так, как она велела. Уехал. Зарекся ее преследовать. И это решение подтолкнуло его к тому, чтобы стать другим человеком. Сильнее. Лучше. Достойнее.

Человеком, не похожим на того, кто предал ее. Кто предал своих братьев, а заодно и самого себя.

То, что она сказала той ночью, до сих пор его терзало.

«Ты, укравший у меня все. Мое будущее. Мое прошлое. Мое чертово имя. И это если не говорить о том, что ты отнял у тех, кого я люблю».

И тогда он создал этот безумный бальный зал и устроил этот экстравагантный маскарад, дав себе единственную клятву: он больше никогда не будет ее преследовать.

Напротив, она будет преследовать его.

Или, по крайней мере, войдет в эту дверь.

Она вошла, и это было подобно глотку воздуха после длительного погружения на глубину. Он наблюдал за тем, как она рассматривает комнату, как обводит взглядом стволы деревьев и полог из листьев, как удивляется мху под ногами. Он выпал из разговора, как и должно поступать сумасшедшему герцогу, которого видит в нем весь Лондон, отвернулся и пошел через зал в ее сторону, отмечая каждое ее движение: то, как движется ее горло; то, как смягчаются губы, приоткрываясь в легком вздохе изумления. Изумления? Или воспоминания? То, как широко распахиваются ее глаза… узнавая?

«Пусть это будет воспоминание. Пусть будет узнавание».

И пока он наблюдал, с ней произошли разительные метаморфозы. Он увидел, как она отбросила эмоции и застыла, словно повинуясь велению воли; ее спина выпрямилась, плечи расправились, подбородок дерзко вскинулся.

И Грейс исчезла. На ее месте появилась другая женщина.

Он пошел быстрее, стремясь познакомиться с ней, с женщиной, в которую превратилась когда-то любимая им девочка. Еще быстрее, когда эта женщина одарила улыбкой цвета французского вина герцогиню Тревескан. Эван приблизился, и Грейс повернулась к нему, посмотрела своими прекрасными карими глазами в его глаза без малейшего намека на узнавание.

Годы сделали с ней многое – превратили в ошеломительную красавицу с блестящим умом, в боксера с кулаками, как сама ярость… и, очевидно, в актрису. Потому что она умела скрывать все, что случилось с ней раньше.

Так что они начали со свежей лжи, игнорируя тот факт, что когда-то знали друг друга лучше, чем кого-либо еще; вместо этого начали все заново – его шуточками, и ее поддразниваниями, и улыбками обоих, и ее улыбки были такими яркими и прекрасными, что он был готов отдать за них все что угодно.

Даже пригласить на танец, понимая, что держать ее в своих объятиях будет сродни изощренной пытке. Да еще какой пытке – притянуть ее к себе, но не так близко, как хочется. Его окутывали ее ароматы – цитрусы и пряности, но он не мог зарыться лицом в ее волосы и вдыхать их запах. А когда она смотрела на него своим холодным, сдержанным взглядом, со своей холодной, сдержанной улыбкой, словно они только что встретились, а не провели целую жизнь в совсем другом танце, ему отчаянно хотелось вытащить ее из этого переполненного зала и насладиться ею.

Но она хочет совсем не этого.

«Так чего же она хочет?»

– Почему деревья?

Вопрос застал его врасплох, и он поймал ее взгляд из-под маски.

Деревья для нее. Что она ответит, если он признается ей в этом? Если он сорвет с нее маску и скажет: «Ты знаешь, зачем деревья. Деревья, потому что ты их любила. Этот пейзаж, потому что ты его любила. Все это только для тебя. Навечно».

Но ничего этого он не сказал, рискуя потерять ее навеки. Так что он тоже не снял своей маски и на ее уклончивый вопрос дал столь же уклончивый ответ.

– А почему нет?

Она бросила на него раздраженный взгляд – мимолетный взгляд на его светлость, который смотрел на нее так тысячу раз, когда они были детьми. Он всегда оставался серьезным – их жизнь не предполагала капризов и прихотей, – но поддразнивать Грейс всегда доставляло ему искреннее удовольствие.

– Не хотите попробовать догадаться?

Она исчезла, спряталась еще до того, как заговорила:

– Любой здравомыслящий человек догадается, что вы просто безумец, раз взвалили на плечи своей прислуги всю грязь, в которую эта зелень превратится через несколько дней.

– Тогда вы обо мне просто ничего не знаете, – ответил он. – Меня в любом случае все считают безумцем.

– Говорили, что вы страдаете этим недугом уже много лет, – сказала она. – Полагаю, такой выбор убранства – самая малая из ваших проблем.

– Может быть, я решил начать с нового листа, – произнес он, подчеркнуто выделяя каламбур.

– М-м-м… – протянула она, не обратив внимания на ответ и полностью отдавшись танцу. Оказалось, что танцует она просто великолепно, легко двигаясь в такт с ним, и он с трудом удержался от вопроса, с кем она танцевала, чтобы так отточить свои умения.

– А вы? Какого мнения вы? – спросил он, желая, чтобы она открылась… показала, что знает его. Сказала бы правду о том, кто она, и дала бы им обоим возможность объясниться.

– Я согласна, все признаки вашего безумия налицо.

Он засмеялся и начал вращение по кругу; темп музыки ускорялся. Ее пальцы на его бицепсах напряглись, и по его телу пробежала волна удовольствия.

– Я имел в виду, зачем, по вашему мнению, я устроил в своем бальном зале зеленый шатер?

– А что, безумие – недостаточный ответ?

– Нет, – сказал он, не сумев сдержаться.

Короткая пауза, затем она произнесла:

– Думаю, вы пытаетесь привлечь внимание людей.

«Одного человека, – подумал он. – Твое».

– Думаете, получается?

Она весело засмеялась – такого ее смеха он никогда раньше не слышал, но понравился он ему так, что и вообразить нельзя, – и сказала, окинув взглядом комнату поверх его плеча:

– Да уж, думаю, этот вечер Лондон будет вспоминать много лет.

– А вы его запомните?

Она перевела взгляд на партнера и улыбнулась – все еще не Грейс.

– Я впервые в жизни танцую в зеленом шатре, так что скажу «да».

Неправда. Он хорошо помнил, как она кружилась в том зеленом шатре, потом садилась, прислонившись спиной к дереву, юная и злая, отчаянно желавшая уберечь их всех от человека, готового украсть их будущее. Человека, укравшего их будущее.

Он помнил ее вытянутые руки, когда солнечный свет пятнами ложился ей на кожу и словно разжигал костер, в котором она все кружилась и кружилась, пока у нее не начинала сильно кружиться голова, и она, не в силах больше танцевать, падала на мягкий мох.

Она танцевала, а он на нее смотрел, и больше ничего он в этот миг не любил. Больше никого никогда не любил.

Но он не стал ловить ее на лжи.

Вместо этого начал вращать ее в следующем круче вальса, быстрее, чем в предыдущем. Она полностью отдалась этому, послышался легкий вздох… восторга? Он не смог сдержаться.

– Так значит, вы запомните это убранство.

Взгляд этих божественно прекрасных глаз остановился на нем.

– Вы напрашиваетесь на комплимент, ваша светлость?

– Совершенно бесстыдно.

Она посерьезнела, словно их разговор напомнил ей, что они враждуют – и всегда враждовали, с того самого дня.

– Я и вас тоже запомню.

Он не отводил взгляда – не хотел потерять ее внимание. Затем добавил, с элегантной любезностью, понизив голос:

– Вот зачем тут деревья. Чтобы вам было что запоминать.

На краткий миг ему показалось, что тут-то он ее и поймал.

Однако она не шелохнулась.

Всего лишь повернула голову и посмотрела на деревья, слегка скривив губы.

– А как ваш сад? Не пострадал? Надеюсь, растения выкопали аккуратно?

– Хотите посмотреть? – спросил он.

– Нет.

Он кивнул в ту сторону распахнутых дверей.

– Это же бал-маскарад. Гость в маске заманивает доверчивую даму в сад.

– В таком случае вам не повезло: я никогда не относилась к доверчивым.

Он кашлянул, пряча смешок. Эта пикировка удивила его. В детстве она такой не была, всегда оставаясь милой и слишком невинной. Но сейчас…

Прежде чем он успел как следует обдумать эту мысль, она сухо добавила:

– Разве не в этом вся прелесть маскарада? Нет нужды притворяться доверчивой. Напротив, получаешь дозволение ринуться с головой в омут.

Слово «омут» вызвало в голове Эвана калейдоскоп картинок и желание воплотить в жизнь каждую из них.

– Вы пришли одна?

Конечно. Явись она с братьями, каждый из них уже получил бы свой фунт его плоти.

Она пришла одна.

При этой мысли его охватил восторг.

Ее винного цвета губы изогнулись в легкой многозначительной улыбке.

– Вы намерены скомпрометировать меня, ваша светлость?

Он ответил на ее улыбку своей.

– А вы желаете быть скомпрометированной?

Ее улыбка не дрогнула. Все еще не Грейс, только маска Грейс, которую не так-то просто снять.

– Кто сказал, что обесчестят меня?

Он едва не пропустил шаг.

– Вы предлагаете обесчестить меня?

«Да».

Она увидела ответ. Нужно быть совсем безмозглым, его не увидеть. Она коротко хохотнула, и от этого ее смешка у него все затвердело, как сталь. Он мучительно возжелал эту Грейс-которая-не-Грейс.

– А если я скажу «да»?

Слова вырвались у него спонтанно, и ее губы на мгновение приоткрылись, мягко и удивленно.